— Медик говорил мне, — сказал Заглоба, — что если после удачного кровопускания Нововейский и останется жив, то он сойдет с ума, и тогда он легче будет переносить свое несчастье.
— Для него уже нет утешения, — сказала Бася.
— Иной раз лучше бы человеку не иметь памяти! — сказал пан Мушальский.
Но старик за это замечание обрушился на знаменитого лучника.
— Если бы у вас не было памяти, то вы не могли бы ходить к исповеди, — сказал он, — а тогда вы уподобились бы лютеранам и были бы достойны адского огня! Вас уже и ксендз Каменский укорял в богохульстве, но как волка ни корми, он все в лес смотрит!
— Какой же я волк, — сказал знаменитый лучник, — вот Азыя, тот был волк!
— А разве я этого не говорил? — спросил Заглоба. — Кто первый сказал, что он волк?
— Нововейский мне говорил, — сказала Бася, — что он и днем и ночью слышит, как Эвка и Зося кричат ему: «Спаси!» А как тут спасать? Так и должно было кончиться болезнью! Такого горя никто бы не выдержал! Их смерть он мог бы пережить, но позора — не мог!
— Теперь он лежит, как бревно, и ничего не сознает, — сказал Мушальский, — а жаль: он был хороший загонщик!
Дальнейший разговор был прерван слугой, который пришел доложить, что в городе опять поднялся шум: народ побежал встречать пана генерала подольского, который только что приехал с большой свитой и с несколькими десятками человек пехоты.
— Начальство принадлежит ему, — сказал Заглоба. — Это очень хорошо со стороны пана Михала Потоцкого, что он предпочитает быть здесь, а не где-нибудь в другом месте, но что касается меня, то я предпочел бы, чтобы его здесь не было! Ха! Он был против гетмана, не верил в возможность войны, а теперь, кто знает, может быть, ему придется поплатиться за это жизнью.
— Вслед за ним, может, приедут и другие Потоцкие, — сказал пан Мушальский.
— Значит, турки недалеко, — сказал Заглоба. — Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Дай Бог, чтобы генерал оказался вторым Иеремией, а Каменец Збаражем.
— Так и быть должно, и мы лучше погибнем! — послышался чей-то голос у входа.
На звук этого голоса Бася вскочила и, крикнув: «Михал!», бросилась в объятия маленького рыцаря.
Пан Володыевский привез с поля много важных новостей, но, прежде чем передать их на военном совете, он сообщил их жене, в отведенной им келье. Сам он наголову разбил несколько небольших чамбулов и с великой славой подходил вплотную к отрядам крымского хана и Дорошенки. Он привел несколько десятков пленников, от которых можно было получить сведения относительно войск Дорошенки и хана.
Другим загонщикам не так повезло. Пан Подлясский, который командовал значительным отрядом, был разбит в кровопролитной битве. Пана Мотовило, который подвигался к валашской дороге, разбил Кричинский, с помощью белогородской орды и лииков, уцелевших после тыкицкого погрома. Володыевский, прежде чем попасть в Каменец, свернул в Хрептиев, ибо, как он говорил, ему хотелось еще раз взглянуть на место их недавнего счастья…
— Я был там, — сказал он, — тотчас после вашего отъезда, и легко мог вас догнать, но в Ушице я переправился на молдавский берег, чтобы проведать, что делается в степи. Некоторые чамбулы уже переправились на другой берег, и, боюсь, как бы они неожиданно не напали на наших. Другие идут впереди турецкого войска и скоро будут здесь. Будет осада, голубка моя милая, делать нечего, но мы не сдадимся, потому что каждый здесь защищает не только отчизну, но и свое собственное добро!
Сказав это, он пошевелил усиками, потом обнял жену и стал целовать ее. В этот день они больше не разговаривали друг с другом. На следующий день Володыевский повторил свои новости у епископа Ланцкоронского на военном совете, на котором кроме епископа присутствовали: пан генерал подольский, пан подкоморий подольский Ланцкоронский, пан писарь подольский Ржевуский, хорунжий Гумецкий, Кетлинг, пан Маковецкий, майор Квасибродский и несколько других военных. Пану Володыевскому не понравилось заявление генерала подольского, что он ни за что не примет команду над войском, а поручает ее военному совету.
— В трудные минуты должен быть один ум и одна воля! — ответил маленький рыцарь. — Под Збаражем было три начальника, которым власть принадлежала по чину, а все же они уступили ее Иеремии Вишневецкому, справедливо полагая, что в минуты опасности лучше слушаться кого-нибудь одного!
Слова эти не привели ни к чему. Тщетно ученый Кетлинг ссылался на римлян, которые, будучи лучшими воинами в мире, изобрели диктатуру. Ксендз, епископ Ланцкоронский, — который не любил Кетлинга, так как неизвестно почему думал, что Кетлинг — шотландец по происхождению и должен быть в душе еретиком, — ответил, что полякам не за чем учиться истории у иностранцев, что у поляков есть свой собственный ум и им нечего подражать римлянам, которым к тому же они ни по уму, ни в храбрости нисколько не уступают.
«Как от вязанки дров больше огня, чем от одного полена, — говорил он, — так несколько голов могут больше придумать, чем одна». При этом он похвалил генерала подольского за скромность (хотя многие понимали, что это скорее страх перед ответственностью) и предложил войти с неприятелем в переговоры. Как только было произнесено это слово, все рыцари вскочили, как ужаленные, со своих мест: и Володыевский, и Кетлинг, и Маковецкий, и Квасибродский, и Гумецкий, и Ржевуский — все заскрежетали зубами и ударили руками по саблям.
— Не для переговоров мы сюда пришли! — кричали они.
— Посредника только духовная ряса защищает!
А Квасибродский крикнул даже:
— В исповедальню ему, а не в военный совет!
И поднялся шум. Тогда епископ встал и произнес громким голосом:
— Я первый готов был бы жизнь отдать за храм Божий и за мою паству, и, если я упомянул о переговорах, то, беру Бога в свидетели, не для того, чтобы сдать крепость, а лишь чтобы выиграть время и дать возможность гетману собрать войско. Язычникам страшно уже и само имя пана Собеского, и если бы даже у него не было большого войска, пусть только пройдет слух, что он идет, как басурман тотчас откажется от Каменца.
После этих слов епископа все смолкли и некоторые даже обрадовались, видя, что епископ не имел в виду сдачи крепости неприятелю.
Вдруг Володыевский сказал:
— Прежде чем неприятель осадит Каменец, он должен разгромить Жванец: ему никак нельзя оставлять за собой укрепленный замок. И вот, с разрешения пана подкомория подольского, я готов запереться в Жванце и продержаться там столько времени, сколько думает сберечь ксендз-епископ путем переговоров. Возьму с собой надежных людей и буду защищаться, пока жизни хватит.
Но все собравшиеся восстали против этого.
— Это невозможно. Ты здесь нужен! Без тебя и горожане падут духом, и солдаты не будут драться с таким рвением. Этого нельзя делать! У кого здесь больше опыта? Кто был под Збаражем? А если придется сделать вылазку, кто поведет? Ты погибнешь в Жванце, а мы здесь погибнем без тебя!
— Я во власти начальства, — ответил Володыевский.
— В Жванец надо бы послать какого-нибудь храбреца, который мне был бы помощником, — сказал пан подкоморий подольский.
— Пусть идет Нововейский! — воскликнуло несколько голосов.
— Нововейский идти не может — у него болезнь мозга, — ответил пан Володыевский, — он лежит в постели без памяти.
— А пока надо решить, кому где стать и какие ворота защищать, — сказал епископ.
Глаза всех устремились на генерала подольского, а он произнес:
— Прежде чем я отдам приказания, я хотел бы знать мнения опытных воинов, а так как пан Володыевский своим опытом превосходит всех, то его первого я и выслушаю.
Володыевский советовал прежде всего хорошо укрепить замки, находившиеся перед городом, так как он полагал, что неприятель начнет нападение именно с этих замков. Все согласились с его мнением. В крепости было тысяча шестьдесят человек пехоты, которую разделили следующим образом: правую сторону замка должен был защищать пан Мыслишевский, левую пан Гумецкий — воин, известный своими подвигами под Хотимом. Со стороны Хотима в самом опасном месте должен был стоять сам пан Володыевский, несколько ниже разместили отряд сердюков; со стороны Зинковец крепость должен был защищать майор Квасибродский, южную сторону пан Вонсович, а со стороны дворца капитан Букар с людьми пана Красинского.
Все это были не какие-нибудь волонтеры, а солдаты по призванию, превосходные воины и такие стойкие в сражении, что иные не так легко переносили жару, как они пушечную пальбу. Кроме того, служа в войсках Речи Посполитой, всегда немногочисленных, они с юных лет привыкли давать отпор неприятелю в десять раз более сильному и считали это в порядке вещей. Главный надзор над крепостной артиллерией был поручен красавцу Кетлингу, который всех превосходил в искусстве наводить пушки. Главным комендантом крепости был назначен маленький рыцарь, которому генерал подольский предоставил полную свободу делать вылазки всякий раз, когда это будет нужно и удобно.
Когда офицеры узнали, где и кто из них должен стоять, они подняли радостный крик, застучали саблями в знак готовности защищать крепость. Услыхав это, генерал подольский подумал: «Я не верил, что мы сможем защищаться, и пришел сюда без всякой веры, лишь повинуясь голосу совести, но кто знает, с такими воинами, быть может, нам и удастся отразить неприятеля. Успех будет приписан мне, и меня провозгласят вторым Иеремией, а в таком случае, ей-богу, меня сюда привела счастливая звезда!»
И, как прежде он сомневался в возможности обороны, так теперь он стал сомневаться в возможности взять крепость, — он воспрянул духом и стал деловито совещаться о
