Когда произносились их имена, иностранные рыцари, прямо сидя на конях, один за другим наклоняли украшенные железными шлемами головы, ибо, судя по блестящему вооружению Збышки, они полагали, что князь выслал к ним навстречу какого-нибудь вельможу, а может быть, даже родственника или сына. Между тем Ендрек из Кропивницы продолжал:
— Комтур, а если сказать по-нашему — староста из Янсборга гостит у князя, которому и рассказал об этих трех рыцарях, которым хотелось бы приехать, но они не смеют этого сделать, в особенности рыцарь из Лотарингии; живя вдали, он думал, что за землей меченосцев живут сарацины, с которыми не прекращается война. Князь, как учтивый владыка, тотчас послал меня на границу, чтобы я безопасно проводил их между замками.
— Значит, без вашей помощи они не могли бы проехать?
— Народ наш ненавидит меченосцев, не только за их набеги (потому что ведь и мы к ним заглядываем), но и за их коварство: ведь если меченосец кого-нибудь обнимает, то спереди он его целует, а сам в то же время готов сзади пырнуть ножом; обычай подлый и нам, мазурам, противный… Еще бы! Ведь в гостеприимстве у нас никто не откажет даже немцу и не обидит гостя, но дорогу охотно ему преградит. А есть и такие, которые ничего больше и не делают ради мести и славы, которой дай бог всякому.
— Кто же между вами самый славный?
— Есть один такой, что немцу лучше увидеть смерть, чем его, зовут его Юранд из Спыхова.
Сердце у молодого рыцаря вздрогнуло, когда он услышал это имя, и он тотчас решил расспросить Ендрека из Кропивницы.
— Знаю, — сказал он, — слышал, это тот самый, дочка которого, Данута, была придворной у княгини, пока не вышла замуж.
И сказав это, он стал внимательно смотреть в глаза молодому рыцарю, почти не дыша; но тот с большим удивлением ответил:
— А вам кто сказал это? Ведь она еще девочка. Правда, бывает, что и такие выходят замуж, но дочь Юранда не выходила. Шесть дней тому назад я выехал из Цеханова и тогда видел ее при княгине. Как же она могла выйти замуж постом?
Слыша это, Збышко принужден был напрячь всю силу воли, чтобы не обнять мазура и не воскликнуть: «Пошли тебе Бог за эту весть», — но он поборол себя и сказал:
— А я слышал, что Юранд выдал ее за кого-то.
— Княгиня, а не Юранд, хотела ее выдать, но против воли Юранда не могла сделать этого. В Кракове она хотела выдать ее за одного рыцаря, который поклялся девочке в верности и которого она любит.
— Любит? — воскликнул Збышко.
В ответ на это Ендрек быстро взглянул на него, улыбнулся и сказал:
— Что-то уж очень вы расспрашиваете про девочку.
— Я расспрашиваю о знакомых, к которым еду.
Лицо Збышки еле видно было из-под шлема, только нос, рот да часть щек, но зато нос и щеки были так красны, что насмешливый и лукавый мазур сказал:
— Должно быть, от мороза покраснело у вас лицо, как пасхальное яичко. Юноша еще больше смутился и отвечал:
Они тронулись в путь и некоторое время ехали молча; лошади фыркали, выпуская из ноздрей клубы пара; рыцари начали разговаривать, и вскоре Ендрек из Кропивницы спросил:
— Как вас зовут-то? Я плохо расслышал.
— Збышко из Богданца.
— Батюшки! Да ведь и того, что дал клятву Юрандовой дочери, зовут так же.
— А вы думали, что я отопрусь? — поспешно и гордо ответил Збышко.
— Да и не к чему. Так это вы тот Збышко, которому девочка набросила покрывало на голову? Вернувшись из Кракова, девушки княгини ни о чем больше и не говорили, как только о вас. Так это вы! Эх, вот радость-то при дворе будет… Ведь и княгиня вас любит.
— Пошли ей Господь! И вам также за добрую весть. Как сказали мне, что она замуж вышла, так я и обомлел.
— Чего ей было выходит?… Такая девушка — кусок лакомый, потому что целый Спыхов за ней пойдет, но хоть много при дворе красивых парней, все-таки ни один не заглядывал ей в глаза, потому что каждый чтил и ее поступок, и вашу клятву. Да и княгиня не допустила бы этого. Эх! То-то радость будет. По правде сказать, иной раз подтрунивали над девочкой. Иной раз скажет ей кто-нибудь: «Не вернется твой рыцарь», — а она только ножками топает: «Вернется! Вернется!» А когда кто-нибудь говорил ей, что вы на другой женились, тогда дело и до слез доходило.
Слова эти растрогали Збышку, но в то же время охватил его гнев на людские толки, и он сказшт:
— Того, кто про меня такие слова брехал, я вызову. Но Ендрек из Кропивницы начал смеяться:
— Бабы болтали. Баб, что ли, вы будете вызывать? С мечом против веретена ничего не поделаешь.
Збышко, довольный тем, что Бог послал ему такого веселого спутника, начал его расспрашивать о Данусе, потом об обычаях мазовецкого двора, потом опять о Данусе, потом о князе Януше, о княгине и опять о Данусе; наконец, вспомнив о своем обете, он рассказал Ендреку, что слышал дорогой насчет войны; как люди готовятся к ней, как ждут ее со дня на день, а под конец спросил, так же ли думают и в мазовецких княжествах.
Но Ендрек не думал, чтобы война была так близка. Люди говорят, что иначе и быть не может, но он слышал, как однажды сам князь говорил Миколаю из Длуголяса, что меченосцы поджали хвост и что если бы король настаивал, то они отдали бы обратно и занятую ими Добжинскую землю, потому что боятся его, или, по крайней мере, будут тянуть дело, пока хорошенько не подготовятся.
— Впрочем, — сказал он, — князь недавно был в Мальборге, где, ввиду отсутствия великого магистра, принимал его и устраивал в честь его турниры великий маршал, а теперь у князя гостят комтуры и вот, едут еще новые гости…
Однако тут он с минуту подумал и сказал:
— Говорят люди, что эти меченосцы не без причины сидят у нас и у князя Земовита в Плоцке. Будто бы хочется им, чтобы в случае войны князья наши не помогали королю польскому, а помогали бы им; если же не удастся склонить их к этому, то чтобы они хоть остались в стороне и не воевали… Но этого не будет…
— Бог даст — не будет. Как же им усидеть дома? Ведь ваши князья подчинены Польскому королевству. Я думаю, вы не усидите.
— Не усидим, — отвечал Ендрек из Кропивницы.
Збышко снова взглянул на обоих рыцарей и на их павлиньи перья.
— Значит, и эти за тем же едут?
— Меченосцы, может быть, и за этим. Кто их знает?
— А третий?
— Третий из любопытства едет.
— Должно быть, знатный какой-нибудь.
— Еще бы! Едет за ним три воза с вещами да девять слуг. Вот бы с таким сразиться. Даже слюнки текут.
— Да нельзя?
— Куда там! Ведь князь велел мне оберегать их. До самого Цеханова волос не упадет с их головы.
— А если бы я их вызвал? А если бы они захотели со мной сразиться?
— Тогда пришлось бы вам сначала сразиться со мной, потому что, пока я жив, из этого ничего не выйдет.
Збышко, услышав это, дружелюбно посмотрел на молодого рыцаря и сказал:
— Вы понимаете, что такое рыцарская честь! С вами я драться не буду, потому что вам я друг, но в Цеханове, даст бог, найду случай придраться к немцам.
— В Цеханове делайте себе, что хотите. Не обойдется там и без каких-нибудь состязаний, а значит, может дело дойти и до поединка, только бы князь и комтуры дали позволение.
— Есть у меня доска, на которой написан вызов каждому, кто откажется признать, что Данута, дочь Юранда, добродетельнейшая и прекраснейшая девица в мире. Но знаете? Люди везде только плечами пожимали да смеялись.
— Да ведь это же чужеземный обычай и, по правде сказать, глупый; его у нас не знают, разве только где-нибудь недалеко от границы. Вот и этот, из Лотарингии, задевал по дороге шляхту, приказывая какую-то свою даму признавать выше всех других. Но его никто не понимал, а я до драки не допускал.
— Как, он приказывал признавать его даму выше всех других? Боже ты мой! Да что, у него стыда нет, что ли?
И он посмотрел на зарубежного рыцаря, точно хотел видеть, каков бывает человек, у которого нет стыда, но в глубине души должен был признать, что Фульк де Лорш вовсе не похож на какого-нибудь проходимца. Напротив, из-под опущенного забрала виднелись добрые глаза и молодое, полное какой-то грусти лицо.
— Сандерус, — закричал вдруг Збышко.
— Здесь, — отвечал немец, приближаясь к нему.
— Спроси у этого рыцаря, кто самая добродетельная и прекрасная девица в мире.
— Кто прекраснейшая и добродетельнейшая девица в мире? — спросил Сандерус рыцаря.
— Ульрика де Эльнер, — отвечал Фульк де Лорш.
И, подняв глаза к небу, он стал вздыхать, а у Збышки, когда он услышал такое кощунство, от негодования стеснилось в груди дыхание, и его охватил такой гнев, что он сразу осадил жеребца; но не успел он произнести ни слова, как уже Ендрек из Кропивницы стал между ним и чужеземцем и сказал:
Но Збышко опять обратился к продавцу реликвий:
— Скажи ему от моего имени, что он влюблен в сову.
— Господин мой говорит, благородный рыцарь, что вы влюблены в сову, — как эхо, повторил Сандерус.
В ответ на это де Лорш бросил поводья и правой рукой стал расстегивать и снимать железную рукавицу, после чего бросил ее в снег перед Збышкой, а тот дал знак своему чеху поднять ее острием копья.
Тогда Ендрек из Кропивницы уже с грозным лицом обратился к Збышке и сказал:
— Говорю вам, вы не встретитесь, пока не кончится моя обязанность сопровождать гостей. Я не позволю ни ему, ни вам.
— Да ведь не я его вызвал, а он меня.
— Но за сову. Этого мне достаточно. А если кто будет противиться… Эх, знаю и я, как повернуть пояс.
— Я не хочу с вами драться.
— А пришлось бы вам драться со мной, потому что я поклялся оберегать его.
— Так как же будет? — спросил упрямый Збышко.
— Цеханов недалеко.
— Но что подумает немец?
— Пусть ему ваш человек скажет, что
