Но дорога была еще свободна. Пан Володыевский был очень предусмотрителен и к тому же слишком любил жену, чтобы подвергнуть ее какой-либо опасности. Выехав из Хрептиева после полудня, они ехали до самого вечера, затем всю следующую ночь, и на другой день, тоже после полудня, увидели высокие каменецкие скалы. При виде их, при виде башен и круглых бойниц, украшавших верхушки скалистых стен, все сразу ободрились. Казалось неправдоподобным, чтобы это орлиное гнездо на вершине скал, окруженных рекой, могла разрушить чья-либо рука, кроме Божьей десницы. День был летний, ясный; башни костелов и купола церквей, видневшиеся из-за утесов, горели как гигантские свечи; мир, тишина, радость носились над этим прекрасным местом.
— Баська, — сказал Заглоба, — не раз уже язычник пробовал грызть эти стены и всегда ломал себе зубы. Сколько раз я сам видел, как они убегали отсюда, хватаясь руками за морды, — ведь, как-никак, больно! Даст Бог, и теперь то же будет.
— Конечно, будет! — ответила Бася, вся просияв от радости.
— А здесь уж был один ихний султан, Осман. Это было, как сейчас помню, в 1621 году. Приехал, собака, из Хотима, с той стороны Смотрича, вытаращил глаза, разинул рот, смотрит, смотрит, наконец спросил: «А эту крепость кто так укрепил?» — «Бог», — ответил визирь. «Пусть же Бог ее и осаждает, — а я не дурак». И сейчас же повернул назад.
— И как еще скоро повернул! — вставил Мушальский.
— Скоро, — сказал пан Заглоба, — потому что мы их сзади копьями подгоняли в слабые места, а меня потом рыцари на руках понесли к пану Любомирскому.
— Значит, вы были и под Хотимом? — спросил несравненный лучник. — Ушам не поверишь!.. Подумать только, где вы не были и каких только подвигов не совершили!
Пан Заглоба несколько обиделся и ответил:
— Не только был там, но даже ранен был, а эту рану, если вы уж так любопытны, я мог бы вам показать, но только где-нибудь в сторонке, ибо в присутствии пани Володыевской хвастаться мне ею не подобает.
Знаменитый лучник тотчас же понял, что над ним подшутили, а так как не чувствовал себя в силах состязаться в остроумии с паном Заглобой, то он больше не расспрашивал и переменил разговор.
— То, что вы говорите, сущая правда, — сказал он. — Когда сидишь далеко и слушаешь людские толки: «Каменец не подготовлен для защиты! Каменец сдастся!», то тебе и страшно станет, а когда увидишь этот Каменец, сейчас же и ободришься.
— Да к тому же Михал будет в Каменце! — воскликнула Бася.
— Может быть, и пан Собеский пришлет подкрепление.
— Слава богу, не так-то уж плохо! Бывало и хуже, а мы не сдавались.
— Если бы и было хуже, главное — не унывать! Не съели нас до сих пор, не съедят и теперь, пока дух жив! — закончил пан Заглоба.
Под влиянием этих радостных мыслей они умолкли, но молчание это было нарушено очень грустным обстоятельством. К Басиной коляске подъехал вдруг пан Нововейский; лицо его, всегда мрачное и страшное, было теперь озарено улыбкой. Устремив глаза на залитый солнечными лучами Каменец, он все улыбался.
Оба рыцаря и Бася смотрели на него с удивлением; они не могли понять, почему вид крепости снял страшную тяжесть с его души. А Нововейский сказал:
— Да славится имя Господне! Много было горя, но настал и час радости. Тут он обернулся к Басе:
— Обе они у войта Томашевича, и хорошо, что они туда укрылись, в такой крепости и тот разбойник ничего с ними не сделает!
— О ком вы говорите? — с ужасом спросила Бася.
— О Зосе и Эвке.
— Да умудрит тебя Господь! — воскликнул Заглоба. — Не поддавайся дьяволу!
А Нововейский продолжал:
— А то, что говорили про моего отца, будто Азыя его зарезал, это тоже неправда.
— Он помешался! — прошептал пан Мушальский.
— Вы позволите, — сказал пан Нововейский, — я поеду вперед; я так долго их не видал, что соскучился. Ох! Скучно вдали от милой, скучно…
Сказав это, он стал раскачивать своей огромной головой, потом пришпорил коня и ускакал.
Пан Мушальский сделал знак нескольким драгунам и двинулся за ним, чтобы не упускать из виду помешанного. Бася закрыла лицо руками, и вскоре сквозь ее пальцы потекли горячие слезы, а пан Заглоба сказал:
— Человек был просто золото, но не по силам ему такие несчастья, к тому же одной местью жить нельзя!
В Каменце кипели приготовления к обороне. На стенах, в старом замке, у ворот, особенно у Русских, работали горожане, населявшие город, каждая «нация» под началом своего старосты. Над всеми старостами начальствовал ляшский староста Томашевич, во-первых, благодаря своей храбрости, во-вторых, потому, что умел искусно стрелять из пушек. Ляхи, русины, армяне, цыгане, евреи работали с лопатами и тачками в руках. Офицеры разных полков присматривали за работой; вахмистры и рядовые помогали жителям: работала даже шляхта, забыв на этот раз, что Бог создал ее руки только для сабли, а всякую другую работу оставил людям «подлого» звания. Пример им подавал пан Войцех Гумецкий, хорунжий подольский; он собственными руками возил тачки с камнями. Работа кипела в городе и в замке. В толпе мелькали доминиканцы, иезуиты, кармелиты, францисканцы, которые благословляли трудящихся. Женщины приносили им есть и пить; прекрасные армянки, жены и дочери богатых купцов, и еще более красивые еврейки привлекали к себе взоры всех солдат.
Но особенное внимание толпы привлек к себе приезд Баси. В Каменце, конечно, было много женщин еще более знатных, чем она, но не было ни одной, муж которой был бы окружен такой славой. Кроме того, в Каменце слышали и о самой пани Володыевской как о женщине храброй, которая не боялась жить в пустыне среди полудикого населения, принимала участие в походах мужа и, будучи похищена татарином, поборола его и спаслась от его хищных рук. Но те, кто ее не знал и не видел, представляли ее себе какой-то великаншей, ломающей подковы и разбивавшей панцири. Каково же было их удивление, когда они увидали ее маленькое, розовенькое, полудетское личико.
— Это и есть сама пани Володыевская или ее дочь? — спрашивали в толпе.
— Сама! — ответили те, которые знали ее.
Изумление охватило и мещан, и женщин, и духовенство, и войско. С не меньшим удивлением поглядывали и на непобедимый хрептиевский гарнизон, на драгун, среди которых ехал Нововейский, спокойный, улыбающийся, с блуждающими глазами, на грозные лица прежних разбойников, превращенных в венгерскую пехоту. За Басей следовало несколько сот превосходных воинов, людей как на подбор, — и сердца горожан ободрились. «Это сила немалая! Они смело взглянут туркам в глаза!» — слышалось всюду в толпе. Некоторые из мещан и даже солдат, особенно из полка епископа Тжебицкого, который только что прибыл в Каменец, думали, что и сам Володыевский находится в этом отряде, а потому тотчас послышались крики:
— Виват пан Володыевский!
— Да здравствует наш защитник, знаменитый рыцарь!
Бася слушала, и сердце ее было полно радости, ибо для любящей жены нет высшей радости, как слава мужа, особенно когда славу эту возвещает целая толпа в большом городе. «Здесь так много рыцарей, — думала Бася, — и никому из них не кричат, а только моему Михалу». И ей самой захотелось крикнуть вместе с другими: «Виват Володыевский!» Но пан Заглоба убеждал ее держать себя, как подобает знатной особе, и кланяться на обе стороны, как это делают королевы, въезжая в столицу. И сам он тоже кланялся, то снимая шапку, то делая знак рукой; когда его знакомые и в его честь стали кричать — «Виват!», он сейчас же обратился к толпе:
— Мосци-панове! Кто устоял под Збаражем, тот устоит и в Каменце!
Согласно распоряжению Володыевского, отряд подъехал к вновь отстроенному женскому Доминиканскому монастырю. У маленького рыцаря в Каменце был собственный домик, но так как монастырь находился в укромном уголке, куда ядра не могли попадать, то он и предпочел поместить туда свою Басю, тем более что, считаясь благодетелем этого монастыря, он мог рассчитывать на хороший прием. И действительно, игуменья, мать Виктория, дочь Стефана Потоцкого, воеводы брацлавского, приняла Басю с распростертыми объятиями. Из этих объятий она перешла в еще более милые ей объятия — тетушки Маковецкой, с которой не видалась уже много лет. Обе они плакали, плакал с ними и пан стольник летичевский; Бася всегда была его любимицей. Едва обсохли слезы радостного волнения, как в комнату вбежала Кшися Кетлинг, и снова начались приветствия.
Потом Басю окружили монахи и шляхтянки, знакомые и незнакомые, — жена пана Мартина Богуша, пани Станиславская, пани Калиновская, пани Хоцимирская, жена пана Войцеха Гумецкого, хорунжего подольского, знаменитого кавалера. Одни, как пани Богуш, расспрашивали ее про мужей, другие про турецкое нашествие, третьи спрашивали ее мнения, устоит ли Каменец? Бася с радостью заметила, что ее считают каким-то военным авторитетом и ждут от нее утешения.
И она на утешения не поскупилась:
— Не может быть и речи о том, чтобы мы не устояли против турок. Михал приедет сюда не сегодня завтра, самое большее через несколько дней он будет здесь, а когда он займется обороной, вы можете спать спокойно. К тому же сама крепость неприступна, в этом я, слава богу, кое-что понимаю.
Уверенность Баси приободрила женщин, в особенности
