— В кладовой он мне сказал, что любит меня, — шепнула панна Нововейская.
— В кладовой? Вот как! А потом что?
— Потом схватил меня и начал целовать! — продолжала еще тише панна.
— А чтоб его! А ты что же?
— А я боялась закричать.
— Боялась закричать! Слышишь, Зоська… Когда же открылась ваша любовь?
— Отец вдруг вошел, ударил его обухом, избил и меня, а его велел высечь так, что он пролежал две недели.
Тут панна Нововейская расплакалась, отчасти от обиды, отчасти от стыда. При виде ее слез растрогалась и добрая Зося, и ее голубые глаза наполнились слезами. Бася начала утешать Эву.
— Все это кончится хорошо, я беру это на себя. И Михала впрягу в это дело, и пана Заглобу. Не бойся, я их уговорю. Никто не устоит перед остроумием пана Заглобы. Ты его не знаешь! Не плачь, Эвка! Сейчас подадут ужинать…
Меллеховича за ужином не было. Он сидел в своей комнате и грел на огне водку с медом, которую потом переливал в маленькую жестяную кружку и попивал, закусывая сухарем. Пан Богуш пришел к нему поздно ночью, чтобы переговорить с ним относительно новостей.
Татарин посадил его на скамью, обитую овечьей шкурой, и, поставив перед ним полную кружку горячего напитка, спросил:
— А пан Нововейский все еще хочет сделать из меня своего слугу?
— Об этом уже и речи быть не может, — ответил пан Богуш. — Скорее уж пан Ненашинец мог бы заявить на тебя свои права, да и ему ты не нужен — сестра его или умерла уже, или, может, не захочет изменить свою судьбу. Пан Нововейский не знал, кто ты был, когда наказывал тебя за любовь к его дочери. А теперь он точно оглушен, ибо, хотя отец твой сделал много зла нашей отчизне, все же он был великий воин. Ей-богу, тебя пальцем никто не тронет до тех пор, пока ты верен нашей отчизне, тем более что у тебя везде есть друзья.
— Почему бы мне не служить верно? — ответил Азыя. — Мой отец вас бил, но он был язычник; я же верую во Христа.
— В том-то и дело! В том-то и дело! Ты в Крым уже вернуться не можешь, разве что изменив веру, что связано с потерей блаженства, а этого никакие блага земные заменить тебе не могут. Правду сказать, ты должен благодарить и пана Ненашинца, и пана Нововейского, ибо первый из них вырвал тебя из среды язычников, а второй воспитал тебя в истинной вере.
Азыя ответил на это:
— Я знаю, что я должен им быть благодарен, и постараюсь отплатить. Вы изволили заметить верно, что я здесь нашел много благодетелей!
— Ты говоришь точно с горечью, — сосчитай сам, сколько у тебя здесь друзей.
— Его милость пан гетман и ваша милость на первом плане; это я буду повторять до самой смерти. А кто еще, не знаю…
— А здешний комендант? Неужели ты думаешь, что он выдал бы тебя кому-нибудь, если бы ты даже не был сыном Тугай-бея? А она? А пани Володыевская? Ведь я слышал, что она про тебя говорила за ужином. И еще раньше, когда тебя узнал пан Нововейский. Она сразу стала на твою сторону. Пан Володыевский все бы для нее сделал, ибо он души в ней не чает, а сестра не может больше любить брата, чем она тебя! Во все время ужина ты не сходил у нее с языка.
Молодой татарин нагнулся и стал усиленно дуть на горячий напиток; а когда он при этом оттопырил свои слегка синеватые губы, в лице его было столько татарского, что пан Богуш даже сказал:
— Но боже мой, как ты сейчас похож на старого Тугай-бея, — это даже трудно себе представить. Я его прекрасно знал. Видал его и в ханском дворце, и на поле битвы, и около двадцати раз ездил в его сихень.
— Да благословит Бог праведных, и да истребит зараза обидчиков! — ответил Азыя. — Здоровье гетмана!
Пан Богуш выпил и сказал:
— Здоровье и многая лета! Правда, у него нас немного, но зато мы все настоящие солдаты. Даст Бог, мы не поддадимся этим дармоедам, что только сеймовать умеют и обвинять пана гетмана в измене перед королем. Шельмы! Мы день и ночь стоим лицом к лицу с врагом, а они только ложками с кашей воевать умеют. Вот их дело! Пан гетман шлет посла за послом, взывая о помощи для Каменца, и как Кассандра предсказывает падение Илиона и народа Приамова, а они ни о чем не думают и только доискиваются, кто провинился перед королем…
— О чем вы говорите, ваша милость?
— Так просто. Я сделал сравнение между нашим Каменцем и Троей, но ты, верно, про Трою и не слышал. Пусть только немного успокоится, и пан гетман непременно выхлопочет тебе шляхетство, даю тебе голову на отсечение! Времена теперь такие, что случай всегда найдется, если только ты захочешь прославиться!
— Или имя мое покроется славой, или я покроюсь землей! Вы услышите еще обо мне, как Бог свят!
— Ну а что те? Вернутся? Не вернутся? Что они теперь делают?
— Сидят в сихенях: одни в Ужийской степи, другие дальше. Трудно им сноситься, — расстояние велико. Отдан приказ всем им весной явиться в Адрианополь, захватив с собой возможно больше припасов.
— Господи! Это очень важно, ибо если весной в Адрианополе будет воинский сбор, то война с нами неминуема. Надо сейчас же известить об этом пана гетмана. Он тоже думает, что война будет; а это уж верный признак!
— Галим говорил мне, что там у них поговаривают, будто и сам султан приедет в Адрианополь.
— Да славится имя Господне! А у нас войска только горсточка! Вся надежда на Каменецкую крепость. Разве Крычинский ставит новые условия?
— Они больше жалуются, чем ставят условия: общее помилование, возвращение всех прав и привилегий шляхетских, какими они пользовались в былые времена, кроме того, возвращение прежних чинов ротмистрам — вот чего они хотят. Но так как султан обещал им больше, то они колеблются.
— Что ты говоришь? Как же султан может дать им больше, чем Речь Посполитая? В Турции абсолютная монархия, и все права зависят от фантазии султана. Если бы даже тот, который теперь царствует, сдержал все свои обещания, то наследник его, если захочет, может все нарушить. Между тем у нас привилегия — святая вещь, и кто получит шляхетство, у того и сам король ничего не может отнять.
— Они говорят, что они были шляхтичи, однако с ними обращались не лучше, чем с простыми драгунами; старосты приказывали им отбывать различные повинности, от которых освобождена не только шляхта, но и мещане.
— Но если гетман им обещает…
— Никто из них не сомневается в великодушии гетмана, и все они в душе его любят; но они думают так: шляхта самого гетмана называет изменником; при дворе короля его ненавидят; конфедерация грозит ему судом — что же он может поделать?
— Ну так что же?
— Они сами не знают, что им делать!
— И останутся у султана?
— Нет.
— Кто же им велит вернуться в Речь Посполитую?
— Я.
— Как так?
— Я — сын Тугай-бея!
— Милый Азыя! — сказал, помолчав, пан Богуш. — Я не отрицаю, что они могут любить в тебе славу Тугай-бея, хотя они наши татары, а Тугай-бей был нашим врагом. Все это я понимаю, ибо и у нас есть шляхта, которая с гордостью говорит о том, что Хмельницкий был шляхтич и что он не казацкого, а польского рода. Ведь это была такая шельма, какой и в аду не найти, но так как он был знаменитый воин, то все рады признать его своим! Такова уж натура человеческая. Но для того, чтобы Тугаева кровь в тебе давала тебе право повелевать всеми татарами, я не вижу оснований.
Азыя некоторое время молчал, потом, опустив руки на колени, сказал:
— Я вам скажу, пан подстолий, почему меня слушается Крычинский и слушаются другие. Потому что, кроме того, что они простые татары, а я князь, во мне есть сила и мощь… Об этом не знаете ни вы, ни пан гетман…
— Я того сказаты не умею, — ответил Азыя по-русински. — А почему я готов на то, на что другой не отважится? Почему я придумал то, чего не придумали другие?
— О чем ты говоришь? Что ты задумал?
— А вот что задумал: если бы пан гетман дал мне волю и право, я бы предоставил не только тех ротмистров, но и половину орды к его услугам! Мало ли пустой земли на Украине и в Диких Полях. Пусть пан гетман только объявит, что татары, перешедшие в Речь Посполитую, получат шляхетство, не будут знать притеснений в вере, что они будут служить в своих собственных полках, что у них будет свой собственный гетман, как у казаков, — и даю свою голову на отсечение, что вся Украина тотчас закишит народом. Придут липки и черемисы, придут татары от Добрыча и Белгорода, придут из Крыма и пригонят стада, и жен, и детей привезут на арбах… Вы, ваша милость, не качайте головой: придут! Как пришли те, которые целые века верно служили Речи Посполитой. В Крыму и всюду — хан и мурзы их притесняют, а здесь они будут шляхтой, и сабли у них будут, и на войну они будут ходить со своим собственным гетманом. Я вам клянусь, что придут, ибо они там часто от голода умирают. А когда в аулах станет известно, что я зову их с дозволения пана гетмана, я, сын Тугай-бея, тогда тысячи сюда придут!
Пан Богуш схватился за голову:
— О, ради бога, Азыя, откуда у тебя такие мысли? Что бы было тогда!
— Был бы на Украине народ татарский, как есть казацкий. За казаками вы признали привилегии и дали им своего гетмана, почему бы вам не признать этих привилегий и за нами? Вы спрашиваете, ваша милость, что было бы тогда? Не было бы второго Хмельницкого, ибо мы тотчас придушили бы казаков; мужицких восстаний тоже не было бы, ни резни, ни опустошений; не было бы и Дорошенки, ибо, если бы он только восстал, я первый привел бы его на веревке к ногам гетмана. А если бы турецкие силы
