— Правда! Мы настаивали, — отвечал Циприанович. — Это могу подтвердить и я и Букоемские подтвердят.
— Подтвердим, хоть плечо у меня страшно болит, — с легким стоном отозвался Марк. — Ох, и попотчевали же вы нас, чтоб вас…
До Выромбок было недалеко. Вскоре они завернули за плетень, где встретили шагавшего по снегу ксендза Войновского. Тревожась за своего любимца, он не мог дольше усидеть и вышел навстречу.
Увидев его, Тачевский соскочил с саней, а ксендз поспешно направился к нему, но, видя, что он цел и невредим, воскликнул:
— Ну как?
— Да вот привез всех! — ответил Яцек.
Лицо старика на мгновение прояснилось, но сейчас же снова омрачилось, когда он заметил на санях перепачканных кровью Букоемских и Циприановича.
Он всплеснул руками.
— Всех пятерых? — воскликнул он.
— Пятерых!..
— Попущение божеское!
А затем старик обратился к раненым:
— Как же вы себя чувствуете?
Все приподняли шапки, кроме Марка, переломленная ключица которого не позволяла ему шевелить не только правой, но и левой рукой. Он только застонал и произнес:
— Да, здорово он нас приправил, нечего сказать!
— Ничего! — отозвались остальные.
— Будем уповать на Бога, что все обойдется, — отвечал старик. — А теперь домой! Домой, как можно скорее. Я вас живо перевяжу.
Он приказал саням трогаться, а сам поспешно зашагал вместе с Тачевским вслед за ними. Однако он на минуту остановился, радость снова засияла на его лице, и, обняв вдруг за шею Тачевского, старик произнес:
— Дай обнять тебя, Яцек! Ишь привез полные сани, точно снопов! А Тачевский поцеловал ему руку и ответил:
— Они сами этого хотели, ваше преподобие.
А ксендз положил руку ему на голову, точно собираясь благословить, но потом спохватился, что это непристойно его сану, и, сурово взглянув на него, сказал:
— Только не думай, что я похвалю тебя за это. Твое счастье, что они сами хотели, но все-таки соблазн остается!
Они вошли во двор. Яцек тотчас подскочил к саням, чтобы вместе с возницей и единственным своим работником помочь раненым выйти.
Но они вылезли без посторонней помощи, только Марка пришлось поддержать под руку, и через минуту очутились в избе. Солома была уже постлана, и даже постель Яцека покрыта белой, повытершейся лошадиной кожей и войлоком под голову. На столе у окна виднелся хлеб с паутиной, отличное средство для задержания крови, и столь же прекрасный целительный бальзам ксендза Войновского.
Сняв сутану, старик сейчас же принялся перевязывать раны с опытностью старого солдата, который тысячи их видел в жизни и который, благодаря своей многолетней практике, делал это лучше любого доктора. Дело поило очень быстро, ибо, не считая Марка, все были ранены более или менее легко. Ключица Марка потребовала больше всех времени, но когда, наконец, и она была перевязана, ксендз Войновский облегченно вздохнул и потер окровавленные руки.
— Ну, — проговорил он, — слава тебе, Господи! Все кончилось благополучно. Я думаю, вы теперь лучше себя чувствуете, господа?
— Пить хочется! — отвечал Матвей.
— Не мешает! Вели, Яцек, принести воды.
Но Матвей даже приподнялся на соломе.
— Как воды? — переспросил он.
А Марк, лежавший навзничь на постели Яцека, слегка привстал и неожиданно произнес:
— Преподобный отец, видно, желает умыть руки.
Тут Яцек с отчаянием взглянул на ксендза, но тот рассмеялся и ответил:
— Вот настоящие солдаты! Можно и вина, но только немного.
Но Тачевский потянул его за рукав в сторону.
— Преподобный отец, — зашептал он, — что же мне делать? В кладовой у меня пусто, в погребе пусто, я сам часто подтягиваю ремнем брюхо. Что я им дам?
— Есть, есть! — шепотом же ответил старик. — Уезжая из дома, я распорядился, и вино уже привезли, а если не хватит, то я попрошу у пивоваров в Едльне… Как будто для себя, конечно… для себя… Вели же им дать поскорее по стаканчику, пусть их утешатся после приключения.
Яцек поспешно распорядился, и вскоре братья Букоемские начали утешать друг друга. Их расположение к Яцеку возрастало с каждой минутой.
— Подрались мы, как это случается с каждым, — говорил Матвей, — но я сразу подумал, что вы достойный рыцарь.
— Вот и неправда, я это первый подумал, — отозвался Лука.
— Ты подумал? Да разве ты умеешь думать?
— Да вот я сейчас именно думаю, что ты дурак, значит, умею. Ну да у меня губа болит…
И братья уже начали ссориться. Но в этот момент в окне зачернел силуэт всадника.
— Кто-то приехал, — произнес ксендз.
Яцек пошел посмотреть на приезжего и через минуту вернулся смущенный.
— Пан Понговский прислал работника и приказал сказать, что ждет всех обедать.
— Так пусть он сам обедает, — отозвался Ян.
— Что же ему ответить? — спросил Яцек, глядя на ксендза.
— Лучше всего правду, — отвечал старик. — Но это уж, пожалуй, я сам скажу.
Он вышел к работнику и сказал:
— Передай пану Понговскому, что ни пан Циприанович, ни Букоемские не приедут, так как они ранены на поединке, на который они вызвали пана Тачевского, но не забудь сказать, что они легко ранены. Ну, поезжай.
Работник помчался в карьер, а ксендз, вернувшись в избу, начал успокаивать сильно взволнованного Тачевского. Он не боялся драться с пятью противниками, но страшно боялся пана Понговского, и еще больше того, что скажет и подумает панна Сенинская. А ксендз говорил:
— Ведь все равно и так бы обнаружилось. Так пусть же они как можно скорее узнают, что ты ни в чем не виноват.
— Надеюсь, вы подтвердите? — спросил Яцек, еще раз обращаясь к раненым.
— Пить хочется, но мы подтвердим, — отвечал Матвей Букоемский.
Однако беспокойство Яцека возрастало все больше, а когда вскоре сани с паном Понговским и паном старостой Гротом остановились у крыльца, сердце его совсем замерло. Однако он выбежал приветствовать их и склонился к коленям пана Понговского. Но тот даже не взглянул, точно совсем и не заметил его, и с суровым, мрачным лицом вошел в избу.
Войдя, он почтительно, но издали поклонился ксендзу, которому заносчивый шляхтич никак не мог простить того, что тот однажды разбранил его с амвона за излишнюю строгость к людям. Поэтому и теперь, после холодного поклона, он сейчас же повернулся к раненым, с минуту посмотрел на них и сказал:
— Господа! После того, что случилось, я, конечно, не переступил бы порога этого дома, если бы не желание сказать вам, как страшно задела меня ваша обида. Вот к чему привело вас мое гостеприимство, вот какая награда встретила моих спасителей в моем доме. Но скажу вам только одно: тот, кто обидел вас, — меня обидел, кто вашу кровь пролил — сделал хуже, чем пролил бы мою, ибо он оскорбил меня, вызвав вас под моей кровлей…
Но тут вмешался Матвей:
— Это мы вызвали его, а не он нас!
— Это правда, сударь, — добавил Стах Циприанович. — Тут нет вины этого кавалера, а только наша, за которую мы почтительно извиняемся перед вашей милостью.
— Не мешало бы судье сначала опросить свидетелей, прежде чем произносить приговор, — строго заметил ксендз Войновский.
Лука тоже хотел вставить свое слово, но щека и десны у него были рассечены до самых зубов, а потому, едва он успел пошевелить подбородком, как почувствовал ужасную боль. Схватившись рукой за пластырь, который уже начал было присыхать, он одной стороной рта воскликнул:
— Черт бы побрал все приговоры и мою щеку вместе с ними!..
Пан Понговский был смущен всеми этими восклицаниями, но не уступил. Напротив, он обвел всех суровым взглядом, точно желая выразить немое порицание защитникам Яцека, и сказал:
— Не мне следует прощать моих спасителей. Вы ни в чем не виноваты, наоборот, я понимаю и одобряю это, так как я прекрасно видел, как вас умышленно задевали. Это, видно, та зависть, которая на дохлой лошади не могла догнать живых волков, вдохновила его затем на месть. Не я один заметил, как этот «кавалер», которого вы так великодушно защищаете, с первого момента вашей встречи беспрестанно подавал вам повод к ссоре и делал все, чтобы вызвать вас на это. Вернее, это моя вина, что я не остановил его и не сказал ему, чтобы он поискал себе в кормче или на ярмарке более подходящего общества.
Услышав это, Тачевский побледнел как полотно, а у ксендза Войновского, наоборот, кровь ударила в лицо.
— Ведь его вызвали! Что же ему было делать? Стыдитесь, сударь, — воскликнул он.
Но пан Понговский свысока взглянул на него и ответил:
— Мирские это дела, и светские люди, так же как и духовные, а может быть, даже и лучше, их понимают. Но я отвечу и на ваши слова, чтобы меня здесь никто не обвинил в несправедливости. Что ему нужно было сделать? Как младший старшего, как гость хозяина, как человек, который много раз ел мой хлеб, не имея своего собственного, он должен был прежде всего сообщить мне, а я своим хозяйским влиянием помирил бы их и не допустил бы, чтобы мои спасители и столь благородные рыцари лежали здесь в этой избе в собственной крови, точно в хлеву на соломе.
— Но вы бы подумали, что я струсил! — ломая руки и дрожа, как в лихорадке, воскликнул Тачевский.
Пан Гедеон не ответил ему ни слова, с самого начала делая вид, что не замечает его, и обратился к Циприановичу:
— Милостивый государь, мы тотчас же с паном старостой Гротом едем к вашему отцу, в Едлинку, чтобы выразить ему свое сочувствие. Я не сомневаюсь, что он примет мое гостеприимство в Белчончке, и потому прошу вас, вместе с товарищами, вернуться ко мне. Позволю себе напомнить вам, что вы очутились здесь только случайно, а в действительности ведь вы мои гости, которым я от всего сердца желал бы выразить свою благодарность. Отец ваш, пан Циприанович, не может заехать к виновнику ран ваших, а под моей кровлей вы найдете больше удобств и не умрете с голоду, что вполне могло бы случиться с вами здесь.
Циприанович страшно смутился и некоторое время колебался с ответом, во-первых, из-за Тачевского, а во-вторых, будучи очень красивым малым, беспокоясь о том, как он будет выглядеть, так как подбородок и губа его сильно распухли под пластырем
