Вскоре Кетлинг переменил разговор.
— А я еще вам и не сказал, что по дороге мы заезжали к Скшетуским. Они не отпускали нас две недели и приняли нас так, что и в раю нам не могло бы быть лучше, чем у них.
— Боже, как поживают Скшетуские?! — воскликнул пан Заглоба. — Вы, значит, застали дома и его.
— Да, застали, он приехал на время от гетмана с тремя старшими сыновьями, которые служат в войске.
— Скшетуских я не видел со времени нашей свадьбы, — сказал маленький рыцарь. — Он был здесь в Диких Полях и сыновья были с ним вместе, но встретиться с ним нам не пришлось.
— Все там ужасно скучают по вас! — сказал Кетлинг, обращаясь к пану Заглобе.
— А я по ним! — ответил старый шляхтич. — Да это всегда так: сижу здесь, без них скучаю, поеду туда, буду скучать по этой козочке. Уж такова жизнь человека, если не в одно, так в другое ухо дует ветер… Сироте всего хуже: будь у меня кто-нибудь близкий, я бы так чужих не любил.
— И родные дети не любили бы вас больше, чем мы! — ответила на это Бася.
Услыхав это, пан Заглоба страшно обрадовался: бросив мрачные мысли, он тотчас повеселел и, посопев немного, сказал:
— Ха, глуп я был тогда у Кетлинга, что сосватал вам Кшиську и Баську, не подумав о себе. Тогда еще было время…
Потом, обратившись к молодым женщинам, он прибавил:
— Сознайтесь, что обе вы полюбили бы меня и что каждая предпочла бы идти за меня замуж, чем за Михала или Кетлинга?
— Ну конечно! — ответила Бася.
— Гальшка Скшетуская тоже в свое время предпочла бы меня. Эх! Ничего не поделаешь… Вот это степенная дама, не какой-нибудь сорванец, который татарам зубы вышибает. Ну а здорова ли она?
— Здорова, но огорчена немного: два средних сына убежали у них из школы в Лукове в войско, — сказал Кетлинг. — Сам Скшетуский доволен, что их тянет в солдаты, но мать — есть мать!
— А много у них детей? — со вздохом спросила Бася.
— Мальчиков двенадцать, а теперь пошел прекрасный пол, — сказал Кетлинг.
А пан Заглоба заметил:
— Благодать Божья над этим домом. И всех-то я выходил на собственной груди, как некий пеликан. Этих средних я за уши выдеру, потому что если уж бежать, то бежать к Михалу!.. Постойте, стало быть, убежали Михалок с Яськом. У них там их такая куча, что отец и тот их путал; на полмили от них не увидишь ни одной вороны, всех перестреляли из луков. Да! Другой такой женщины днем с огнем не найдешь. Бывало, я скажу ей: «Гальшка, сорванцы подрастают, надо бы мне новую радость!» Она будто и рассердится, а смотришь: к сроку готово, словно по заказу! Представьте, до того дошло, что если какая женщина детей не могла дождаться, то стоило ей только на время взять платье у Гальшки, и это помогало, ей-богу, помогало!
Все очень удивились, даже замолчали на минуту; вдруг раздался голос маленького рыцаря:
— Баська, слышишь?
— Замолчишь ты, Михал?! — ответила Бася.
Но Михал не хотел молчать: ему пришли в голову разные хитрые мысли, тем более что ему казалось, что, воспользовавшись этим удобным случаем, можно будет уладить и другое не менее важное дело; и он начал, точно нехотя, словно дело касалось самой обыкновенной вещи:
— Ей-богу, не мешало бы навестить Скшетуских. Его, конечно, дома не будет, он отправится к гетману, но ведь она женщина умная, Господа искушать не будет и, конечно, останется дома…
Затем он обратился к Кшисе:
— Идет весна, и погода будет прекрасная. Теперь Баське еще рано, но попозднее, ей-богу, может быть, я и не противился бы — ведь это долг дружбы. Пан Заглоба вас бы проводил, а осенью, когда все успокоится, и я бы приехал за вами.
— Это великолепная мысль! — воскликнул Заглоба. — Мне и так надо к ним поехать, а то в неблагодарности попрекнут. Хе! Я и позабыл, что они на свете. Мне даже совестно.
— Что вы скажете на это? — спросил Володыевский, пристально глядя на Кшисю.
Но Кшися с обычным спокойствием совершенно неожиданно ответила:
— Я бы не прочь, но это невозможно — я останусь с мужем в Каменце и ни в каком случае его не оставлю.
— Боже, что я слышу! — воскликнул Володыевский. — Вы останетесь в крепости, которую, наверное, будет осаждать неприятель, и главное — неприятель, не знающий никаких церемоний? Я еще ничего не говорил бы, будь война с каким-нибудь политичным народом, но ведь тут дело с варварами. Вы, значит, не знаете, что такое взятый город? Что такое — татарская или турецкая неволя? Я ушам своим не верю!
— А все-таки иначе быть не может! — ответила Кшися.
— Кетлинг, — воскликнул с отчаянием маленький рыцарь, — и ты позволил так овладеть собою? Побойся Бога!
— Мы долго это обсуждали и на том порешили, — ответил Кетлинг.
— Наш сын уже в Каменце под присмотром одной моей свойственницы. Разве Каменец непременно будет взят?
Кшися подняла к небу глаза и сказала:
— Бог сильнее турок, и он не оставит верующих. Я клялась мужу, что до самой смерти не покину его, а потому мое место там, где он.
Маленький рыцарь страшно смутился, он не ожидал услышать что-либо подобное из уст Кшиси.
Бася, которая с самого начала разговора поняла, к чему клонит Володыевский, лукаво улыбалась и, пристально глядя на него, сказала:
— Слышишь, Михал?
— Замолчишь ты, Баська?! — воскликнул в необычайном смущении маленький рыцарь.
Сказав это, он стал бросать умоляющие взгляды в сторону пана Заглобы, как будто ожидая от него помощи, но этот изменник вдруг встал и сказал:
— Не словом единым жив будет человек, надо позаботиться и насчет ужина! — и вышел из комнаты.
Пан Михал побежал за ним и загородил ему дорогу.
— Ну, и что же теперь будет? — спросил Заглоба.
— Что теперь будет?
— А чтоб эту Кшисю! Как не погибнуть Речи Посполитой, коли в ней женщины управляют.
— Вы ничего не придумаете?
— Если ты жены боишься, что я могу придумать? А чтобы ей ездить на тебе было удобнее, вели кузнецу себя подковать!
VIII
Кетлинги прогостили около трех недель. По прошествии этого времени Бася пробовала встать с постели, но оказалось, что она еще не может стоять на ногах. Здоровье к ней возвращалось, но сил у нее еще не было. Медик приказал ей лежать до тех пор, пока она совсем не окрепнет. А между тем наступала весна. Прежде всего с Диких Полей и с Черного моря подул сильный и теплый ветер и разорвал, растрепал на небе саван туч, как истлевшую от времени одежду. Потом стал сгонять и разгонять по небу эти тучи, как овчарка сгоняет и разгоняет стадо овец. Убегавшие от него тучи орошали землю обильным дождем, который падал крупными каплями величиной с ягоду. Растаявшие остатки снега и льда образовали на степной равнине озера; с обрывов потекли струйки воды, на дне оврагов образовались ручьи — все это с шумом и гулом мчалось к Днестру, мчалось радостно, как мчатся дети к матери, завидев ее вдали.
В разрывах туч ежеминутно просвечивало солнце, светлое, помолодевшее, как будто влажное, словно оно выкупалось в этом весеннем половодье.
Из размякшей земли начали выглядывать светло-зеленые стебельки трав, на тонких ветках деревьев разбухли почки. Солнце грело все сильнее; на небе появились стаи птиц: журавли, дикие гуси, аисты; затем ветер пригнал Целые тучи ласточек, громким хором в теплой воде заквакали лягушки; запели мелкие, серенькие птички; и боры, и леса, и степь, и овраги, и вся природа, казалось, кричала громким голосом радости и упоения:
Но для этой несчастной страны весна принесла печаль вместо радости, смерть — вместо жизни. Через несколько дней после отъезда Кетлингов маленький рыцарь получил следующее известие от пана Мыслишевского:
«В Кучункаврийской степи собирается все больше войска. Султан послал значительные суммы в Крым. Хан с пятьюдесятью тысячами орды идет на помощь Доротиенке. Как только весенние воды обсохнут, тьма-тьмущая хлынет по Черному и Кучменскому тракту. Боже, смилуйся над Речью Посполитой!»
Володыевский тотчас же послал своего слугу, Пентку, с этим известием к гетману.
Но сам он не торопился уезжать из Хрептиева. Во-первых, как солдат, он не мог без гетманского приказа оставить этой станицы, во-вторых, он слишком много лет провел в войне с татарами, чтобы не знать, что чамбулы так скоро не двинутся. Ведь вода еще не спала, трава недостаточно выросла, казаки стояли еще на зимовках. Турок маленький рыцарь ожидал не раньше лета; хотя они и собрались уже под Адрианополем, но такой огромный табор, такое множество войска, обозной прислуги, тяжестей, лошадей, верблюдов и волов могло подвигаться только очень медленно. Легкие татарские отряды можно было ожидать раньше, в начале апреля или мая. Правда, впереди главных отрядов, насчитывающих несколько десятков тысяч воинов, всегда шли маленькие передовые чамбулы и более или менее многочисленные ватаги, подобно тому, как перед проливным дождем на землю падают отдельные капли. Но их маленький рыцарь не боялся. Даже отборный татарский чамбул не мог в открытом поле устоять против превосходной польской конницы, а что же говорить о маленьких отрядах, которые при одном слухе о приближении польских войск рассеивались, как пыль, гонимая вихрем.
Во всяком случае, времени было достаточно, а если бы даже его не хватило, Володыевский был бы не прочь столкнуться с какими-нибудь чамбулами и оставить им после себя не слишком приятное воспоминание.
Это был воин по плоти и крови, воин по призванию, и приближение войны пробуждало в нем жажду неприятельской крови и в то же время возвращало ейу спокойствие.
Пан Заглоба, хотя он в течение своей долгой жизни уже успел освоиться со всякими опасностями, был не так спокоен. В случае необходимости он находил в себе отвагу; впрочем, он выработал ее в себе долголетней и подчас невольной практикой и совершил в жизни много подвигов, но все же первое известие о предстоящей войне произвело на него большое впечатление.
