Прошло несколько дней. Репу стала преследовать какая-то страшная мысль. Он пошел к исповеди, к ксендзу Чижику, но ксендз велел прийти на следующий день. А на следующий день Репа пошел не в костел, а в корчму. Люди слышали, как он спьяна говорил, что раз бог пе хочет ему помочь, так он продаст душу дьяволу. С тех пор все стали его избегать, и над его домом нависло какое-то проклятие. Злые языки уже поговаривали, что войт и писарь правильно сделали, сдав его в солдаты, потому что из-за одного такого негодяя может обрушиться кара господня на всю Баранью Голову. Кумушки тоже не плошали и стали рассказывать про Репиху всякие небылицы.
Как-то высох у Репы колодец. Репиха пошла к корчме за водой и по дороге услышала, как мальчишки говорили: «Вон солдатка идет!» А один даже сказал: «Не солдатка, а дьяволова жена!» Бедная женщина, не промолвив пи слова, пошла дальше, хоть и заметила, как они перекрестились, наполнила ведро водой — и скорее домой, а тут Шмуль стоит возле самой корчмы. Увидев Репиху, он вынул изо рта фарфоровую трубку, с которой никогда не расставался, и крикнул:
— Эй, Репиха!
Она остановилась и спрашивает:
— Чего вам?
А он:
— Были вы в суде?
— Была!
— Были у ксендза?
— Была!
— Были в усадьбе?
— Была!
— Были в присутствии?
— Была!
— И ничего не добились?
Репиха только вздохнула, а Шмуль продолжал:
— Ну, до чего же вы глупы! Наверное, во всей Бараньей Голове не найдется глупее вас! И зачем вы туда ходили?
— А куда же мне было идти? — возразила она.
— Куда? — повторил Шмуль. — А на чем у вас контракт? На бумаге. А не будет бумаги, так не будет и контракта; разорвите бумагу — и дело с концом!
— О господи,— говорит Репиха,— да будь она у меня, давно бы я ее разорвала.
— Так что же? Будто вы не знаете, что бумага у писаря? Ну, а я знаю хорошо, что вы много у него можете добиться. Он я«е сам мне сказал: пусть, говорит, Репиха придет ко мне и попросит, так я, говорит, сейчас же бумагу разорву — и дело с концом!
Репиха ничего ему не ответила, только схватила ведро и пошла домой. Между тем во дворе стемнело.
Вечером пан писарь, уже полураздетый, в одном белье, задрав кверху козлиную бородку, лежал в кровати и читал «Тайны Тюильрийского дворца», издания Бреслауэра. Он читал сцену, в которой посол испанский Олозага целовал ножки королевы Евгении. Эта сцена была так чудесно написана, что писаря прямо подбрасывало на кровати.
Горит свеча, потрескивает муха в сале… Вдруг писарь слышит, как кто-то — стук! стук! — в дверь, но так тихо, что он едва ловит ухом этот стук.
— Кто там? — громко спросил он, сердясь, что ему помешали.
— Я,— ответил кто-то шепотом.
— Кто это «я»?
Голос пролепетал едва внятно:
— Я, Репиха.
Писарь вскочил и отворил дверь. Репиха вошла так робко, что хотела что-то сказать — и не смогла. А он был добрый человек — Золзикевич — и ободрил ее. Хотя он и был не одет, он сразу же обнял ее, говоря:
— Ты за контрактом, Марыся?
— Да…
Тогда он притянул ее к себе, обнял крепче и поцеловал в дрожащие губы.
— А теперь что? — спросил он игриво.
— Да будет воля божья,— шепнула она.
Пан писарь погасил свечу…
ГЛАВА XI
Конец страданиям
На небе уже скрылась Большая Медведица и заблестели звезды, когда дверь скрипнула и Репиха тихо вошла к себе в избу. Вошла и остановилась как вкопанная. Она думала, что Репа, по обыкновению, заночует в корчме, между тем он сидел па сундуке, подперев голову руками и уставясь в землю.
На очаге догорал огонь.
— Ты где была? — мрачно спросил Репа.
Она, не отвечая, повалилась ему в ноги и горько зарыдала:
— Вавжон! Вавжон! Ведь для тебя это, для тебя! На этакий срам пошла. Обманул он меня. Только надругался надо мной и прогнал. Вавжон! Ты-то хоть пожалей меня! Любимый мой! Вавжон!..
— Нет,— тихо проговорил он,— уж теперь-то пришел конец тебе, бедняга! Уже не жить тебе больше, не видать света белого. Уже не будешь ты, бедняга, в избе сидеть, а будешь на погосте лежать… уж ты…
Она в ужасе поглядела на него.
— Ты что же, убыть меня, что ли, хочешь?
А он:
— Ну, Марыся, не трать попусту временя, молись богу, ты, бедняга, и не почуешь боли…
— Да ты вправду, Вавжон?..
— Клади голову на сундук…
— Вавжон, помилосердствуй!
— Клади голову на сундук! — крикнул он уже с пеной у рта.
— О господи! Спасите! Люди добрые, спаси…
Раздался глухой удар, потом стон и стук головы об пол, второй удар и более слабый стон, потом третий удар, четвертый, пятый, шестой… На пол ручьем хлынула кровь, огонь в очаге погас. Репиха содрогнулась всем телом, потом вытянулась и так застыла.
Вскоре после этого кровавое зарево разлилось по небу, разорвав мрак: горели господские постройки.
ЭПИЛОГ
А теперь я скажу вам кое-что на ушко, милые читательницы. Репу не взяли бы в солдаты. Условия, написанного в корчме, было недостаточно. По, видите ли, мужики в таких делах мало смыслят, а интеллигенция благодаря своей нейтральности — тоже не многим больше, и следовательно… следовательно, Золзикевич, который все это понимал, мог твердо рассчитывать, что дело, наверное, затянется и страх бросит женщину в его объятия.
И этот великий человек не просчитался. Вы спросите, что с ним случилось? Да что же с ним могло случиться? Репа, после того как он поджег господские постройки, хотел отомстить и писарю, но на крик: «Пожар!» — проснулась вся деревня, и Золзикевич был спасен.
Таким образом, он и поныне занимает должность писаря в Бараньей Голове, но надеется, что в скором времени будет избран в судьи. Он как раз прочитал роман «Варвара Убрик» и надеется также и на то, что в самом недалеком будущем панна Ядвига пожмет ему руку под столом.
Оправдаются ли его надежды — покажет будущее.
1876
Примечания
1 Иначе (лат.).
2 Вольнодумцам (фр.).
3 Господ сенаторов (лат.).
4 Для блага общества (лат.}.
5 Единогласно (лат.).
6 В конце концов! (фр.)
