— Когда христианские народы воюют между собою, — говорил он, — тогда и Господь Иисус Христос печалится, и все святые, ибо всегда, если хозяин озабочен, озабочены и слуги. Но нет небу большей радости, как если кто убьет турка. Я слышал от одной духовной особы, что святых просто мутит при виде этих собачьих детей, и они не могут пользоваться небесной пищей и напитками, а стало быть, и вечным блаженством.
— Так-то так, — ответил маленький рыцарь, — но турки очень могущественны, а у нас войска горсточка.
— Да ведь не завоюют же они всей Речи Посполитой! Мало ли сил было у Карла Густава, а ведь в то время мы вели войну с Русью, и с казаками, и с Ракочи, и с курфюрстом, а теперь где они? Мы еще сами вошли к ним с огнем и мечом.
— Это правда. Лично я не боюсь этой войны, тем более что, как я уже говорил, я должен совершить какой-нибудь подвиг, чтобы отблагодарить Господа Иисуса Христа и Пресвятую Деву за спасение Баси. Только бы Господь послал случай. Но я боюсь за ту землю, которая, хоть и на время, все же может перейти в языческие руки вместе с Каменцем. Представьте себе, как будут поруганы церкви Господни и как угнетаемы будут христиане!
— Не говори мне только о казаках. Шельмы! Они сами подняли руку на мать-отчизну, пусть же теперь и получат то, чего заслужили. Самое главное, — чтобы Каменец выдержал осаду. Как ты думаешь, Михал, выдержит?
— Я думаю, что пан генерал подольский не укрепил его как следует, а жители, рассчитывая на природные укрепления, тоже не сделали того, что надо. Кетлинг говорил, что туда пришли полки епископа Тжебицкого, и полки превосходные. Господи, мы удержались под Збаражем, за жалким земляным валом, против столь же сильного неприятеля, а ведь Каменец — орлиное гнездо…
— Ха! Орлиное гнездо! Да только найдется ли там такой орел, каким был Вишневецкий. И не ворона ли это будет. Ты знаешь генерала подольского?
— Знатный пан и хороший воин, но порядком беспечный.
— Знаю! Знаю! Я его не раз упрекал за это. Потоцкие хотели в свое время, чтобы я ехал с ним за границу воспитывать и обучать хорошим манерам. А я сказал им: «Не поеду именно из-за его неаккуратности: у его сапог всегда уши оборваны, бывая при дворе, ему придется всегда мои надевать, а теперь сафьян дорог». Потом, при Марии Людвике, он одевался французом, и у него постоянно сползали чулки, голые икры так и сверкали! Не дорасти ему Вишневецкому и до пояса!
— Каменецкие мещане также боятся осады, потому что во время осады в торговле застой. Они скорее предпочли бы под владычество турок перейти, только бы не закрывать лавок.
— Шельмы! — сказал Заглоба.
И оба они с маленьким рыцарем беспокоились за будущую судьбу Каменца. Тревожились они и за Басю, которая в случае взятия крепости должна была бы разделить участь всех жителей города.
Минуту спустя пан Заглоба ударил себя по лбу.
— Господи боже! — воскликнул он. — К чему мы тревожимся? Зачем нам идти в этот паршивый Каменец и запираться в нем? Не лучше ли остаться при гетмане и сражаться с неприятелем в открытом поле. В этом случае Баська ведь не сможет идти с тобой в полк, а должна будет уехать куда-нибудь подальше, и, конечно, не в Каменец, а хотя бы к Скшетуским. Михал, бог видит мое сердце, и видит, как я жажду неприятельской крови, но для тебя и для Баськи я готов пожертвовать и этим, — я сам отвезу Баську.
— Благодарю вас, — ответил маленький рыцарь. — Конечно, если я не буду в Каменце, то и Баська не будет настаивать ехать со мной, но что будешь делать, если придет приказ от гетмана?
— Что делать, если придет приказ?.. Черт бы побрал все эти приказы… Что делать?.. Постой! Я придумал: надо опередить приказ.
— Как же это?
— Пиши сейчас же Собескому, якобы сообщая ему новости, и в конце письма припиши, что ввиду близости войны ты хотел бы из привязанности к нему остаться при его особе и сражаться в открытом поле. Ей-богу, это великолепная мысль. Во-первых, совершенно невероятно, чтобы такого загонщика, как ты, заперли в крепости, вместо того чтобы пользоваться им в поле, во-вторых, за такое письмо гетман полюбит тебя еще сильнее и, конечно, захочет оставить при себе. Ему нужны будут преданные солдаты. Пойми, наконец, что если Каменец устоит, то слава победы падет на генерала подольского, а все твои подвиги в поле прославят гетмана. Не бойся, гетман тебя генералу не отдаст. Скорей он отдал бы кого-нибудь другого, но тебя или меня не отдаст. Пиши письмо! Напомни ему о себе! Ха! Моей находчивости еще на многих хватит. Михал! Выпьем при этом случае, что ли? Пиши письмо!
Володыевский очень обрадовался, обнял пана Заглобу и, подумав с минуту, сказал:
— И я не обману ни Господа Бога, ни отчизну, ни гетмана, потому что могу так принести много пользы. От всего сердца благодарю вас! И полагаю, что гетман захочет оставить меня при себе после письма. Но, чтобы не оставить и Каменца без помощи, знаете ли, что я сделаю? Я снаряжу за свой счет горсть пехоты и отправлю в Каменец. И об этом сейчас напишу гетману.
— Еще лучше! Но, Михал, откуда ты людей возьмешь?
— У меня в погребах сидит до сорока разбойников, их я и возьму. Каждый раз, когда я хотел кого-нибудь из них повесить, — Баська просила их помиловать, и не раз уже советовала мне сделать из них солдат. Я не соглашался, нельзя было. Но теперь война и все можно. Народ это аховый, и все они нюхали порох. Кроме того, я объявлю всем скрывающимся в оврагах и пущах, что тем, кто добровольно поступит в полк, будут прощены прежние преступления. Наберется до ста человек… Баська тоже будет довольна. Да, вы камень у меня с сердца сняли.
И в тот же самый день маленький рыцарь послал нового гонца к гетману, а разбойникам объявил помилование, если они поступят в пехоту. Те радостно согласились и обещались привлечь и других. Бася обрадовалась ужасно.
Из Ушицы, из Каменца и откуда только было возможно вызвали портных шить солдатам одежду. Прежние разбойники маршировали теперь на хрептиевском дворе, а пан Володыевский радовался, что ему придется сражаться в открытом поле, что его Бася не подвергнется опасности во время осады, а Каменцу и отчизне он окажет большую услугу.
Прошло несколько недель, как вдруг однажды вечером вернулся гонец с письмом от пана гетмана Собеского.
Гетман писал:
«Дорогой мой и милый Володыевский. За то, что ты так без промедлений присылаешь мне все новости, я тебе очень благодарен и благодарна должна быть отчизна. Война неизбежна, я получил из другого источника известие, что в Кучункаврийской степи стоит большая сила; вместе с ордой — до трех сот тысяч. Орды двинутся со дня на день. Ничем султан так не интересуется, как Каменцем. Я надеюсь, что эту змею — Тугай-беевича — Господь выдаст в руки твои или в руки Нововейского, над несчастьем которого я искренне скорблю.
Что касается того, чтобы ты был при мне, то видит бог, как я этого хочу, но это невозможно. Хотя пан генерал подольский не всегда с одинаковым дружелюбием относился ко мне после выборов, но я хочу послать ему лучшего солдата, ибо берегу Каменецкую твердыню как зеницу ока. Там будет много людей, которые за свою жизнь раз или два воевали. Но все же война для них дело не очень привычное. А человека, для которого война — что-то вроде насущного хлеба, который мог бы в каждом случае дать совет, там не будет; а если и найдется, то не пользующийся большим влиянием. Поэтому я посылаю тебя, ибо хотя Кетлинг — хороший воин, но там он меньше известен, чем ты, между тем как глаза всех будут обращены на тебя, и я думаю, что хотя главное начальство будет поручено другому, но тому, что скажешь ты, все охотно подчинятся. Небезопасна эта служба в Каменце, но ведь мы уже привыкли за других мокнуть и за других холодать. Наша награда — слава и благодарность потомства, но отчизна — первое дело, и мне нечего торопить тебя ее спасать».
Письмо это, прочитанное в присутствии всех офицеров, произвело сильное впечатление, — все предпочитали сражаться в открытом поле, чем в крепости. Володыевский понурил голову.
— Что ты думаешь, Михал? — спросил пан Заглоба.
Он поднял лицо, уже спокойное, и ответил спокойным голосом, как будто ничего не случилось:
— Пойдем в Каменец! О чем мне еще раздумывать?..
И могло казаться, будто ничего другого ему и в голову не приходило. Минуту спустя он зашевелил усиками и прибавил:
— Да, милые товарищи, пойдем в Каменец, но не отдадим его, пока сами не погибнем!
— Пока сами не погибнем! — повторили офицеры. — Двум смертям не бывать, одной не миновать!
Пан Заглоба некоторое время молчал, обводя глазами всех присутствующих и видя, что они ждут, что он скажет, вдруг засопел и сказал:
— Иду с вами! Черт побери!
IX
Когда земля пообсохла и покрылась травой, двинулся на помощь Дорошу и взбунтовавшимся казакам сам хан с пятьюдесятью тысячами астраханской и крымской орды. И сам хан, и его родственники, и все главные мурзы, и беи были одеты в кафтаны, подаренные падишахом, и шли они на Речь Посполитую не так, как ходили всегда, — за добычею и пленниками, — а шли на священную войну, на погибель Ляхистану и всему христианству.
Другая, еще более грозная, туча собиралась под Адрианополем, и это наводнение должна была удержать одна только Каменецкая крепость, а вся Речь Посполитая была как открытая степь, как больной человек, который не может не только защищаться, но даже встать на ноги. Силы Речи Посполитой истощились прежними, хотя и победоносными, войнами — шведскими, прусскими, русскими, казацкими и венгерскими, военными конфедерациями и бунтом презренной памяти Любомирского, а теперь ее окончательно ослабили домашние смуты, бездарность короля, ослепление безмозглой шляхты и ужасы междоусобной войны. Тщетно великий Собеский предсказывал гибель, никто не хотел верить в войну; не было принято никаких мер для защиты: в казне не было денег, у гетмана войск. Против такого неприятеля едва могли бы устоять союзные войска всех
