На это осторожный Миколай из Длуголяса ответил:
— Лучше этого из рук не выпускать, вещь-то уж очень лакомая.
— Пожалуй, вы и верно говорите, — сказала, подумав, княгиня, а потом прибавила: — Давно мне никто не доставлял такого удовольствия, как почтенный аббат, и этим подарком, и тем, что успокоил мой страх перед реликвиями меченосцев.
— Он говорил мудро и справедливо, — заметил Мацько из Богданца. — Были у них и под Вильной всякие реликвии, тем более что они хотели убедить гостей, будто воюют с язычниками. Ну и что же? Увидали наши, что стоит только поплевать на руку да наотмашь ударить топором, как и шлем раскалывался, и голова раскалывалась. Святые помогают, грешно с этим спорить, но только справедливо, тем, которые идут в битву за правду, во имя Божье. Вот я и думаю, милостивые господа, что если дело дойдет до великой войны, то хотя бы все немцы помогали меченосцам, мы разобьем их на голову, потому что народ наш больше и Господь Бог дал нашим костям большую силу. А что до реликвий, так разве у нас в монастыре Святого Креста нет частицы Животворящего Древа?!
— Ей-богу, верно! — сказала княгиня. — Но оно у нас останется в монастыре, а они свое с собой возят.
— Все равно, для могущества Божьего нет расстояний.
— Правда ли это, скажите, так ли, — спросила княгиня, обращаясь к мудрому Миколаю из Длуголяса, а он отвечал:
— Это и каждый епископ подтвердит. До Рима тоже далеко, а все-таки папа правит всем миром. А уж Бог и подавно.
Слова эти окончательно успокоили княгиню, и она перевела разговор на Тынец и его великолепие: всех Мазуров удивляло не только богатство монастыря, но и богатство и красота всей страны, по которой они теперь проезжали. Кругом были разбросаны зажиточные деревни, при них сады, полные фруктовых деревьев, липовые рощи, на липах гнезда аистов, а ниже ульи с соломенными крышками. По обеим сторонам большой дороги тянулись поля, покрытые разными хлебами. Иногда ветер наклонял еще зеленое море колосьев, среди которых часто, как звезды в небе, мелькали головки голубых васильков и ярко-красного мака. Вдали, за полями, чернел кое-где сосновый лес, кое-где радовали глаз дубовые и ольховые рощи, залитые солнечным светом, кое-где виднелись сырые луга, чайки, кружащиеся над болотами, а дальше снова холмы, облепленные хатами, и снова поля; видно было, что в земле этой живет многочисленный, трудолюбивый, влюбленный в поля народ, и куда ни глянь, вся страна казалась не только богатой, но и спокойной и счастливой.
— Это Казимирово королевское хозяйство, — сказала княгиня, — тут бы жить и не умирать.
— Сам Господь Бог улыбается этой земле, — ответил Миколай из Длуголяса, — и благословение Божье почиет на ней. Да и как же быть иначе, если здесь, когда начнут звонить колокола, нет такого угла, куда бы не дошел колокольный звон. Ведь всем известно, что злые духи не могут выносить этого и должны бежать в глухие леса, к венгерской границе.
— Вот то-то мне и удивительно, — проговорила пани Офка, вдова Кристина из Яжомбкова, — что Вальгер Удалой, о котором говорили монахи, может показываться в Тынце: там семь раз в сутки звонят в колокола.
Замечание это на минуту смутило Миколая и, лишь подумав немного, он отвечал:
— Прежде всего, пути Божьи неисповедимы, а во-вторых, заметьте, что он каждый раз испрашивает особое разрешение.
— Как бы то ни было, я рада, что мы не ночуем в монастыре. Я умерла бы от страха, если б он мне явился.
— Гм… Как знать, говорят, он красавец.
— Хотя бы он был раскрасавец, я не хотела бы целоваться с тем, у кого изо рта разит серой.
— Вот оно что! Даже когда речь идет о чертях, у вас на уме поцелуи.
Княгиня, пан Миколай и оба владельца Богданца засмеялись. Засмеялась, сама не зная чему, по примеру других, и Дануся; Офка из Яжомбкова обратила разгневанное лицо к Миколаю из Длуголяса и сказала:
— Я предпочла бы его, а не вас.
— Э, не вызывайте волка из лесу, — весело ответил мазур, — он ездит часто и таскается между Краковом и Тынцом, в особенности по вечерам; а ну как он вас услышит, ну как предстанет перед вами в образе великана…
— С нами крестная сила! — ответила Офка.
В это время Мацько из Богданца, — с своего высокого седла он мог видеть дальше, чем те, которые сидели в коляске, — задержал лошадь и воскликнул:
— Боже всемилостивый, что же это!
— Что такое?
— Богатырь какой-то едет к нам навстречу из-за горы.
— И слово бысть плоть! — испугалась княгиня. — Не наговорите чего-нибудь.
Збышко приподнялся на стременах и сказал:
— Так и есть, великан Вальгер, не кто другой.
Возница от страха осадил лошадей и, не выпуская из рук вожжей, стал креститься: и он с козел увидал на противоположном холме гигантскую фигуру всадника.
Княгиня приподнялась и тотчас же опустилась на место, с лицом, изменившимся от страха. Дануся спрятала голову в складках ее платья. Дворяне, дамы и девицы, ехавшие верхом за коляской, услыхав зловещее имя, начали сбиваться в кучу. Мужчины еще пытались смеяться, хотя в глазах их отражалось беспокойство, но женщины побледнели, и только Миколай из Длуголяса, видавший виды на своем веку, держал себя по-прежнему и, желая успокоить княгиню, сказал:
— Не тревожьтесь, милостивая госпожа. Солнце еще не зашло, а если бы теперь была даже ночь, то святой Птоломей справится с Вальгером.
Тем временем всадник выехал на вершину пригорка, сдержал коня и остановился неподвижно. Его можно было ясно разглядеть в лучах заходящего солнца, и, действительно, его фигура своей величиной, казалось, превосходила обыкновенные размеры человека. Расстояние между ним и свитою княгини было не больше трехсот шагов.
— Зачем он стоит? — спросил один из певцов.
— Потому что и мы стоим, — ответил Мацько.
— Смотрит на нас; как будто хочет выбрать кого-нибудь из нас, — заметил другой певец. — Если бы я знал, что это человек, а не нечисть, то подъехал бы к нему и хватил бы его лютней по лбу.
Женщины вконец перепугались и начали вслух читать молитвы. Збышко, желая похвастать отвагой в глазах княгини и Дануси, сказал:
— А я поеду! Что мне Вальгер!
Дануся с плачем закричала: «Збышко, Збышко», — но он пустил коня и помчался вперед, уверенный, что если встретит и настоящего Вальгера, то насквозь пронижет его копьем.
У Мацька глаза были дальнозоркие, и он сказал:
— Он кажется таким большим потому, что стоит на пригорке. Здоровенный детина, но самый обыкновенный человек — и только. Эва! Поеду и я, а то как бы у Збышка не дошло с ним дело до ссоры.
Тем временем Збышко, пустив коня во всю рысь, раздумывал, сразу ли наставить копье или подъехать поближе и поглядеть сперва, что же это за человек стоит на холме.
Он решил сначала удостовериться хорошенько и тотчас же убедился, что рассудил правильно: по мере того как он приближался, незнакомец в его глазах начал терять необыкновенные свои размеры. Очень рослый человек сидел на огромной лошади, еще большей, чем лошадь Збышки, но чудесного в нем не было ничего. Он был невооружен, с атласной, похожей на колокол, шапочкой на голове, в белом полотняном плаще, из-под которого виднелась зеленая одежда. Голова его была поднята кверху, — он молился и для этого, вероятно, остановил коня.
«Э, что мне Вальгер!» — подумал мальчик.
Он подъехал так близко, что мог бы достать копьем незнакомца. Незнакомец, увидав перед собой великолепно вооруженного молодого рыцаря, дружелюбно улыбнулся и сказал:
— Слава Господу Богу Иисусу Христу.
— Во веки веков.
— Это не двор княгини Мазовецкой, там, внизу?
— Да.
— Так вы из Тынца едете?
Ответа на вопрос не последовало. Збышко посмотрел вперед и так изумился, что не слыхал ничего. С минуту он стоял, как окаменелый, не веря глазам. В нескольких саженях за незнакомцем он увидал конных солдат, во главе которых ехал рыцарь в блестящих латах, в белом суконном плаще с черным крестом, в стальном шлеме, украшенном великолепным гребнем из павлиньих перьев.
— Меченосец, — прошептал Збышко.
И при виде меченосца он подумал, что молитва его услышана, что Бог, по милосердию своему, посылает ему немца, о котором он просил в Тынце, что нужно пользоваться Божьим соизволением, и, не колеблясь ни минуты, прежде чем он успел оправиться от изумления, наклонился на седле и со своим родовым криком «Грады! Грады!» — вовсю помчался на меченосца.
Меченосец также изумился, придержал коня и, не наклоня копья, смотрел вперед, как бы не уверенный, на него ли это нападают.
— Наклони копье, — кричал Збышко, вонзая железные концы стремян в бока лошади. — Грады! Грады!
Расстояние, разделяющее их, уменьшалось. Меченосец, видя, что нападение направлено против него, подставил щит; копье Збышко вот-вот готово было коснуться его груди, как вдруг какая-то могучая рука переломила копье, как сухую тростину, а потом дернула поводья с такой страшной силой, что лошадь сразу остановилась, как вкопанная.
— Сумасшедший, что ты делаешь! — раздался глубокий, грозный голос. — На посла нападаешь, короля оскорбляешь!
Збышко оглянулся и увидал того богатыря, который под видом Вальтера так напугал придворных княгини.
— Пусти меня на немца. Кто ты такой? — крикнул Збышко, хватаясь за рукоять топора.
— Оставь топор. Богом клянусь, оставь топор, говорю тебе, а то с коня сброшу, — еще грознее проговорил незнакомец. — Ты оскорбил короля и будешь предан суду.
Он обратился к людям, которые ехали за меченосцем, и крикнул:
— Сюда.
Тем временем подоспел Мацько с беспокойным и зловещим лицом. И он ясно понимал, что Збышко поступил как безумный и что из этого дела могут произойти гибельные для него последствия; однако он был не прочь и от схватки. Весь отряд неизвестного рыцаря и меченосца состоял не более чем из пятнадцати человек, вооруженных отчасти копьями, отчасти самострелами; двое вполне вооруженных рыцарей могли сразиться с ними не без надежды на победу. Мацько думал, что если впоследствии им грозит суд, то, может быть, лучше пробиться сквозь этих людей и спрятаться, пока не пройдет буря. Его лицо сморщилось, как морда волка, готового укусить, и, остановив коня между Збышкой и незнакомцем, он крикнул:
— Кто вы такие? По какому праву?
— По такому, — отвечал незнакомец, — что король повелел мне наблюдать за безопасностью этих мест, а зовут меня Повала из Тачева.
При этих словах Мацько и Збышко посмотрели на рыцаря, опустили головы и вложили
