И он снова на время затих, а потом положил руку на плечо Збышке.

— Я скажу королю, — повторил он, — а в нем давно уже кипит гнев, как кипяток в горшке, и будь уверен, что страшная кара не минет виновников твоего горя.

— Из них, господин, никого уже нет в живых, — отвечал Збышко.

Повала взглянул на него с дружеской благожелательностью:

— Ну пошли тебе Господь. Ты, видно, спуску не даешь. Одному только Лихтенштейну ты еще не отплатил, потому что, я знаю, еще не мог. Мы тоже поклялись в Кракове с ним расправиться, но для этого нужна война, которая, даст бог, скоро будет; он без разрешения магистра драться не может, а магистру его ум нужен. Благодаря этому уму его и посылают постоянно к разным дворам. Значит, магистр не легко даст ему разрешение.

— Сначала мне надо выкупить дядю.

— Верно!.. А кроме того, я спрашивал о Лихтенштейне. Здесь его нет, и в Ратенжке не будет, потому что он послан к английскому королю за лучниками. А о дяде не беспокойся. Если король или здешняя княгиня скажут хоть слово, магистр не позволит торговаться из-за выкупа.

— Тем более что у меня есть знатный пленник, рыцарь де Лорш, человек могущественный и у меченосцев известный. Он рад бы поклониться вам, господин, и познакомиться с вами, потому что никто так не чтит славных рыцарей, как он.

Сказав это, Збышко кивнул головой де Лоршу, стоявшему поблизости, и тот, уже расспросив, с кем говорит Збышко, быстро подошел к ним, потому что действительно весь загорелся желанием познакомиться с таким знаменитым рыцарем, как Повала.

Поэтому, когда Збышко знакомил их, вежливый фландриец поклонился как можно изысканнее и сказал:

— Рыцарь, для меня могла бы быть еще только одна честь, большая, нежели честь пожать вашу руку: это — сразиться с вами на состязании или в бою.

В ответ на эти слова могучий рыцарь из Тачева улыбнулся, потому что рядом с маленьким и тщедушным рыцарем де Лоршем он казался горой, и сказал:

— А я рад, что мы встретимся только при бокалах вина и, даст бог, никогда не будем встречаться иначе.

Де Лорш немного смутился, но потом как бы с некоторой робостью проговорил:

— Однако если бы вы, благородный рыцарь, стали утверждать, что панна Агнеса из Длуголяса не есть прекраснейшая и добродетельнейшая дама в мире, то… для меня было бы большой честью протестовать и…

Тут он замолк и стал смотреть в глаза Повале с уважением, пожалуй, даже с восторгом, но пристально и внимательно.

Но тот, потому ли, что знал, что может раздавить его между двумя пальцами, как орех, потому ли, что душа у него была добрая и веселая, — как бы то ни было, — громко рассмеялся и сказал:

— Э, в свое время и я дал обет верности княгине бургундской, только тогда она была на десять лет старше меня; поэтому если бы вы, рыцарь, стали утверждать, что моя княгиня не старше вашей панны Агнесы, то пришлось бы нам сей же час садиться на коней!..

Услыхав это, де Лорш некоторое время с удивлением смотрел на рыцаря из Тачева, но потом лицо его задрожало, и он разразился простодушным смехом.

А Повала наклонился, обхватил его за бедра одной рукой, поднял с земли и начал раскачивать с такой легкостью, точно рыцарь де Лорш был грудным младенцем.

— Рах! Рах! — сказал он. — Так говорит епископ Кропило… Вы мне понравились, рыцарь, и клянусь Богом — мы не станем драться ни из-за каких дам!

Потом, обняв его, он поставил де Лорша на землю, потому что как раз в этот миг у входа во двор грянули трубы и вошел князь Земовит плоцкий с женой.

— Здешние князь с княгиней приходят раньше короля и князя Януша, — сказал Збышке Повала, — потому что хоть этот ужин дает староста, но все-таки в Плоцке они хозяева. Пойдем со мной к княгине, потому что ведь ты ее знаешь еще по Кракову, где она ходатайствовала за тебя перед королем.

И взяв Збышку за руку, Повала повел его по двору. За князем и княгиней шли придворные кавалеры и дамы; все по случаю присутствия короля очень богато и торжественно одетые; весь двор запестрел ими, как цветами. Збышко, подходя с Повалой, издали присматривался к лицам, не увидит ли среди них знакомых, и вдруг даже остановился от изумления.

Сейчас же позади княгини увидел он знакомую фигуру и знакомое лицо, но такое спокойное, прекрасное и благородное, что подумал, не обманывает ли его зрение.

— Неужели это Ягенка? Или, быть может, это дочь плоцкого князя?

Но это был Ягенка, дочь Зыха из Згожелиц; в тот миг, когда их глаза встретились, она улыбнулась ему, одновременно дружески и с жалостью, а потом слегка побледнела, и, закрыв глаза, стояла в золотой повязке на черных волосах, во всем блеске своей красоты, высокая и прекрасная, похожая не только на княжну, но и на настоящую дочь короля.

IX
Збышко преклонил колени перед плоцкой княгиней и предложил ей свои услуги, но она в первую минуту не узнала его, потому что давно не видала. Наконец, когда он сказал ей, как его зовут, она проговорила:

— В самом деле. А я думала, что это кто-нибудь из придворных короля. Збышко из Богданца. Как же! Гостил тут у нас ваш дядя, старый рыцарь из Богданца, и я помню, как у меня и у моих девушек градом катились слезы, когда он нам о вас рассказывал. Нашли вы вашу жену? Где она теперь?

— Умерла, милосердная госпожа…

— О, боже мой! Не говорите, а то я не удержусь от слез. Одно утешение, что, вероятно, она в раю, а вы еще молоды. Боже мой! Слабое существо каждая женщина! Но в небе за все есть награда, и там вы ее найдете. А старый рыцарь из Богданца здесь, с вами?

— Его нет, он в плену у меченосцев, и я еду его выкупать.

— Значит, и ему не посчастливилось. А он казался человеком умным и знающим всякие обычаи. Но когда вы его выкупите, приезжайте к нам. Мы охотно вас примем, потому что я искренне говорю, что ему ума, а вам приятности не занимать.

— Мы сделаем это, милосердная госпожа, тем более что я и теперь нарочно приехал сюда, чтобы просить вас замолвить словечко за дядю.

— Хорошо! Придите завтра перед отъездом на охоту, у меня будет время…

Дальнейшие ее слова снова прервали звуки труб и литавров, возвещавших прибытие князя и княгини мазовецких. Збышко с княгиней плоцкой стоял у самого входа; княгиня Анна Данута заметила его тотчас и сразу подошла к нему, не обращая внимания на поклоны хозяина-старосты.

При виде ее сердце юноши снова облилось кровью; он стал перед ней на колени и, обняв ее ноги руками, молчал; она же нагнулась к нему и, взяв его голову руками, роняла слезу за слезой на его белокурую голову, как мать, плачущая над несчастьем сына.

И к великому удивлению придворных и гостей она плакала так долго, все время повторяя: «О, Господи, Господи, Иисусе милостивый…» — а потом подняла Збышку с колен и сказала:

— Я плачу по ней, по моей Данусе, и плачу над тобой… Бог сделал так, что ни к чему были твои труды и ни к чему теперь наши слезы! Но ты расскажи мне о ней и о ее смерти, потому что если я буду даже до полуночи слушать об этом, мне все будет мало.

И она отвела его в сторону, как перед тем отводил рыцарь из Тачева. Те из гостей, которые не знали Збышки, стали расспрашивать о его приключениях, и таким образом некоторое время все разговаривали только о нем, о Данусе и Юранде. Расспрашивали также послы меченосцев. Фридрих фон Венден, комтур торунский, высланный навстречу королю, и Иоганн фон Шенфельд, комтур из Остероды. Последний, немец, но родом из Силезии, хорошо говоривший по-польски, с легкостью разузнал, в чем дело и, выслушав ответ из уст Яська из Забежа, придворного князя Януша, сказал:

— Данфельд и де Леве были в подозрении у самого магистра, что они занимаются черной магией.

Но тут он спохватился, что рассказы о таких вещах могут бросить такую же тень на весь орден, какая некогда пала на тамплиеров, и поспешно прибавил:

— Так, по крайней мере, говорили сплетники, но это была неправда, потому что людей, занимающихся черной магией, между нами нет.

Стоявший поблизости рыцарь из Тачева вставил:

— Кому не по вкусу было крещение Литвы, тем и крест может быть противен.

— Мы носим крест на плащах, — с гордостью возразил Шенфельд.

— А надо его носить в сердцах, — отвечал Повала.

Между тем трубы заиграли еще громче, и вошел король, а вместе с ним архиепископ гнезненский, епископ краковский, епископ плоцкий, каштелян краковский и несколько прочих сановников и придворных, между которыми был и Зиндрам из Машковиц, и молодой князь Ямонт, приближенный государя. Король мало изменился с того времени, когда Збышко его видел. На щеках его был все тот же яркий румянец, по сторонам у него висели все так же длинные волосы, которые он поминутно закладывал за уши, глаза его все так же тревожно сверкали. Только казалось Збышке, что теперь в нем больше спокойствия и величия, точно он уже более уверенно чувствовал себя на этом троне, который после смерти королевы хотел было сначала покинуть, не зная, сможет ли на нем удержаться, и он как бы стал более уверен в своей громадной власти и силе. Оба мазовецких князя стали по бокам государя, спереди его приветствовали низкими поклонами немцы-послы, а вокруг разместились сановники и важнейшие придворные. Стены, окружающие двор, дрожали от непрекращающихся кликов, от звуков труб и грома литавр.

Когда наконец наступила тишина, посол меченосцев фон Венден стал что-то говорить о делах ордена, но король, по нескольким словам понявший, к чему клонится речь, нетерпеливо махнул рукой и произнес своим грубым, громким голосом:

— Уж молчал бы ты. Мы пришли сюда для удовольствия, и нам приятнее будет видеть кушанья и напитки, чем твои грамоты.

Но при этом он ласково улыбнулся, не желая, чтобы меченосец подумал, что он отвечает ему с гневом, и прибавил:

— О делах будет время говорить с магистром в Ратенжке. И обратился к князю Земовиту:

— А завтра в лес, на охоту, а?

Вопрос этот был в то же время заявлением, что в этот вечер король не хочет говорить ни о чем, кроме охоты, которую любил всей душой и