Солнце поднялось, наконец, на самую середину неба и стало слегка пригревать. Басе и Эвке стало даже жарко в мехах, они откинули капюшоны и, открыв свои розовые лица, выглядывали на свет божий. Бася осматривала окрестности, а Эвка искала глазами Азыю; но Азыя уехал вперед с отрядом черемисов, который был выслан для осмотра пути и который в случае надобности должен был расчищать дорогу от снега. Эвка даже пригорюнилась, но пани Володыевская, которая хорошо знала военные порядки, успокаивала ее следующими словами:
— Все они таковы. Коли служба, так служба! Когда мой Михал исполняет свои обязанности по службе, то он даже на меня и не взглянет. И плохо было бы, если бы он поступал иначе. Уж если любить солдата, так хорошего!
— Но он во время остановки будет с нами? — спросила Эва.
— Смотри, как бы он не надоел тебе еще. Ты заметила, как он был радостен, когда мы выезжали? Он просто сиял!
— Да, заметила. Он был очень рад.
— А что будет, когда он получит согласие пана Нововейского!
— Ах! Что ждет меня! Да будет воля Божья! Хотя, когда я подумаю об отце, сердце замирает. А вдруг раскричится, заупрямится и не даст своего согласия? Шутка ли потом вернуться с ним домой?
— Знаешь, Эвка, что мне пришло в голову? — Ну?
— С Азыей шутки плохи. Твой брат смог бы еще ему противиться, но у твоего отца нет войска. Вот я и думаю, что если твой отец сразу заупрямится, то Азыя возьмет тебя и без его согласия.
— Как же так?
— Очень просто. Украдет тебя! Говорят, что с ним шутки плохи… Тугай-беева кровь! Вы повенчаетесь у первого встречного ксендза. В другом месте потребовалась бы метрика, разрешение родителей, но здесь ведь глухая сторона, здесь все немного на татарский лад.
Эва совсем просияла.
— Вот этого-то я и боюсь. Азыя готов на все, я боюсь этого! — сказала она.
Бася повернула голову, пристально посмотрела на нее и вдруг захохотала своим звучным детским смехом.
— Ты так же этого боишься, как мышь боится сала. О, я тебя знаю! Эва, румяная от мороза, покраснела еще больше и ответила:
— Я боюсь отцовского проклятия, а я знаю, что Азыя ни на что не посмотрит.
— Ну, не тужи, — сказала ей Бася. — Кроме меня, у тебя есть брат, чтобы помочь тебе. Истинная любовь всегда добьется своего. Мне сказал это пан Заглоба еще тогда, когда Михал еще и не думал обо мне.
И они наперебой заговорили — одна об Азые, другая о Михале. Так прошло несколько часов, пока караван, наконец, не остановился покормить лошадей в Ярышове. От городка, всегда небогатого, после мужицкого восстания осталась только одна корчма, которую отстроили, когда по этой дороге стали часто проходить солдаты, и это обеспечивало доход. Бася и Эвка застали там проезжего армянского купца, родом из Могилева, который вез сафьян в Каменец. Азыя хотел прогнать его вон вместе с сопровождавшими его валахами и татарами, но женщины позволили ему остаться, и только стража его должна была удалиться. Купец, узнав, что одна из путниц — пани Володыевская, бил ей челом и превозносил до небес ее мужа; Бася слушала его с нескрываемой радостью.
Наконец армянин отправился к тюкам и принес ей в подарок отборных лакомств и коробку с турецкими пахучими травами, которые помогали от разных болезней.
— Примите это в знак благодарности, — сказал он. — Раньше мы из Могилева носу не смели показать: Азба-бей разбойничал и в каждом овраге разбойники сидели, а теперь и дорога безопасна, и торговля. И мы снова ездим. Да умножит Господь дни хрептиевского коменданта и да продлит каждый его день, как долог путь из Могилева в Каменец! И каждый час его да будет долог, как день. Наш комендант, пан писарь польный, предпочитает в Варшаве сидеть, а пан комендант хрептиевский всегда настороже и так доконал разбойников, что теперь им смерть милее Приднестровья.
— Значит, пана Ржевуского нет в Могилеве? — спросила Бася.
— Он только войска привел, а сам не пробыл здесь и трех дней. Откушайте, ваша вельможность, вот изюм, а вот такие фрукты, каких и в Турции нет, они привезены издалека, из Азии, они растут там на пальмах… Нет пана писаря, и конницы нет, вчера она внезапно ушла в Брацлав… Вот финики, кушайте на здоровье, ваша вельможность. Здесь остался только пан Гоженский с пехотой, а конница ушла.
— Странно, что конница ушла, — сказала Бася, вопросительно взглянув на Азыю.
— Лошади застоялись, вот и ушли, — ответил Тугай-беевич, — теперь здесь спокойно.
— В городе говорили, что Дорош вдруг двинулся, — сказал купец. Азыя рассмеялся.
— А чем же он будет кормить лошадей? Снегом, что ли? — сказал Азыя, обращаясь к Басе.
— Пан Гоженский объяснит вам это лучше меня, — прибавил купец.
— Я тоже думаю, что это вздор, — сказала Бася, подумав. — Если бы что-нибудь случилось, мой муж узнал бы об этом раньше всех.
— Конечно, в Хрептиеве было бы известно прежде всего, — сказал Азыя. — Не бойтесь ничего, ваша милость!
Бася подняла на татарина свое светлое личико и, раздув ноздри, сказала:
— Я боюсь? Вот это мне нравится! Откуда это вам в голову взбрело? Слышишь, Эвка? Я боюсь!
Эвка не могла отвечать: от природы она была лакомка и сласти любила больше всего на свете, а потому рот ее был набит финиками, но это не мешало ей жадными глазами глядеть на Азыю. Проглотив, наконец, финики, она проговорила:
— С таким офицером и я ничего не боюсь!
И она нежно и многозначительно взглянула в глаза Тугай-беевичу, но он с тех пор, как Эва стала для него помехою, питал к ней затаенное отвращение и гнев. Сохраняя, однако, наружное спокойствие, он опустил глаза и сказал:
— В Рашкове вы увидите, заслуживаю ли я доверия!
В его голосе слышалось что-то почти угрожающее. Но молодые женщины так привыкли, что молодой липок ни речью, ни поступками не походил на остальных людей, что не обратили на это внимания. К тому же Азыя стал настаивать на том, чтобы продолжать путь, говоря, что под Могилевом крутые горы, которые надо проехать засветло. И они вскоре двинулись в путь.
Они ехали очень быстро до самых гор. Бася хотела пересесть на лошадь, но Тугай-беевич отговаривал ее, и она осталась с Эвкой. Сани с величайшей осторожностью стали спускать на арканах. Азыя все время шел пешком около саней, но почти не разговаривал ни с Басей, ни с Эвкой, всецело поглощенный заботами об их безопасности.
Солнце, однако, зашло прежде, чем они успели проехать горы, и тогда отряд черемисов, чтобы осветить дорогу, стал разводить огонь из сухих прутьев. Они подвигались среди красных огней и мрачных фигур. За ними в ночном мраке и в полусвете факелов виднелись неопределенные и страшные очертания грозных обрывов. Все это было так ново, так интересно, во всем этом было что-то такое таинственное и опасное, что Бася была на седьмом небе; она в душе благодарила мужа за то, что он разрешил ей ехать в эти неведомые страны, и Азыю, который так умело руководил отрядом. Только теперь Бася поняла, что значат эти военные походы, о трудностях которых она так много слышала, что значат эти дороги над бездонными пропастями. Ею овладела безумная веселость. Она непременно бы пересела на своего коня, но очень уж хотелось болтать с Эвкой и пугать ее. На крутых поворотах, когда передовые отряды вдруг исчезали из глаз и перекликались дикими криками, которые повторяло горное эхо, Бася поворачивалась к Эве и, схватив ее за руки, говорила:
— Ого, разбойники или орда!
Но Эвка при воспоминании об Азые, сыне Тугай-бея, сейчас же успокаивалась.
— Его и разбойники, и орда боятся и уважают! — отвечала она. А потом, наклонившись к уху Баси, она добавила:
— Хотя бы в Белгород, хотя бы в Крым, лишь бы только с ним!
Месяц уже высоко выплыл на небо, когда они выехали из гор. Тогда внизу, в долине, словно на дне пропасти, они увидели ряд огоньков.
— Могилев у наших ног, — раздался вдруг чей-то голос позади Баси и Эвки. Они обернулись; это был Азыя, он стоял за санями.
— Значит, этот город лежит на дне яра? — спросила Бася.
— Да, горы со всех сторон защищают его от зимних ветров, — сказал Азыя, наклоняясь к ним. — Обратите внимание, ваша милость, здесь и воздух другой: сразу стало тише и теплее. Весна здесь наступает десятью днями раньше, чем по ту сторону гор, и деревья раньше распускаются. Вот то, что сереет там на склоне гор, — это виноград, но он еще под снегом.
Снег лежал везде, но, действительно, в глубине яра было тише и теплее. По мере того как они спускались вниз, огоньки появлялись одни за другими, и их было все больше.
— Это какой-то хороший и большой город, — сказала Эвка.
— Это потому, что татары не сожгли его во время крестьянского восстания; здесь зимовали казаки, а ляхов здесь почти никогда не было.
— Кто здесь живет?
— Татары. У них здесь есть деревянный минарет: в Речи Посполитой каждый может исповедовать свою веру. Здесь живут и армяне, и валахи, и греки.
— Греков я в Каменце видела, — сказала Бася. — Хотя они и далеко живут, но торгуют везде.
— Этот город построен совсем не так, как другие, — сказал Азыя. — И народ сюда приезжает всякий, больше торговый люд.
— Мы уже въезжаем, — сказала Бася.
И действительно, они въезжали. Странный запах кож и кислот тотчас же бросился им в нос. Это был запах сафьяна, выделкой которого занимались почти все жители Могилева, особенно армяне. Как и говорил Азыя, город этот был совсем не похож на другие. Дома были построены на азиатский манер, с маленькими окнами, заслоненными деревянными решетками; во многих домах совсем не было окон на улицу и свет проникал только со двора. Улицы были немощеные, хотя в окрестностях не было недостатка в камне. Кое-где возвышались странные постройки с решетчатыми, прозрачными стенами. Это были сушильни, где из свежего винограда делали изюм. Запах сафьяна наполнял весь город.
Пан Гоженский, начальник пехоты, предупрежденный черемисами о приезде жены хрептиевского коменданта, верхом выехал к ней навстречу. Это был уже немолодой человек, заикавшийся и шепелявивший, так как у него было прострелено лицо,
