Выстрелы заглушили ее дальнейшие слова. Смешавшиеся было на момент разбойники снова начали наступать на обоз с какой-то удивительной, прямо слепой отвагой, так как было очевидно, что с этой стороны они ничего не добьются.
— Гм! — прошептал ксендз. — Если бы не женщины, мы могли бы напасть на них.
И он начал размышлять: не пустить ли четырех братьев Букоемских с таким же количеством людей вперед, как вдруг он взглянул в сторону и задрожал от ненависти.
С обеих сторон трясины появились толпы людей и, перепрыгивая с кочки на кочку, побежали к обозу по заранее разбросанным по всему болоту вязанкам тростника.
Ксендз поспешно обратил против них два ряда работников, но в тот же самый момент понял всю величину опасности. Хотя челядь была отборная, состоящая из людей, не раз бывавших во всяких переделках, но она была слишком немногочисленна, тем более что часть должна была наблюдать за запасными лошадьми. Итак, было очевидно, что после первого, принимая во внимание количество разбойников, недостаточного для них залпа, прежде чем ружья будут снова заряжены, придется вступить с ними в рукопашную, в которой погибнут более слабые.
Итак, оставалось только одно: очистить себе обратный путь через плотину, то есть бросить обоз, приказать Букоемским уничтожить преграду и прорваться вслед за ними, поместив женщин в середину между всадниками. В виду этого, пока люди еще стреляли по обеим сторонам трясины, ксендз приказал женщинам пересесть на лошадей и поставил людей в боевом порядке. В первом ряду стали братья Букоемские, за ними шесть работников, потом панна Сенинская и пани Дзвонковская, а по бокам ксендз и пан Серафим; за ними же еще восемь работников, по четверо в ряд. Пробившись через неприятеля и выбравшись за плотину, ксендз рассчитывал добраться до первой попавшейся деревни и, собрав там всех крестьян, вернуться за возами.
Однако он еще немного колебался, и только, когда нападающие были уже в нескольких шагах по обеим сторонам плотины и когда неожиданно раздались дикие крики с засеки, он воскликнул:
— Бей!
— Бей! — рявкнули братья Букоемские и помчались вперед, точно ураган, который все сметает со своего пути. Достигнув противников, они подняли своих лошадей на дыбы и обрушились на плотную толпу разбойников, топча людей, сталкивая их в болото, валя целые ряды и рубя саблями без милосердия и отдыха. Поднялся крик. Тяжелые тела звучно шлепались в лужи возле плотины, а братья мчались вперед, размахивая руками, точно крыльями ветряной мельницы, которые ветер заставляет вертеться все сильнее. Некоторые из нападающих сами соскакивали в болото, чтобы спрятаться от страшных всадников; другие заслонялись вилами и шестами. Палки и копья поднимались против Букоемских, но они снова вздымали лошадей на дыбы и, сметая все на своем пути, подвигались вперед, как вихрь несется по молодому лесу.
И если бы не узкая дорога, если бы не то обстоятельство, что людям, которых рубили саблями, некуда было разбегаться, и если бы стоявшие сзади не толкали передних, то Букоемские прошли бы через плотину. Но разбойники предпочитали лучше драться, чем утонуть в болоте, и потому сопротивление продолжалось долго и становилось все ожесточеннее. Разгорелись сердца и у нападающих. Они продолжали драться уже не ради добычи и не для похищения кого бы то ни было, а просто из бешенства. Когда возгласы на момент умолкали, слышалось скрежетание зубов и проклятия. Наконец разбойникам удалось остановить Букоемских. Братьям пришло даже в голову, что, может быть, настал их последний час.
А когда перед ними раздался лошадиный топот и громкие крики огласили заросли, окружающие трясину, они были совершенно уверены, что этот момент наступил, и начали еще отчаяннее бороться, чтобы хоть дорого продать свою жизнь.
Но вдруг случилось нечто непонятное. Сзади разбойников послышались многочисленные голоса: «Бей», и сабли засверкали в лучах лунного света. Какие-то всадники напали с противоположной стороны на разбойников, которых эта неожиданная атака привела в ужас. Задний выход с плотины был заперт, и потому им не оставалось ничего иного, как рассыпаться по сторонам. Только несколько человек продолжали еще отчаянно сопротивляться, большинство же, точно утки, попрыгали в болото, которое тотчас проваливалось под их тяжестью. Они хватались за тростник, осоку и камыш, удерживались за кочки или ложились навзничь, чтобы не утонуть сразу. Только одна маленькая кучка, вооруженная косами, неистово защищалась еще некоторое время, в результате чего было ранено несколько всадников, но, в конце концов, и эти последние разбойники, видя, что для них нет спасения, побросали оружие и упали на колени, прося пощады. Их взяли живыми для дознания.
Наконец всадники с обеих сторон очутились лицом к лицу и тотчас посыпались вопросы:
— Стой! Стой! Что за люди?
— А вы кто?
— Циприанович из Едлинки.
— Господи! Да ведь это наши!
И двое всадников тотчас выдвинулись из рядов. Один из них наклонился к пану Циприановичу и, схватив его руку, начал покрывать ее поцелуями, другой упал в объятия ксендза.
— Станислав! — воскликнул пан Циприанович.
— Яцек! — вырвалось из уст ксендза.
После обоюдных приветствий и объятий пан Серафим первый приобрел дар слова:
— Господи, откуда вы очутились здесь?
— Наш полк направляется в Краков. Мы с Яцеком получили разрешение ехать в Едлинку, но в Радоме на стоянке мы узнали, что вы все час тому назад отправились по большой дороге в Кельцы…
— Вам сказал это ксендз Творковский?
— Нет. Евреи в Радоме. Ксендза мы не видали. Когда нам это сказали, мы уже не поехали в Едлинку, а отправились дальше вместе с полком, уверенные, что не разойдемся с вами. И вдруг, после полуночи, слышим выстрелы… Мы все бросились на помощь, думая, что разбойники напали на каких-нибудь путников. Нам даже не пришло в голову, что это вы. Слава Богу, слава Богу, что мы не опоздали!
— На нас напали не разбойники, а Кржепецкие. Они хотели отбить Сенинскую, которая едет с нами.
— Господи! — воскликнул Станислав. — Ведь у Яцека душа от радости выскочит!..
— Я писал тебе о ней, но, по-видимому, письмо пропало.
— Мы уже три недели находимся в походе. Последнее время я не писал писем, потому что знал, что скоро приеду сам…
Радостные крики панов Букоемских, челяди и солдат прервали дальнейший их разговор. В тот же самый момент прибежали работники с зажженными факелами, которых пан Цштрианович приказал взять целый воз, чтобы освещать ими путь в темные ночи. На плотине стало светло как днем. Среди этих ярких огней Тачевский увидел серую лошадь, а на ней панну Сенинскую.
При виде ее Яцек онемел, а ксендз Войновский, видя его изумление, проговорил:
— Да, она тоже с нами.
Тогда Яцек тронул коня и, остановившись перед девушкой, снял шапку и стоял так безмолвный, с белым, как мел, лицом.
Но через мгновение шапка выпала у него из рук, глаза закрылись, и голова склонилась к гриве коня.
— Да ведь он ранен! — воскликнул Лука Букоемский.
XXV
Яцек был действительно ранен. Один из ожесточенно защищавшихся разбойников ранил его концом косы в левое плечо, а так как солдаты в походе были без панцирей и наплечников, то острый конец довольно глубоко разрезал ему руку от плеча до локтя. Рана была не опасна, но кровь текла из нее очень сильно, вследствие чего молодой человек лишился чувств. Опытный ксендз Войновский приказал уложить его на телегу и, перевязав рану, поручил его уходу женщин. Яцек вскоре открыл глаза и увидел склоненное над ним лицо панны Сенинской.
Между тем челядь моментально засыпала ров и разобрала преграду. Обоз и полк перешли через плотину на сухую дорогу, где все остановились на отдых, с целью привести в порядок обоз и допросить пленных. Покончив с Тачевским, ксендз пошел посмотреть, не пострадали ли Букоемские. Но нет. Лошади их, правда, были исколоты и исцарапаны вилами, но не опасно, сами же они были не только невредимы, но и прекрасно настроены, так как все окружающие поражались их мужеству, говоря, что «они еще перед войной перебили столько людей, сколько другой солдат не перебьет в течение нескольких лет войны».
— А не хотите ли вы вступить в полк пана Збержховского? — предлагали им некоторые воины. — Давно всем известно, а Бог даст, и снова окажется, что наш полк считается первым даже и между гусарскими, поэтому пан Збержховский не всякого и не легко принимает в него, но таких достойных рыцарей и он примет охотно, а мы будем от души рады вам.
Братья Букоемские знали, что это невозможно, так как у них не было средств для соответствующей экипировки и свиты, совершенно необходимых для такого важного полка. Однако они с удовольствием выслушивали эти предложения, а когда чарки начали переходить из рук в руки, братья и в этом деле никому не дали опередить себя.
Тем временем солдаты вытаскивали за вихры из болота разбойников и отводили их к панам Збержховскому, Циприановичу и ксендзу Войновскому. Ни один из них не ушел, так как в сильном полку, насчитывающем, кроме трехсот дружинников, девятьсот человек их свиты, было достаточно людей, чтобы окружить всю трясину и оба выхода с плотины.
Вид пленников сильно удивил пана Серафима. Он ожидал найти среди них, как он говорил сыну, Мартьяна Кржепецкого и его радомскую компанию, состоящую из шляхтичей, а между тем перед ним стояла выпачканная в грязи и пропахшая торфом оборванная толпа разбойников, состоящая из беглых солдат, выгнанных слуг и других подонков общества, — словом, из всякого рода диких и зловещих тунеядцев, занимающихся разбоями в лесах и пущах. В те времена таких шаек было много, в особенности в лесистом Сандомирском воеводстве, а так как в них вступали люди, готовые на все, которым вдобавок, в случае ареста, грозили страшные наказания, то их нападения были необыкновенно дерзки и битвы с ними особенно ожесточенны.
Еще некоторое время продолжался розыск разбойников по болоту, после чего пан Циприанович обратился к Збержховскому со словами:
— Господин полковник, мы предполагали, что это другие люди, а оказывается, это простые разбойники, совершившие самое заурядное нападение на нас. Тем не менее мы от всей души благодарны вам и всей дружине вашей за столь значительную помощь, без которой нам бы, вероятно, не видать сегодня восхода солнца.
А пан Збержховский, улыбаясь, ответил:
— Вот, что значит ночные походы. И жара не мешает, и можно оказать людям помощь. Не желаете ли вы сейчас же допросить этих людей?
— Приглядевшись к ним, я нахожу это излишним. Суд их и так допросит в городе, а палач — просветит.
При этих словах из толпы пленников выступил высокий мужик с мрачным лицом и белокурой,
