— Слава богу! — сказала Бася.
— Во віки віков.
— А зачем ему называться? Так, просто — хата!
— Отсюда далеко до Могилева?
— Мы не знаем.
Тут старший из них стал пристально всматриваться в Басю. Так как она была в мужском платье, то он принял ее за подростка, и тотчас на лице его вместо прежнего страха появилось выражение дерзости и жестокости.
— А шо ви такий молоденький, пан лыцарь?
— А тоби шо?
— И одни едете? — продолжал мужик, делая шаг вперед.
— За мной войско идет.
Он остановился, взглянул на широкую поляну и отвечал:
— Неправда. Никого нет.
Сказав это, он сделал еще два шага вперед, его косые глаза загорелись угрюмым огнем, и в то же время он стал издавать звуки, похожие на крик перепела, очевидно, желая таким способом кого-то позвать.
Все это показалось Басе очень подозрительным, и она, нимало не колебалась, прицелилась в его грудь из пистолета, крикнув:
— Молчи, не то погибнешь!
Крестьянин умолк и даже упал как пласт на землю. То же сделал и сумасшедший подросток, но при этом завыл от страха, как волк. Возможно, что он когда-то и помешался от страха, ибо вой его был теперь полон ужаса.
Бася хлестнула лошадь и помчалась стрелой. К счастью, лес был редкий. Вскоре показалась новая поляна, очень узкая и длинная. Хорошо покормленные лошади с новыми силами понеслись вихрем.
«Побегут домой, сядут на коней и будут меня преследовать!» — думала Бася.
Ее утешала мысль, что лошади идут хорошо и что от хутора до той местности, где она встретила людей, было довольно далеко.
«Пока они дойдут до хаты, пока выведут лошадей, я буду от них на расстоянии мили, а то и двух».
Так и случилось.
Когда прошло несколько часов и Бася убедилась, что ее не преследуют, она удержала лошадей, а давящий страх камнем лег ей на грудь, и ей стало так тяжело, что она не могла удержаться от слез.
Встреча показала ей, какие люди живут в этих краях и чего можно от них ожидать. Правда, это не было для нее неожиданностью. И по собственному опыту и из рассказов, слышанных в Хрептиеве, она знала, что прежние спокойные жители или переселились из этих пустынь, или погибли во время войны, а те, что остались, жили в постоянной тревоге, среди ужасов междоусобной войны, наездов татар и относились друг к другу, как волки; у них не было ни церквей, ни веры, кругом они не видели других примеров, кроме убийств и поджогов, не знали других законов, кроме кулачной расправы, потеряли всякие человеческие чувства и дикостью своей походили на диких зверей. Все это знала Бася, но человек одинокий, заблудившийся в пустыне, голодный, продрогший от холода невольно ждет помощи от себе подобных. Так и она, увидав дым, указывавший на присутствие жилища, и невольно следуя первому порыву сердца, хотела бежать туда, чтобы приветствовать этих людей именем Божьим и под их кровлей преклонить измученную голову. Между тем жестокая действительность, словно злая собака, сразу оскалила на нее зубы, сердце ее переполнилось горечью, и слезы сами собой полились из глаз.
«Неоткуда ждать помощи, как от Бога! — подумала она. — Не дай бог встретиться с людьми!»
Потом она стала думать о том, почему этот человек стал подражать крику перепела. По всей вероятности, невдалеке были еще люди, и он хотел их позвать. Ей пришло в голову, что она попала в логово разбойников, которых, вероятно, вытеснили из прибрежных оврагов и которые скрывались здесь, в глухой пуще, где соседство широкой степи обеспечивало им полную безопасность и где они могли легко избежать преследования.
«А что будет, — думала Бася, — если я встречу нескольких или несколько десятков? Мушкет — для одного, пара пистолетов, — для двух, сабля еще для двух, пожалуй, но если их будет больше, тогда я погибну страшной смертью».
И поскольку раньше среди ночи и ее тревог она мечтала о наступлении дня, постольку теперь она стала ждать сумерек, которые могли бы ее укрыть от глаз людей.
Но Басе еще дважды пришлось наткнуться на людей. В первый раз она Увидала на окраине высокой поляны несколько десятков хат. Быть может, в них жили не разбойники по ремеслу, но она предпочла объехать эту местность, зная, что здесь и крестьяне не лучше разбойников; в другой раз она слышала стук топоров: рубили деревья в лесу.
Наконец желанная ночь спустилась на землю. Бася так устала, что, доехав до голой степи, не поросшей лесом, она сказала себе:
— Здесь я не разобьюсь о дерево. Я засну, хотя бы мне пришлось замерзнуть.
Когда у нее уже смыкались глаза, ей показалось, что она видит вдали на белом снегу несколько черных точек, которые двигаются в разных направлениях. На минуту она пересилила сон и тихо пробормотала: «Это, верно, волки!»
Но, прежде чем она успела проехать несколько шагов, точки эти исчезли, и она тотчас уснула так крепко, что проснулась только тогда, когда лошадь Азыи, на которой она сидела, заржала.
Она оглянулась кругом; она была на краю леса и проснулась вовремя, иначе могла удариться о какое-нибудь дерево.
Вдруг она заметила, что другой лошади нет.
— Что случилось?! — воскликнула она с тревогой.
А случилась вещь очень обыкновенная: хотя Бася и привязала поводья второй лошади к луке седла, на котором сидела, но окоченевшие руки плохо ее слушались, и она не могла покрепче затянуть узел; поводья развязались и уставшая лошадь отстала, чтобы поискать корма под снегом или же прилечь.
К счастью, пистолеты были у Баси за поясом, а на кобуре при ней был и рог с порохом, и мешочек с семенем. Несчастье даже было не так уж велико: лошадь Азыи, если даже и уступала ее коню в быстроте, зато была выносливее и привычнее к холоду. Все же Басе стало жаль любимого скакуна, и она решила его отыскать.
Но ее удивило, когда она, оглянувшись кругом, нигде его не увидела, тем более что ночь была совсем светлая.
«Остаться он остался, не поскакал же он вперед, — подумала Бася. — Верно, улегся в каком-нибудь овраге, и я его не вижу».
Лошадь Азыи заржала снова, причем как-то странно вздрогнула и стала стричь ушами, но в степи было тихо.
— Поеду поищу, — сказала Бася.
И она уже повернула лошадь, как вдруг неожиданно тревога овладела ею, и точно чей-то голос крикнул ей:
— Бася, не поворачивай назад!
В ту же минуту в тишине раздались какие-то зловещие голоса где-то вблизи и, казалось, из-под земли. Это был вой, хрипенье, стоны, наконец, страшный отрывистый визг.
Все это было тем страшнее, что в степи ничего не было видно. У Баси холодный пот выступил от страха, и из ее посиневших губ вырвалось восклицание:
— Что это такое? Что там случилось?!
Впрочем, она сразу догадалась, что волки напали на ее лошадь, но она не могла понять, почему она этого не видит, если, судя по звукам, все это должно происходить на расстоянии каких-нибудь пятисот шагов от нее.
Но спешить на помощь было уже поздно, так как волки, должно быть, уже растерзали лошадь; к тому же надо было думать о собственном спасении. Выстрелив для острастки из пистолета, Бася помчалась дальше. По дороге она раздумывала о том, что случилось, и ей пришло в голову, что, быть может, это не волки напали на ее лошадь, раз звуки выходили из-под земли. При этой мысли мурашки пробежали у нее по коже, но, пораздумав, она вспомнила, что ей во сне казалось, будто она спускается с горы, а потом опять поднимается на гору.
— Вероятно, так и было, — решила она, — должно быть, я спала, проехала через какой-нибудь неглубокий овраг, там и остался мой конь, и волки на него напали.
Остаток ночи прошел без приключений. Лошадь, подкрепившись накануне сеном, шла очень хорошо, так что Бася даже удивлялась ее выносливости. Это была настоящая татарская лошадь «волчарь», очень красивая и необыкновенно выносливая. Во время коротких остановок она ела все, что попало, не разбирая: и мох, и листья, обгрызала даже древесную кору, и все шла вперед. На полянах Бася пускала ее вскачь, тогда она стонала, тяжело и громко дыша. Когда Бася ее останавливала, она сопела, дрожала, опускала голову, но не падала. Если бы скакуна Баси и не растерзали волки, он не выдержал бы такой езды.
На другой день Бася, прочитав утреннюю молитву, стала рассчитывать время:
— Я вырвалась из рук Азыи в четверг, около полудня, ехала вскачь до ночи, потом в дороге прошла одна ночь, потом день, снова ночь — теперь наступил третий день. Если даже и была погоня, то она, должно быть, уже вернулась, а до Хрептиева недалеко, потому что я не жалела лошадей.
Минуту спустя она прибавила:
«Ох, пора уже! Боже, сжалься надо мной!»
Минутами у нее являлось желание приблизиться к Днестру, чтобы скорее сообразить, где она, но она боялась тех липков, которых Азыя оставил в Могилеве у пана Гоженского: что же будет, если она еще не миновала Могилева.
По дороге, когда сон не смыкал ей глаз, она внимательно следила, не попадется ли ей на пути большой овраг, похожий на тот, где лежал Могилев, но она ничего не заметила. Впрочем, овраг мог суживаться и в Могилеве иметь совсем другой вид, чем здесь, быть может, он кончался в нескольких верстах от города, словом, Бася не имела ни малейшего понятия о том, где она находится.
Она неустанно молила Бога, чтобы Хрептиев был близко. Она чувствовала, что у нее ненадолго хватит сил выносить все трудности пути, холод, бессонницу и голод; три дня она уже питалась только конопляным семенем и хотя очень берегла его, но в это утро съела последние зерна, и в мешочке уже ничего не оставалось.
Теперь ее могла поддерживать и согревать надежда, что Хрептиев уже недалеко. Кроме надежды, ее, наверное, согревал и лихорадочный жар; Бася прекрасно понимала, что у нее лихорадка, потому что, несмотря на мороз, ее руки и ноги, прежде коченевшие от холода, теперь почти горели, и ее мучила жажда.
«Только бы не потерять сознания, — подумала она, — только бы сил хватило добраться до Хрептиева, увидеть Михала, а там да будет воля Божья…»
Ей опять пришлось переправляться через многочисленные ручьи и реки; они были или мелкие или замерзшие; на некоторых вода шла поверх льда, но лед под ней был крепок. Все же Бася больше всего боялась таких переправ, боялась их и неустрашимая лошадь. Вступая в воду или на лед, она храпела, настораживала уши, иной раз
