Жажда, которую Бася утоляла несколько раз при переправах, теперь сменилась голодом, и она принялась за те семена, мешочек с которыми она нашла у седла Азыи. Семена показались ей очень вкусными, хотя и горьковатыми, и она ела, благодаря Бога за это неожиданное подкрепление.
Но она ела экономно, с расчетом, чтобы ей хватило до Хрептиева. Потом ее стало неодолимо клонить ко сну, веки слипались; с тех пор как движения лошадей перестали ее согревать, она стала ощущать сильный холод; ноги совсем окоченели, во всем теле она чувствовала страшную усталость, особенно в спине и в руках, которые у нее после борьбы с Азыей совсем онемели. Она чувствовала сильную слабость и закрыла глаза.
Но минуту спустя она открыла их со страшным усилием.
«Нет, лучше засну днем во время езды, — подумала она, — если я теперь засну, то замерзну…»
Но мысли ее путались, скакали: ей представлялись беспорядочные образы, в которых пуща, бегство и погоня, Азыя, маленький рыцарь, Эвка и последние приключения перемешивались не то наяву, не то в полусне. Все это куда-то бежало вперед, как бежит волна, гонимая ветром, а она, Бася, бежала вместе с ними без страха, без радости, словно по уговору. Азыя как будто гнался за ней, но в то же время и разговаривал с ней и беспокоился за лошадей; пан Заглоба сердился, что ужин остынет; Михал указывал дорогу, а Эвка ехала за ними в санях и ела финики.
Потом эти образы стали стушевываться, точно их поволакивала туманная пелена, и постепенно исчезали: остался только какой-то странный непроницаемый мрак, который казался ей огромной пустыней, уходящей в бесконечную даль. Этот мрак проникал всюду, проник, наконец, и в голову Баси и погасил все эти видения, все мысли, как ветер гасит факелы, горящие ночью на открытом воздухе.
Бася заснула, но, к счастью, прежде чем холод успел заморозить ее кровь в жилах, какой-то необыкновенный шум разбудил ее. Лошади вдруг рванулись, очевидно, в пуще случилось что-то необыкновенное.
Бася в одну минуту очнулась, схватила мушкет Азыи и, наклонившись вперед, стала внимательно прислушиваться. У нее была такая натура, что всякая опасность в одно мгновение пробуждала в ней чуткость, отвагу и готовность к борьбе. Но на этот раз, прислушавшись внимательно, она тотчас успокоилась. Звуки, разбудившие ее, оказались хрюканьем диких кабанов. Волки ли подбирались к ним, или кабаны грызлись между собой из-за самок, только вся пуща огласилась их ревом. Шум этот, вероятно, доходил издалека, но среди ночной тиши и глубокого покоя все казалось так близко, что Бася слышала не только визг и хрюканье, но и громкий свист, выходивший из ноздрей животных при учащенном дыхании. Вдруг послышался топот и треск ломаемых ветвей, и целое стадо, которого Бася так и не увидела, пронеслось вблизи ее и скрылось в глубине пущи.
А в неисправимой Басе, несмотря на весь ужас ее положения, на одно мгновение проснулась охотничья жилка, и ей стало досадно, что она не видала пробежавшего мимо стада.
«Хоть бы взглянуть немного, — подумала она. — Ну ничего! В лесах я еще не то увижу…»
Но тут она вспомнила, что ей лучше ничего не видеть, а как можно скорей спасаться бегством; и она тронулась в дальнейший путь.
Оставаться дольше нельзя было еще и потому, что холод пронизывал ее всю, а движения лошадей согревали, сравнительно мало утомляя. Но зато лошади, которые успели лишь пощипать немного мху и мерзлой травы, двинулись очень неохотно, опустив головы. Во время остановки их бока покрылись инеем, и они еле передвигали ноги. Они шли с полуденной остановки почти без отдыха.
Проехав поляну и не сводя глаз с Большой Медведицы, Бася углубилась в пущу, не очень густую, но холмистую и полную узких оврагов. Стало темнее не только от теней, которые бросали деревья, но и от поднявшегося с земли тумана, который заслонил звезды. Приходилось ехать наобум. Одни только овраги указывали Басе, что она не сбилась: она знала, что все они тянутся с востока к Днестру и что, переезжая через них, она подвигается к северу. Она все же помнила, что, несмотря на эти указания, ей грозит опасность или слишком отдалиться от Днестра, или слишком приблизиться к нему. И то и другое было опасно, так как в первом случае она могла удлинить себе дорогу, во втором — подъехать слишком близко к Ямполю и попасть в руки врагов.
Была ли она еще под Ямполем или уже миновала его, об этом она не имела ни малейшего понятия.
«Я скоро узнаю, когда миную Могилев, — подумала Бася, — он лежит в глубоком овраге, который тянется очень далеко, и я его узнаю».
Потом, посмотрев на небо, она опять подумала:
«Дай бог скорее проехать Могилев; там уже начинаются владения Михала, там уж мне нечего бояться».
Между тем ночь становилась все темнее. К счастью, земля здесь была покрыта снегом, на белом фоне которого можно было различить темные стволы деревьев, низкие пни и объезжать их; зато Басе пришлось ехать медленнее, и ею снова овладел тот самый страх перед нечистой силой, от которого холодела кровь в ее жилах.
«Если я увижу горящие глаза невысоко над землею, — подумала она, — это ничего, это волк, но если на уровне человеческого роста…»
И в ту же минуту она вскрикнула:
— Во имя Отца и Сына!..
Был ли это обман зрения, или, быть может, дикая кошка сидела на ветке дерева, но только Бася явственно увидала пару горящих глаз на уровне человеческого роста.
От страха у нее потемнело в глазах, но когда она взглянула снова, то ничего не увидела, слышался только какой-то шелест между ветвями, да сердце ее билось так сильно, точно хотело выскочить.
И она долго-долго ехала вперед, тоскуя по дневному свету. Ночь казалась ей бесконечной. Вскоре река снова преградила ей путь. Бася была уже далеко за Ямполем — близ берегов Росавы, но не знала, где она. Догадывалась только, что все подвигается к северу, раз на ее пути опять река. Она также догадывалась, что ночь уже на исходе, так как мороз усилился. Туман рассеялся, на небе опять появились звезды, но они были уже бледнее.
Наконец стало понемногу светать. Стволы и ветви деревьев сделались отчетливее. В лесу воцарилась полная тишина. Светало.
Вскоре Бася могла уже различать масть лошадей. На востоке, между ветвями деревьев, появилась светлая полоска, наступал день, и притом погожий.
Тут Бася почувствовала страшную усталость. Рот то и дело открывался от зевоты, глаза слипались; вскоре она крепко заснула, но ненадолго: ее разбудила ветка, за которую она зацепилась головою. К счастью, лошади шли очень медленно, пощипывая по дороге мох, и удар был так легок, что не причинил ей никакого вреда. Солнце уже взошло, и его бледные прекрасные лучи пробивались сквозь ветви. При виде солнца Бася ободрилась; ее отделяла от погони огромная степь, столько гор и оврагов осталось позади; прошла и ночь. «Только бы меня не схватили люди из Ямполя или Могилева, а те уж не догонят», — думала Бася.
Она рассчитывала и на то, что с самого начала бегства она ехала по каменистой почве, на которой лошадиные копыта не могли оставить следов. Но вскоре ею опять овладело сомнение.
«Липки заметят следы и на камнях, и на скалах, и будут гнаться за мной, пока у них не попадают лошади».
Последнее предположение было наиболее правдоподобно. Басе достаточно было взглянуть на своих лошадей: у обеих бока ввалились, головы были опущены, взгляд был мутный. На ходу они то и дело наклоняли головы к земле, чтобы пощипать мох или пожелтевшие засохшие листья на низких дубовых кустах. Лошадей, должно быть, мучила жажда, потому что на всех переправах они с жадностью пили воду.
Несмотря на это, Бася, выехав на поляну между двумя лесами, опять пустила измученных лошадей вскачь, пока не доехала до другого леса.
Проехав лес, она снова очутилась на поляне, еще более обширной и холмистой. За холмами на расстоянии четверти мили виднелся столб дыма, поднимавшийся прямо, как сосна, к небу. Это было первое жилье, встретившееся Басе по дороге; вся эта страна, за исключением прибрежья Днестра, была превращена в пустыню, не только благодаря татарским набегам, но и вследствие постоянных войн поляков с казаками. После последнего похода Чарнецкого, жертвой которого сделалась Буша, местечки превратились в убогие деревушки, а деревни поросли молодым лесом. А ведь после Чарнецкого сколько было таких походов, сколько резни, и все это продолжалось до самого последнего времени, пока, наконец, Собеский не отнял эти земли у неприятеля. Страна опять оживала, население возрастало, но та дорога, по которой ехала Бася, была особенно пустынна; здесь скрывались только разбойники, но и они почти все были уничтожены польскими отрядами, которые стояли в Рашкове, Ямполе, Могилеве и Хрептиеве.
При виде этого дыма первой мыслью Баси было — ехать туда, отыскать хутор, шалаш или даже простой костер, согреться около него и подкрепить свои силы. Но вскоре ей пришло в голову, что в этих краях лучше встретиться со стаей волков, чем с людьми; люди эти были более дики и жестоки, чем звери. Напротив, надо было гнать лошадей и поскорее миновать это лесное человеческое убежище, где ее могла ждать только смерть.
На самом краю противоположного леса Бася заметила небольшой стог сена и, ни на что уже не обращая внимания, остановилась около него, чтобы покормить лошадей. Они стали жадно есть, погружая в стог свои головы вместе с ушами и вытаскивая оттуда целые охапки сена. К несчастью, им очень мешали мундштуки, но Бася не решалась разнуздать лошадей, рассуждая так:
— Там, где виден дым, должен быть и хутор, а раз здесь стог стоит, то в хуторе есть и лошади, на которых меня могли бы преследовать, — значит, надо быть наготове.
Тем не менее она провела у стога около часу, так что лошади подкормились хорошенько, и сама она подкрепилась семенем. Двинувшись вперед и проехав несколько саженей, она увидала вдруг двух людей с вязанками хвороста на плечах.
Один из них был не стар, но и не первой молодости, с лицом, изрытым оспой, косой, страшный, с жестоким и зверским выражением лица; другой, подросток, казался сумасшедшим. Это можно было заключить по его глуповатой улыбке и бессмысленному взгляду.
Оба они при виде вооруженного всадника побросали хворост на землю и, по-видимому, испугались. Но встреча была так неожиданна, и они стояли так близко,
