у епископа. При этой мысли Збышко не мог не почувствовать известного облегчения и даже радости, потому что понимал, что со смертью Юранда исчезли все препятствия. «Юранд не хотел, а Господь Бог хотел, — сказал себе молодой рыцарь, — и воля Божья всегда сильнее». Теперь ему оставалось только ехать в Спыхов и взять Данусю, как жену свою, а потом исполнить обет, который возле границы было легче исполнить, чем в отдаленном Богданце. «Воля Божья! Воля Божья!» — повторял он про себя. Но вдруг он устыдился этой поспешной радости, и, обращаясь к чеху, сказал:

— Конечно, мне жаль его, и я громко сознаюсь в этом.

— Люди сказывали, что немцы боялись его, как смерти, — ответил оруженосец.

Но, помолчав, спросил:

— Теперь мы вернемся в замок?

— Через Недзбож, — ответил Збышко.

Они въехали в Недзбож и вошли в дом, где принял их старый владелец Желех. Юранда они уже не нашли там, но Желех сообщил им хорошую новость.

— Терли его тут снегом чуть не до костей, — сказал он, — лили ему в рот вино, а потом парили в бане, где он и начал дышать.

— Жив? — радостно спросил Збышко, забывший при этом известии обо всех своих делах.

— Жив, но выживет ли, это один Бог ведает, потому что душа не любит с полпути возвращаться.

— А почему же его увезли?

— Потому что прислали от князя. Сколько было в доме перин, всеми его накрыли и повезли.

— А про дочь он ничего не говорил?

— Еле дышать стал, а говорить еще не мог.

— А другие?

— А другие уж у Господа Бога. Не пойдут, бедные, к обедне, разве только к той, которую сам Иисус Христос в небе служит.

— Ни один не ожил?

— Ни один! Идите же в комнату, чем в сенях разговаривать. А если хотите их видеть, так они в людской у огня лежат. Идите же в комнату.

Но они спешили и не хотели войти, хотя старик Желех тащил их, потому что любил поймать людей и с ними «покалякать». От Недзбожа до Цеханова надо было проехать еще порядочный кусок, а Збышко сгорал от нетерпения поскорее увидеть Юранда и что-нибудь от него узнать.

И они как можно скорее ехали по занесенной снегом дороге. Когда они приехали, было уже за полночь, и в часовне замка служба уже отошла. До слуха Збышки донеслось мычание волов и блеяния коз — звуки, издаваемые по старинному обычаю благочестивыми людьми в воспоминание того, что Господь родился в хлеву. После богослужения к Збышке пришла княгиня с грустным лицом, полная страха, и стала расспрашивать:

— А Дануся?

— Нет ее! Не заговорил ли Юранд, ведь он, я слыхал, жив?

— Иисусе милостивый… Это наказание Божье и горе нам. Юранд не заговорил и лежит как бревно.

— Не бойтесь, милосердная госпожа. Дануся осталась в Спыхове.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что ни в одних санях — ни следа одежды. Ведь не повез бы он ее в одном тулупчике.

— Правда, ей-богу правда.

И тотчас глаза ее засияли радостью, и она воскликнула:

— Господи Иисусе, нынче родившийся! Видно, не гнев твой, а благословение над нами.

Но ее удивило прибытие Юранда без девочки, и она снова спросила:

— А зачем ему было ее оставлять?

Збышко изложил ей свои догадки. Они показались ей основательными, но не внушили особенных опасений.

— Теперь Юранд будет обязан нам жизнью, — сказала она, — а по правде сказать, и тебе, потому что и ты ездил его откапывать. Если он будет еще упрямиться, значит, в груди у него камень. В этом и предостережение Божье ему — не спорить с таинством. Как только он придет в себя и заговорит, я сейчас же скажу ему это.

— Надо, чтобы он сперва пришел в себя, потому что еще неизвестно, почему нет Дануси. А вдруг она больна…

— Не говори чего попало. И так мне грустно, что ее нет. Если бы она больна была, он бы от нее не уехал.

— Верно! — сказал Збышко.

И они пошли к Юранду. В комнате было жарко, как в бане, потому что в камине горели огромные сосновые колоды. Ксендз Вышонок бодрствовал возле больного, лежавшего на постели под медвежьими шкурами, с бледным лицом, с прилипшими от пота волосами и с закрытыми глазами. Рот его был открыт, и он дышал как бы с трудом, но так сильно, что даже шкуры, которыми он был накрыт, поднимались и опускались от этого дыхания.

— Ну как? — спросила княгиня.

— Я влил ему в рот кувшин разогретого вина, — ответил ксендз Вышонок, — и он стал потеть.

— Спит он или не спит?

— Пожалуй, не спит: очень уж тяжело дышит.

— А пробовали вы с ним говорить?

— Пробовал, но он ничего не отвечает, и я так думаю, что до рассвета он не заговорит.

— Будем ждать рассвета, — сказала княгиня.

Ксендз Вышонок стал настаивать, чтобы она пошла отдохнуть, но она не хотела его слушать. Ей всегда и во всем хотелось сравняться в христианских добродетелях, а потому и в уходе за больными, с покойной королевой Ядвигой и своими заслугами искупить душу отца; и потому она не пропускала ни одного случая, чтобы в стране, давно уже христианской, выказать себя более благочестивой, нежели другие, и тем заставить забыть, что она родилась в язычестве.

Кроме того, ее мучило желание узнать что-нибудь из уст Юранда о Данусе, потому что она не была за нее вполне спокойна. И вот, сев у его ложа, она стала молиться, перебирая четки, а потом задремала. Збышко, который был еще не совсем здоров, а кроме того, очень устал от ночной поездки, вскоре последовал ее примеру, и через час оба спали так крепко, что, быть может, проспали бы до утра, если бы на рассвете не разбудил их звук колокола в часовне замка.

Но звон этот разбудил и Юранда, который открыл глаза, сел вдруг на ложе и стал смотреть вокруг, мигая глазами.

— Слава богу… Как вы себя чувствуете? — сказала княгиня.

Но он, видимо, еще не пришел в себя и смотрел на нее, как бы не узнавая, а потом воскликнул:

— Скорее! Скорее! Раскидать сугроб.

— Господи боже мой! Да вы в Цеханове! — снова проговорила княгиня. А Юранд наморщил лоб, как человек, с трудом собирающийся с мыслями, и ответил:

— В Цеханове?… Дочь ждет и князь с княгиней… Дануся! Дануся…

И вдруг, закрыв глаза, он снова упал на подушки. Збышко и княгиня испугались, не умер ли он, но в эту самую минуту грудь его начала подыматься и опускаться, как у человека, охваченного крепким сном.

Отец Вышонок приложил палец к губам и сделал рукой знак не будить его, а потом прошептал:

— Может быть, он так проспит целый день.

— Да, но что он говорил? — спросила княгиня.

— Говорил, что дочь ждет его в Цеханове, — ответил Збышко.

— Еще не опомнился, — объяснил ксендз.

XI
Отец Вышонок даже боялся, как бы после второго пробуждения не охватил Юранда бред и не отнял у него надолго сознания. Но он обещал княгине и Збышке, что даст им знать, когда старый рыцарь заговорит, а после их ухода сам отправился отдохнуть. И в самом деле, Юранд проснулся только на второй день праздника, перед самом полуднем, но зато был в полном сознании. В комнате в это время находились княгиня и Збышко, а потому Юранд, сев на ложе, взглянул на нее, узнал и проговорил:

— Милостивая госпожа… Боже мой, да я в Цеханове?

— И проспали праздник, — ответила княгиня.

— Меня снегом занесло. Кто меня спас?

— Вот этот рыцарь: Збышко из Богданца. Помните, в Кракове…

Юранд с минуту посмотрел на юношу здоровым своим глазом и сказал:

— Помню… А где Дануся?

— Да ведь ее с вами не было? — с беспокойством спросила княгиня.

— Как же ей было ехать со мной, когда я к ней ехал?

Збышко с княгиней переглянулись между собой, думая, что это еще устами Юранда говорить бред, потом княгиня сказала:

— Опомнитесь, ради бога! Не было ли с вами девочки?

— Девочки? Со мной? — спросил с удивлением Юранд.

— Люди ваши погибли, но ее между ними не нашли. Почему же вы ее оставили в Спыхове?

Но он, уже с тревогой в голосе, повторил еще раз:

— В Спыхове? Да ведь она у вас, милостивая госпожа, а не у меня!

— Да ведь вы же прислали за ней в лесной домик людей и письмо!

— Во имя Отца и Сына, — отвечал Юранд. — Я за ней вовсе не посылал. Княгиня вдруг побледнела.

— Что такое? — сказала она. — Вы уверены, что говорите в полном уме?

— Ради бога, где Дануся! — вскакивая, закричал Юранд.

Услышав это, отец Вышонок поспешно вышел из комнаты, а княгиня продолжала:

— Слушайте: прибыли вооруженные слуги и принесли от вас письмо в лесной дворец, чтобы Дануся ехала к вам. В письме было написано, что вас во время пожара ударила балка, что вы наполовину ослепли и что хотите видеть дочь… Они взяли Данусю и уехали…

— Горе! — воскликнул Юранд. — Как Бог свят — ни пожара не было в Спыхове никакого, ни я за Данусей не посылал.

В это время ксендз Вышонок вернулся с письмом и подал его Юранду, спрашивая:

— Это не ваш ксендз писал?

— Не знаю.

— А печать?

— Печать моя. А что написано в письме?

Отец Вышонок стал читать письмо. Юранд слушал, хватаясь за волосы, а потом сказал:

— Письмо подделано… печать тоже… Горе мне! Похитили мое дитя и погубят его…

— Кто?

— Меченосцы.

— Боже мой! Надо сказать князю. Пусть шлет к магистру послов! — вскричала княгиня. — Господи Иисусе Христе, спаси же и помоги…

И сказав это, она с криком выбежала из комнаты. Юранд соскочил с ложа и стал лихорадочно натягивать одежду на свою гигантскую спину. Збышко сидел, точно окаменев, но через минуту его стиснутые зубы стали зловеще скрежетать.

— Откуда вы знаете, что ее похитили меченосцы? — спросил ксендз Вышонок.

— Я в этом поклянусь страстями Господними.

— Постойте… Может быть, они приезжали в лесной дворец жаловаться на вас… Хотели вам мстить…

— И они ее похитили! — вскричал Збышко.

Сказав это, он побежал из комнаты, бросился на конюшню и велел запрягать сани, седлать лошадей, сам не зная, как следует, зачем он это делает. Он понимал только то, что надо спешить на помощь к Данусе, немедленно, в самую Пруссию, и там или вырвать ее из вражеских рук, или погибнуть.

Потом он вернулся в комнату сказать Юранду,