— Ara! Ну и что же? Ну и что же?
— Среди них есть сильные люди, но турка, искусного в фехтовальном деле, трудно встретить! — говорил маленький рыцарь.
— Значит, и я могла бы с любым сразиться?
— Могла бы, но только я тебя не возьму!
— А если б хоть разик!.. Знаешь, Михал, когда ты уходишь за стены, я даже не тревожусь. Я знаю, что с тобой никто не справится!
— А разве меня не могут подстрелить?
— Молчи! Разве нет Бога над нами? Ты не дашь себя зарубить — это главное!
— Одному или двум не дамся!
— Ни троим, Михалок, ни четверым!
— Ни четырем тысячам! — сказал Заглоба, передразнивая ее. — Если бы ты знал, Михал, что она выделывала во время рассказа пана подкомория. Я чуть не лопнул от смеха! Ей-богу! Носом фыркала, как коза, и по очереди смотрела в лицо каждой бабе, чтобы убедиться, достаточно ли она восхищается. Под конец я испугался, как бы она не вздумала кувыркаться от радости, а это было бы не совсем приличное зрелище!
Маленький рыцарь слегка потянулся — он очень устал, потом вдруг обнял жену и сказал:
— Моя квартира в крепости уже готова, но как мне не хочется туда возвращаться! Баська, уж не остаться ли мне здесь?
— Как хочешь, Михалок! — ответила Бася, опуская глаза.
— Ха! — воскликнул Заглоба. — Меня уж здесь считают старым грибом, а не мужчиной — настоятельница позволяет мне жить в монастыре. Но я отомщу за это! Вы заметили, как мне подмигивала пани Хоцимирская! Вдовушка она… ладно! Больше я ничего не скажу!
— Ей-богу, останусь! — сказал маленький рыцарь. А Бася на это:
— Только бы тебе отдохнуть хорошенько!
— Почему же ему не отдохнуть? — спросил Заглоба.
— Потому, что мы будем говорить, говорить, говорить!
Пан Заглоба стал искать свою шапку, чтобы идти на покой; наконец нашел ее, надел на голову и сказал:
— Не будете вы говорить, говорить, говорить! И он ушел.
XVI
На следующий день, на рассвете, маленький рыцарь отправился под Княгин, где имел несколько стычек со спагами, и взял в плен Булука, известного турецкого воина. Весь день он провел в деле, на поле битвы; часть ночи просидел на военном совете у пана Потоцкого и, только когда запели первые петухи, отправился спать. Только лишь заснул он крепким сном, как вдруг его разбудил грохот пушек. В ту же минуту его верный слуга жмудин Пентка, почти друг Володыевского, вошел в комнату.
— Ваша милость, — воскликнул он, — неприятель под городом! Маленький рыцарь вскочил на ноги.
— А чьи орудия слышно?
— Наши пугают язычников. Подъехал большой отряд и захватил скот в поле.
— Конница, пан! Все чернокожие. Наши их крестным знамением разгоняют; кто их знает, не черти ли они!
— Черти или не черти, а нам надо к ним ехать! — ответил маленький рыцарь. — Ты пойдешь к пани и скажешь ей, что я в поле. Если она захочет прийти в крепость посмотреть, то пусть идет, но только с паном Заглобой, ибо на его благоразумие я особенно полагаюсь!
Полчаса спустя пан Володыевский во главе своих драгун и волонтеров из шляхты, которые рассчитывали отличиться в стычке, отправился за стены. Из старого замка можно было прекрасно рассмотреть всю неприятельскую конницу, числом около двух тысяч, состоявшую отчасти из спагов, но главным образом из египетской султанской гвардии. В гвардии этой служили богатые и храбрые мамелюки с берегов Нила. Их блестящие доспехи, пестрые, тканные золотом головные уборы, белые бурнусы и оружие, осыпанное драгоценными каменьями, делали из них самую блестящую конницу в мире. Они вооружены были только копьями из коленчатого тростника, кривыми кинжалами и ножами. Сидя на лошадях, легких, как ветер, они с криком носились по полю, словно радужное облако. Осаждаемые не могли ими вдоволь налюбоваться.
Пан Володыевский двинулся к ним во главе своей конницы. Но и тем и другим трудно было вступить в рукопашный бой: турок удерживали крепостные пушки, а маленький рыцарь не мог выйти из-за линии пушечного огня — их было слишком много. А потому и те и другие некоторое время держались вдалеке друг от друга, потрясая оружием и издавая громкие крики. Наконец пылким сынам пустыни, очевидно, надоели эти пустые угрозы, всадники один за другим начали отделяться от общей массы и, приблизившись, стали вызывать противников на единоборство. Они тотчас рассеялись по полю и мелькали на нем, подобно цветам, колеблемым ветром. Володыевский смотрел на своих.
— Мосци-панове! Нас вызывают! Кому угодно?
Первым кинулся огненный рыцарь, пан Васильковский, за ним пан Мушальский, несравненный стрелок из лука и превосходный фехтовальщик, за ними двинулся пан Мязга, герба Прус, который на всем скаку умел нанизывать перстень на копье, за ним пан Теодор Падаревский, пан Озевич и пан Шмлуд-Плоцкий, князь Овсяный и пан Мурос Шелюта и еще несколько прекрасных кавалеров; отправилась и кучка драгун в надежде захватить хорошую добычу, особенно бесценных арабских коней. Во главе драгун ехал суровый Люсня и, покусывая свой светлый ус, уже заранее высматривал кого-нибудь побогаче.
День был прекрасный, и все было отлично видно. Пушки на валах понемногу умолкали: пушкари боялись стрелять, чтобы не подстрелить кого-нибудь из своих; к тому же они предпочитали смотреть на битву, чем стрелять по рассеянным всадникам. А те ехали друг другу навстречу сначала шагом, потом рысью и не в ряд, а как кому было удобнее. Подъехав близко друт к другу, они удержали лошадей и начали переругиваться, чтобы разъярить противника и подбодрить себя.
— Не разжиреете вы от нас, псы басурманские! Не спасет вас ваш пророк нечестивый! — кричали поляки.
А турки кричали что-то по-турецки и по-арабски. Среди поляков многие знали оба языка, ибо многие, подобно несравненному лучнику, пережили тяжкую неволю.
А так как язычники особенно поносили Пресвятую Деву, у верных слуг Марии волосы встали дыбом от негодования, и они пришпорили лошадей, чтобы отомстить за оскорбление ее имени.
Кто из них первым напал на врага и лишил его жизни? Пан Мушальский прежде всего поразил стрелой молодого бея в пурпурной чалме и в серебряных, блестящих, как лунный свет, доспехах. Стрела вонзилась ему под левый глаз и до половины ушла в голову, а он, откинув назад свое красивое лицо, распростер руки и упал с лошади. Стрелок спрятал лук, подскочил к нему и пронзил его саблей, потом взял его превосходное оружие, погнал его лошадь в сторону своих и крикнул по-арабски:
— Дай-то Бог, чтобы это был сын султана! Он тут сгниет, прежде чем вы отступать станете!
Услыхав это, турки и египтяне смутились, и тотчас к пану Мушальскому кинулись два бея, но им загородил дорогу Люсня, своей свирепостью напоминавший волка, и в одно мгновение укусил одного из них насмерть. Сначала ранил его в руку, и когда тот наклонился, чтобы поднять выскользнувшую саблю, он страшным ударом по шее почти отсек ему голову. Другой, видя это, быстро повернул коня назад; но пан Мушальский опять вынул лук и пустил ему вдогонку смертоносную стрелу; стрела догнала его во время бегства и вонзилась между лопатками.
Третьим поразил своего противника пан Шмулд-Плоцкий, который разрубил ему шлем. Не выдержало страшного удара серебро шлема: конец сабли застрял в костях черепа, и Шмулд-Плоцкий некоторое время не мог его вытащить. Другие сражались с переменным успехом, но в большинстве случаев победа оставалась за опытной в фехтовальном деле шляхтой. От руки великана Гамди-бея пало двое драгун, он же ударил потом по лицу князя Овсяного кривым булатом и свалил его на землю.
Князь обагрил родную землю своей княжеской кровью, а Гамди повернул коня к пану Шелюте, лошадь которого, споткнувшись, попала ногой в яму. Пан Шелюта, видя, что смерть неизбежна, спрыгнул с коня, чтобы хоть с земли сразиться со страшным всадником. Но Гамди опрокинул его своим конем и концом сабли рассек ему плечо. У Шелюты рука тотчас повисла, а бей бросился дальше в поле, ища себе противников. Но у многих не хватило мужества сразиться с ним, так явно превосходил он всех своей силой. Ветер развевал его белый бурнус наподобие крыльев хищной птицы, золоченые доспехи бросали зловещий отблеск на его лицо, почти черное, с дикими, сверкающими глазами; кривая сабля блестела над головой, как в ясную ночь блестит серп месяца.
Знаменитый лучник выпустил в него уже две стрелы, но обе только жалобно зазвенели, ударившись о кольчугу, и упали в траву; пан Мушальский стал раздумывать, пустить ли ему третью стрелу в шею коня или с саблей броситься на бея. Но пока он раздумывал, бей заметил его первый и погнал к нему своего жеребца.
Оба они столкнулись посредине поля. Пан Мушальский хотел похвастаться своей страшной силой и взять Гамди живым; сильным ударом снизу он выбил у него саблю из рук, схватил его одной рукой за горло, другой за гребень шлема и с силой потянул его к себе. Вдруг у его седла лопнула подпруга, и несравненный стрелок перевернулся вместе с седлом и свалился на землю. Гамди рукояткой сабли ударил его по голове и оглушил. Раздались радостные крики спагов и мамелюков, которые уже испугались, было, за Гамди. Огорчились поляки, и враги кучками бросились друг к другу, одни, чтобы схватить лучника, другие, чтобы отстоять хотя бы его тело.
Маленький рыцарь до сих пор не принимал участия в этом бою: ему не позволяло его достоинство полковника. Но, увидав падение Мушальского и перевес Гамди-бея, он решил отомстить за лучника и вместе с тем ободрить других. Воодушевленный этой мыслью, он пришпорил свою лошадь и помчался в поле наискось с быстротой ястреба, налетающего на стаю ржанок. Бася, стоявшая с Заглобой у бойницы старого замка, заметила его в подзорную трубу и тотчас крикнула пану Заглобе:
— Михал скачет! Михал скачет!
— Вот тут ты и узнаешь его! — воскликнул старый воин. — Смотри внимательно, смотри, на кого он прежде всего бросится! Не тревожься!
Подзорная труба дрожала
