— Как же, — сказал пан Ненашинец, — Крычинского я знал лично, а теперь все знают его дурную славу.
— Мы вместе в школу… — начал было пан Заглоба, но замолчал, сообразив, что в таком случае Крычинскому было бы девяносто лет, а люди в такие годы обычно уже не воюют.
— Короче говоря, — сказал маленький рыцарь, — Крычинский польский татарин. Он был полковником одного из наших липковских полков, потом изменил отчизне и перешел в Добруджскую орду, где, как я слышал, пользуется большим уважением, ибо там, по-видимому, надеются, что он и остальных липков перетянет на сторону язычников. И с таким человеком Меллехович входит в сношения; лучшим доказательством этого служит письмо, содержание которое следующее.
Тут маленький полковник развернул письмо, хлопнул по нему рукой и начал читать:
«Душевно дорогой мне брат! Твой посланный пробрался к нам и доставил письмо…»
— По-польски пишет? — спросил Заглоба.
— Крычинский, как все наши татары, знает только по-русински и по-польски, — ответил маленький рыцарь, — и Меллехович по-татарски ни аза не знает. Слушайте, Панове, не прерывая:
«…и доставил письмо. Бог даст, все будет хорошо, и ты достигнешь того, чего желаешь. Мы тут с Моравским, Александровичем, Тарасовским и Грохольским часто совещаемся, а к другим братьям пишем, спрашивая у них совета, как поскорей достичь того, чего хочешь ты, милый. Так как, по слухам, ты был болен, то я посылаю тебе человека, чтобы он мог видеть тебя, милый, и нас утешит. Тайну нашу строго храни: боже упаси, как бы она не открылась раньше времени. Бог да размножит потомство твое, как звезды на небе! Крычинский». Пан Володыевский кончил и обвел глазами присутствующих, а когда они продолжали молчать, по-видимому, внимательно обсуждая содержание письма, он прибавил:
— Тарасовский, Моравский, Грохольский и Александрович — все это прежние татарские ротмистры и изменники!
— Так же, как и Потужинский, Творовский и Адурович, — прибавил пан Снитко.
— Что вы думаете об этом письме, Панове?
— Измена явная; здесь и говорить не о чем! — сказал Мушальский. — Просто-напросто они снюхались с Меллеховичем, чтобы и наших липков привлечь на свою сторону, на что он соглашается.
— Господи боже! Какая опасность для нашей команды! — воскликнули некоторые из присутствующих. — Ведь липки готовы душу отдать за Меллеховича, и, если он прикажет, они ночью на нас нападут.
— Самая явная измена! — воскликнул пан Дейма.
— И сам гетман этого Меллеховича сделал сотником, — сказал пан Мушальский.
— Пан Снитко, — спросил Заглоба, — а что я говорил, когда в первый раз увидал Меллеховича? Разве я вам не говорил, — что он ренегат и изменник, и это видно по его глазам? Ха! Мне достаточно было взглянуть на него. Он мог всех обмануть, но только не меня! Повторите мои слова, ничего в них не изменяя. Я разве не говорил, что это изменник?
Пан Снитко поджал ноги под скамейку и опустил голову.
— Действительно, надо изумляться вашей проницательности, ваць-пане, хотя, правду говоря, я не помню, чтобы вы называли его изменником. Вы сказали только, ваша милость, что он волком смотрит!
— Ха! Значит, вы, сударь, утверждаете, что изменник — пес, а волк не изменник. Что волк не укусит руки, которая ласкает и кормит его. Стало быть, пес изменник? Может быть, вы будете защищать Меллеховича, а нас всех назовете изменниками?
Смущенный этим, пан Снитко широко открыл рот и глаза и от изумления не мог произнести ни слова.
Между тем пан Мушальский, который был скор на решения, тотчас же сказал:
— Прежде всего нам надо поблагодарить Господа Бога, что он дозволил нам открыть такую гнусную интригу, а потом откомандировать шестерых драгун с Меллеховичем и пустить ему пулю в лоб.
— А потом назначить другого сотника, — сказал пан Ненашинец.
— Измена так очевидна, что ошибки быть не может! Володыевский на это ответил:
— Прежде всего надо расспросить Меллеховича, а потом уже сообщить обо всем пану гетману. Пан Богуш говорил мне, что пан гетман очень любит липков.
— Но вашей милости, — сказал Мотовило, обращаясь к маленькому рыцарю, — принадлежит над ним право окончательного суда, так как он никогда не принадлежал к польскому рыцарскому сословию.
— Права мои мне известны, и вам незачем мне о них напоминать, — ответил Володыевский.
Тут заговорили другие:
— Пусть он станет перед нами, такой-сякой сын, предатель и изменник!
Громкие возгласы разбудили пана Заглобу, который уже вздремнул немного, что теперь с ним случалось нередко; он быстро вспомнил, о чем шла речь, и сказал:
— Нет, пан Снитко, хотя герб ваш — «Месяц на ущербе», зато и остроумие ваше тоже на ущербе; его, пожалуй, теперь и днем с огнем не сыскать. Сказать, что пес изменник, а волк не изменник! Вы уж, правду сказать, совсем… рехнуться собираетесь.
Пан Снитко возвел глаза к небу в знак того, сколь незаслуженно он страдает, но смолчал, чтобы не раздражать старика. Между тем Володыевский приказал ему идти за Меллеховичем, и он быстро вышел, очень довольный, что ему удалось улизнуть от Заглобы.
Минуту спустя он вернулся, ведя за собой молодого татарина, который, по-видимому, ничего не знал о поимке липка и потому вошел смело. Его смуглое, красивое лицо немного побледнело, но он был уже здоров; на голове у него не было уже повязки, а просто красная бархатная татарская шапочка. Все тотчас впились в него глазами; он поклонился низко маленькому рыцарю и не без надменности всему остальному обществу.
— Меллехович, — сказал Володыевский, вперив в татарина свой проницательный взор, — знаешь ли ты полковника Крычинского?
По лицу Меллеховича вдруг пробежала грозная тень.
— Знаю! — ответил он.
— Читай! — сказал маленький рыцарь, подав ему письмо, найденное у липка.
Меллехович взял письмо, и прежде чем кончил его читать, лицо его стало по-прежнему спокойным.
— Жду приказаний, — сказал он, возвращая письмо.
— Давно ли ты задумал измену и какие у тебя здесь в Хрептиеве сообщники?
— Меня обвиняют в измене?
— Не спрашивай, а отвечай, — сказал грозно маленький рыцарь.
— В таком случае я отвечу: измены я не замышлял, сообщников у меня не было, а если и были, то такие, которых вы судить не будете, мосци-панове!
Услыхав это, воины заскрежетали зубами, и раздалось несколько грозных голосов:
— Покорней, собачий сын, покорней: ты стоишь не перед равными!
Меллехович обвел их глазами, в которых сверкала холодная ненависть.
— Я знаю, чем я обязан пану коменданту, как моему начальнику, — ответил он и снова поклонился Володыевскому, — знаю и то, что я ниже вас, Панове, но потому и не искал вашего общества; ваша милость (тут он снова обратился к маленькому рыцарю) спрашивали о моих сообщниках; у меня их Двое: пан подстольник новогрудский Богуш и пан великий коронный гетман.
Слова эти ошеломили всех и на минуту воцарилось молчание; наконец Володыевский повел усиками и сказал:
— Как так?
— Так! — ответил Меллехович. — Хотя Крычинский, Моравский, Творовский, Александрович и все другие перешли на сторону орды и причинили много зла отчизне, но счастья на новой службе не нашли. Быть может, и совесть в них проснулась, и само название изменников им опротивело. Пану гетману хорошо это известно, и он поручил пану Богушу, а также пану Мыслишевскому снова привлечь их под знамена Речи Посполитой. Пан Богуш, с своей стороны, воспользовался моими услугами и поручил мне вести переговоры с Крычинским. У меня на квартире есть письма от пана Богуша, я могу их показать, и вы поверите им больше, чем моим словам.
— Ступай с паном Снитко и немедленно принеси мне их!
Меллехович ушел.
— Мосци-панове, — быстро сказал маленький рыцарь, — мы очень обидели этого солдата нашим поспешным осуждением, ибо если у него эти письма есть, — а я думаю, что это так, — то он не только рыцарь, прославившийся своими военными подвигами, но и человек, действующий на благо отчизны и заслуживающий награды, а не осуждения. Ради бога, мы должны это поскорей исправить!
Все молчали, не зная, что сказать, а пан Заглоба закрыл глаза и на этот раз притворился, что дремлет.
Между тем вернулся Меллехович и подал Володыевскому письмо Богуша.
Маленький рыцарь прочел следующее:
«Со всех сторон слышу, что для такого дела нет человека, который бы мог сделать больше, чем ты, вследствие той огромной любви, которую они к тебе питают. Пан гетман готов простить их и берет на себя добиться для них прощения Речи Посполитой. Сносись с Крычинским возможно чаще через верных людей и даже обещай ему награду. Держи все в тайне: иначе, — не дай Бог! — ты их всех погубишь. Пану Володыевскому, как своему начальнику, ты можешь все открыть, и он во многом сможет тебе помочь. Не жалей трудов и стараний, помня, что конец венчает дело, и будь уверен, что за такую услугу наша отчизна-мать наградит тебя своей любовью».
— Вот и награда мне! — угрюмо пробормотал молодой татарин.
— Боже мой! Отчего же ты никому не сказал об этом ни слова?! — воскликнул Володыевский.
— Вашей милости я хотел все сказать, но не успел, так как заболел, от их милостей (тут Меллехович обратился к офицерам) мне было приказано держать все в тайне, и вы, ваша милость, должно быть, соблаговолите приказать им соблюдать тайну, чтобы не погубить тех.
— Доказательства твоей невиновности так явны, что надо быть слепым, чтобы их оспаривать, — сказал маленький рыцарь. — Продолжай свое дело с Крычинским, и ты не только не встретишь никаких препятствий, но даже можешь рассчитывать
