А ключник посмотрел на него и потом пробормотал:
— Спи, а то и околевай, плюгавый пес!
И, выйдя из комнаты, он отправился на фольварк, но через полчаса снова вернулся в дом и постучал в комнату панны Сенинской. Застав там обеих сестер Мартьяна, ключник сказал им:
— Не заглянете ли вы, сударыни, в канцелярию к молодому пану, а то он страшно ослабел. Только, если он спит, не надо его будить.
Потом, оставшись наедине с панной Сенинской, он склонился к ее ногам и сказал:
— Нужно бежать из этого дома! Все уже готово!
Несмотря на то что девушка была страшно избита и еле держалась на ногах, она моментально вскочила:
— Хорошо! Я тоже готова! Спасите меня!
— Запряженная коляска стоит за ручьем. Я провожу вас. Сегодня же ночью привезу и одежду… Пан Кржепецкий пьян как стелька и до завтра пролежит пластом. Наденьте только юбку и едем. Никто не задержит нас, не бойтесь!
— Бог вас вознаградит! Бог вас вознаградит! — лихорадочно повторяла она.
Они вышли, направляясь через сад к той калитке, через которую обыкновенно приходил Тачевский из Выромбок. По дороге ключник говорил:
— Вильчепольский уже давно приготовил это. Он уговорился с дворней, что если здесь будет сделано на вас какое-нибудь нападение, то они должны поджечь гумно. Пан Кржепецкий бросился бы тогда на пожар, а вы могли бы выскочить через сад к ручью, где Вильчепольский должен был специально ожидать вас с повозкой. Но лучше, что обошлось без поджога, ведь это все-таки уголовщина. Говорю вам, что Кржепецкий будет до утра лежать как пласт, поэтому вам нечего бояться никакой погони.
— Куда же я поеду?
— К пану Циприановичу, потому что там вы всегда найдете защиту. Там Вильчепольский, там братья Букоемские и лесничие. Кржепецкий наверное захочет отбить вас, но это ему не удастся. А куда потом пан Циприанович отвезет вас — в Радом или еще дальше, об этом он посоветуется с ксендзами… Вот и телега. Погони не бойтесь, до Едлинки недалеко, да и вечер Господь дал прекрасный. Я сегодня же привезу одежду, а если они вздумают препятствовать, я не посмотрю на них. Ну, благослови вас Мать Пресвятая Богородица, защитница и покровительница сирот!
С этими словами он взял ее как ребенка на руки и, усадив в коляску, крикнул вознице:
— Трогай!
Сумерки уже сгущались, и вечерняя заря начала гаснуть, только от последних ее лучей розовели еще звезды на ясном небе. Тихий вечер был напоен запахами земли, листьев и цветущей сирени, а соловьи, точно теплым весенним дождем, заливали сад, и ольхи, и всю окрестность своим пением.
XVIII
В такой именно вечер сидел на крыльце своего дома пан Циприанович, угощая ксендза Войновского, приехавшего навестить его после вечерни, и четырех братьев Букоемских, постоянно обретавшихся в Едлинке. Перед ними стоял на козлах стол, а на нем баклага меду и стаканы. Все они, прислушиваясь к тихому шуму пущи, медленно попивали мед, посматривая на небо, на котором ярко блестел серп луны, и разговаривали о войне.
— Благодаря Богу и вашей милости, благодетелю, мы уже скоро снова будем готовы в путь, — говорил Матвей Букоемский. — Что там было, то было! Ведь и святые грешили, а что же можно требовать от слабого человека, который без Милости Божией не может обойтись? Но когда я взгляну на этот месяц, который служит эмблемой для турок, так у меня сейчас же начинают кулаки зудеть, точно их комары искусали. Ну, дай только Бог поскорее, — одно осталось утешение!
Младший из Букоемских призадумался на минуту и сказал:
— Почему это, преподобный отец, турки молятся на луну и носят изображение ее на знаменах?
— А разве псы не молятся на луну? — спросил ксендз.
— Совершенно правильно, но почему же и турки?
— Потому что они собачьи дети.
— А ведь, ей-богу, правильно! — отвечал молодой человек, с удивлением глядя на ксендза.
— Но луна не виновата в этом, — заметил хозяин, — и каждому приятно смотреть, как в ночной тишине она озаряет своим светом деревья, точно обсыпая их серебром. Люблю я сидеть в такую ночь, любоваться на небо и восторгаться всемогуществом Божьим.
— Да, верно! В такие моменты душа человеческая точно на крыльях возносится к своему Творцу, — отвечал ксендз. — Милосердный Бог сотворил точно так же луну, как и солнце, — и это величайшее благодеяние… Ибо, что касается солнца, так ведь днем и так видно, а вот если бы не было луны, сколько бы люди посворачивали себе шеи, блуждая по ночам, не говоря уже о том, что впотьмах и шалости дьявольские значительно увеличились бы.
Все на минуту замолчали, водя глазами по ясному небу; потом ксендз понюхал табаку и прибавил:
— Заметьте, господа, как милостивое Провидение заботится не только о нуждах, но и о удобствах людей.
Дальнейший разговор был прерван стуком колес, явственно долетевшим до их ушей среди ночной тишины. Пан Циприанович поднялся со скамейки и сказал:
— Бог посылает нам какого-то гостя, так как свои все дома. Любопытно, кто бы это мог быть?
— Вдруг да кто-нибудь с известиями от наших детей? — ответил ксендз. Все встали со своих мест, а между тем коляска, запряженная парою лошадей, въехала в открытые ворота.
— Какая-то женщина, глядите! — воскликнул Лука Букоемский.
— Правда!
Объехав половину двора, коляска остановилась перед крыльцом. Пан Серафим взглянул на лицо приезжей и, узнав ее при свете луны, воскликнул:
— Панна Сенинская!..
И он почти на руках вынес ее из коляски, а она склонилась к его коленям и разразилась плачем.
— Сирота, — воскликнула она, — умоляет вас о приюте и спасении!..
С этими словами она прижалась к его коленям, все сильнее обнимая их и рыдая все жалобнее. Всех обуяло такое изумление, что в первое время никто не мог произнести ни слова. Наконец пан Циприанович приподнял ее, прижал к своему сердцу и воскликнул:
— Пока я жив, я буду твоим отцом, сиротка моя бедная! Но что случилось? Неужели тебя прогнали из Белчончки?
— Кржепецкий избил меня и грозил опозорить! — едва слышно отвечала она.
Но ксендз Войновский, стоявший возле пана Серафима, услышал ее ответ и, схватив себя за волосы, воскликнул:
— Иисусе Назарийский, царь Иудейский!..
А четыре брата Букоемские смотрели на все с открытыми ртами и вытаращенными глазами, совершенно не понимая, что вокруг них происходит. Правда, сердца их сразу тронулись слезами сироты, но, с другой стороны, они помнили, что панна Сенинская глубоко обидела их друга, Тачевского, помнили также поучение ксендза Войновского, что причиной всех зол на свете является mulier, и потому начали вопросительно переглядываться, точно надеясь, что если не одному, то другому придет какая-нибудь счастливая мысль в голову.
Наконец заговорил Марк:
— Ну уж эти мне Кржепецкие!.. Мы этого Мартьяна во всяком случае… Не так ли?
Он схватился за левый бок, а по его примеру и остальные братья загремели саблями.
Между тем пан Циприанович отвел девушку в комнату и поручил ее экономке, пани Дзвонковской, женщине доброй, но неудержимо болтливой, приказав ей заняться ею как самой почетной гостьей. Он велел отдать ей свою собственную спальню, зажечь свечи, развести огонь в кухне, разыскать успокоительные снадобья и мазь от синяков, приготовить похлебку и другие кушанья, а девушке посоветовал лечь в постель, пока все это не будет готово, и отдохнуть, отложив более подробный разговор до завтра.
Но она хотела сейчас же открыть свое сердце перед теми людьми, у которых она искала спасения. Хотела сразу выбросить из души ту боль, которая накоплялась в ней издавна, и рассказать о всех муках, страданиях, стыде и унижениях, которые она испытала в Белчончке. Заперевшись в комнате с паном Серафимом и ксендзом Войновским, она рассказала им все, как на исповеди или как родному отцу. Призналась во всем, и в своей тоске по Тачевскому, и в том, что хотела выйти за опекуна — и только потому, что думала, что Яцек пренебрег ею, и потому, что она слышала от Букоемских, что он собирается жениться на панне Збержховской; наконец рассказала, как она жила или, вернее, страдала в Белчончке, рассказала о невыносимой злости сестер Кржепецких, и о страшных приставаниях пана Мартьяна, и о том, что произошло в последний день и что послужило поводом к ее бегству.
А они, слушая ее, хватались за головы. Ксендз Войновский, как бывший воин, машинально тянулся рукой, по примеру Букоемских, к левому боку, хотя уже давно не носил на нем сабли, а почтенный пан Серафим то и дело обнимал руками голову девушки и повторял:
— Пусть он только попробует отнять тебя! У меня был раньше сын, а теперь Господь послал мне дочь…
Но ксендза Войновского задело больше всего то, что она говорила о Яцеке. Вспоминая все, что произошло, он не мог теперь разобраться во всем этом.
Старик долго размышлял, поглаживал всей ладонью свои белые волосы, и, наконец, спросил:
— А знали ли вы о письме, которое покойник написал к Яцеку?
— Как же, я сама упросила опекуна написать его!
— Тогда я совсем ничего не понимаю! Зачем же это?
— Потому что я хотела, чтобы он вернулся.
— Как же он мог вернуться? — уже с гневом воскликнул ксендз. — Письмо было так написано, что именно из-за него Яцек и поспешил уехать с разбитым сердцем на край света, чтобы забыть обо всем и выбросить из сердца ту любовь, которую вы растоптали.
А она удивленно заморгала глазами и сложила руки, как для молитвы.
— Опекун говорил мне, что это было отеческое письмо!.. Мать Пресвятая Богородица!.. Что же в нем было?
— Презрение, оскорбление и попрание чести! Понимаете!
Но тут из сердца девушки вырвался такой болезненный и искренний вопль, что благородное сердце ксендза дрогнуло. Он подошел к девушке, отвел руки, закрывавшие ее лицо, и воскликнул:
— Так вы не знали?
— Не знала! Не знала!
— И хотели, чтобы Яцек вернулся?
— Да.
— Господи Боже мой! Но зачем это вам было?
Тогда из-под опущенных ресниц девушки снова покатились слезы, обильные и быстрые, и крупные, как жемчуг. Лицо ее загорелось девичьим стыдом. Она начала ловить открытым ртом воздух, сердечко ее забилось, как у пойманной птицы, и наконец девушка прошептала с усилием:
— Потому что… я… люблю его…
— Побойся Бога, дитя мое! — воскликнул ксендз.
Но голос его вдруг оборвался, потому что его тоже душили слезы.
Им овладели одновременно и радость, и неизмеримая жалость к девушке, и изумление, что «mulier» не является в таком случае причиной всех зол, а оказывается невинным ягненком, на которого, Бог знает почему, свалилось столько несчастий.
И, обняв девушку, он
