— Не знаю, думаю только, что в руках князя воеводы были еще офицеры, и когда бы мы Кмицица расстреляли, он бы тотчас велел их расстрелять. А может, наш полковник сжалился над слезами панны Биллевич, — упала она будто без памяти, едва отходили. И все-таки осмелюсь сказать: плохо сделали, что отпустили этого человека, потому столько зла он сотворил, что впору разве Люциферу. Вся Литва на него сетует, а сколько вдов плачет, сколько сирот, сколько калек убогих — один только бог знает! Кто его кончит, такую заслугу будет иметь перед богом и людьми, будто бешеную собаку убил!
Юзва снова стал рассказывать о Володыёвском, Скшетуских и о хоругвях, стоявших в Подляшье.
— С припасом худо, — говорил он, — имения князя гетмана вконец разорены, крошки не найдешь ни для себя, ни для коня, а шляхта там убогая, однодворцы живут в застянках, как у нас, в Жмуди. Положили полковники разделить хоругви на сотни и расставить на постой так, чтобы сотня от сотни была в миле или двух. Не знаю, что будет, когда зима придет.
Кмициц, который терпеливо слушал эти речи, пока разговор шел о нем, встрепенулся тут и даже рот раскрыл, чтобы сказать из своего темного угла: «Да вас гетман, когда вы так вот разделитесь, как раков из сака по одному рукой повыберет!»
Но в эту минуту отворилась дверь, и на пороге показался Сорока, которого Кмициц услал готовить в дорогу лошадей. Свет от очага падал прямо на суровое лицо вахмистра; поглядел на него Юзва Бутрым, пристально так посмотрел и спрашивает Жендзяна:
— Это твой человек, вельможный пан? Что-то он мне знаком!
— Нет, — ответил Жендзян, — это шляхтичи с лошадьми на ярмарку едут.
— Куда же это вы едете? — спросил Юзва.
— В Соботу, — ответил старый Кемлич.
— Где это?
— Недалеко от Пёнтка.
Как раньше Кмициц, так теперь Юзва принял этот ответ за неуместную шутку и нахмурился:
— Отвечай, когда спрашивают!
— А по какому праву ты спрашиваешь?
— Могу тебе и это сказать: послан я в разъезд поглядеть, нет ли в округе подозрительных людей. Вот и вижу я, есть тут такие, что не хотят сказать, куда едут!
Опасаясь, как бы дело не кончилось дракой, Кмициц отозвался из своего темного угла:
— А ты не сердись, пан солдат. Пёнтек и Собота — это города такие, там осенью, как и в других городах, бывают конные ярмарки. Не веришь, так спроси пана старосту, он должен знать.
— Ну как же! — подтвердил Жендзян.
— Это дело другое, — ответил Бутрым. — Но только зачем вам туда ехать? Вы и в Щучине можете сбыть лошадей, нам их вот как не хватает, а те, что мы в Пильвишках взяли, негодны, все в ссадинах.
— Всяк туда держит путь, куда ему надобно, вот и мы знаем, куда нам лучше ехать, — возразил ему Кмициц.
— Куда тебе лучше, я не знаю, а вот нам никак не лучше, что ты угонишь табун к шведам да про нас им донесешь.
— Странно мне это! — заметил арендатор из Вонсоши. — Шведов эти люди ругают, а что-то уж очень к ним рвутся. — Тут он обратился к Кмицицу: — А ты тоже не больно похож на барышника, вон и перстень дорогой я видел у тебя на руке, такого бы и пан не постыдился.
— Коли так он твоей милости по вкусу пришелся, покупай его у меня, я в Ленге двадцать грошей за него заплатил, — ответил Кмициц.
— Двадцать грошей? Видно, поддельный, но хороша подделка. Покажи-ка!
— Бери, пожалуйста!
— А ты сам что, встать не можешь? Я к тебе должен подходить.
— Уж очень устал я.
— Э, братец! Можно подумать, ты лицо хочешь спрятать!
Услышав эти речи, Юзва, не говоря ни слова, подошел к очагу, выхватил пылающую головню и, держа ее высоко над головой, шагнул прямо к Кмицицу и поднес ее к его глазам.
В то же мгновение Кмициц поднялся во весь рост, и минуту они оба смотрели друг другу в глаза, — головня выпала внезапно из рук Юзвы, рассыпав по дороге тысячи искр.
— Господи Иисусе!! — воскликнул он. — Да это Кмициц!
— Я самый! — ответил пан Анджей, видя, что больше таиться нельзя.
Но тут Юзва стал кричать солдатам, оставшимся во дворе.
— Эй, сюда, сюда, держи его! — Затем он повернулся к Кмицицу: — Так это ты, дьявол, изменник?! Так это ты, исчадие ада?! Раз ушел из моих рук, а теперь переоделся и пробираешься к шведам? Так это ты, Иуда, изверг рода человеческого? Теперь не уйдешь!
С этими словами он схватил пана Анджея за ворот, а пан Анджей схватил его; но еще раньше с лавки поднялись два молодых Кемлича, Косьма и Дамиан, достав косматыми головами чуть не до потолка, и Косьма спросил:
— Лупить! — ответил старый Кемлич, выхватывая саблю.
В эту минуту с треском повалилась дверь, и в корчму ринулись солдаты Юзвы, а вслед за ними, чуть не на плечах их, ворвалась челядь Кемличей.
Левой рукой Юзва схватил пана Анджея за ворот, а правой уже держал обнаженную рапиру, размахивая ею с такой быстротой, что она молнией сверкала в воздухе. Хоть пан Анджей и не был такой непомерной силы, как Юзва, однако тоже как клещами сдавил ему шею. Глаза у Юзвы выкатились, рукоятью рапиры он хотел размозжить Кмицицу руку, но не успел, Кмициц раньше ударил его по голове эфесом сабли. Пальцы Юзвы, державшие ворот Кмицица, мгновенно разжались, сам он пошатнулся от удара и откинулся назад. Кмициц оттолкнул его от себя, чтобы сподручней было рубить, и со всего размаха полоснул саблей по лицу. Юзва, как дуб, повалился навзничь, ударившись головою об пол.
— Бей их! — крикнул Кмициц, в котором сразу проснулся прежний забияка.
Однако кричать уже не было надобности, в корчме кипел бой. Молодые Кемличи рубились саблями, а порой, как пара быков, бодались головами, за каждым ударом валя кого-нибудь наземь; сразу же за ними выступал старик: приседая раз за разом до самой земли и щуря глаза, он раз за разом тыкал острием сабли под рукой у сыновей.
Но наибольшее опустошение вносил в ряды противника Сорока, привычный к дракам в корчмах, в тесноте. Он так напирал на врагов, что те не могли достать его острием; расстреляв сперва пистолеты, он садил теперь рукоятями по головам, размозжал носы, выбивал зубы и глаза. Челядь Кемличей и два солдата Кмицица помогали своим.
Противники в схватке перекатились уже от стола в другой конец корчмы. Лауданцы отчаянно защищались; но когда Кмициц, повалив Юзву, ринулся в свалку и тут же распластал еще одного Бутрыма, победа стала склоняться на его сторону.
Слуги Жендзяна тоже вбежали в корчму с саблями и ружьями; но как ни кричал им Жендзян: «Бей их!» — они не знали, кого бить, так как лауданцы не носили мундиров и нельзя было разобрать, где свои и где чужие. В общей свалке им попадало и от тех и от других.
Жендзян держался осторожно, не ввязывался в драку, он только силился распознать Кмицица, чтобы показать своим, куда направить выстрел; но при слабом свете лучины Кмициц все время пропадал у него из глаз, то возникая, как огненный дьявол, то снова исчезая в полумраке.
Лауданцы с каждой минутой все слабей отражали удары, — сердце упало у них, когда они увидели сраженного Юзву и услышали страшное имя Кмицица. И все же они сражались упорно. Тем временем корчмарь тихонько проскользнул между дерущимися с ведром воды в руке и выплеснул ее на огонь. В корчме воцарилась непроглядная тьма; противники сбились в такую тесную кучу, что могли только садить друг друга кулаками, через минуту стихли крики, слышно было только тяжелое дыхание и беспорядочный топот ног. Вскоре через выломанную дверь вырвались в сени слуги Жендзяна, за ними лауданцы, а уж за ними люди Кмицица.
Они стали преследовать друг друга в сенях, в зарослях крапивы, во дворе и в сарае. Раздалось несколько выстрелов, взвизгнули и заржали лошади. Бой закипел у повозок Жендзяна, под которыми укрылись его слуги; лауданцы тоже искали там убежища; слуги Жендзяна, приняв их за врагов, дали по ним несколько залпов.
— Сдавайтесь! — кричал старый Кемлич; тыча острием сабли между спицами колес, он вслепую колол спрятавшихся под повозкой людей.
— Стой! Сдаемся! — раздалось несколько голосов.
И слуги старосты из Вонсоши стали выбрасывать из-под повозки сабли и ружья, затем молодые Кемличи принялись вытаскивать за головы их самих, пока старик не крикнул:
— К телегам! Бери все, что попадется под руку! Живо! Живо! К телегам!
Молодым не надо было в третий раз повторять приказ, они бросились отстегивать пологи, из-под которых показали свои круглые бока короба Жендзяна. Они уж и короба стали скидывать, когда раздался голос Кмицица:
— Стой!
И Кмициц, как бы в подтверждение приказа, стал хлестать их плашмя окровавленной саблей.
Косьма и Дамиан поспешно отскочили в сторону.
— Пан полковник, разве нельзя? — покорно спросил старик.
— Не сметь! — крикнул Кмициц. — Найди мне старосту!
Косьма и Дамиан в мгновение ока ринулись на поиски, а за ними бросился и отец; через четверть часа они снова появились, ведя Жендзяна, который, увидев Кмицица, сказал ему с низким поклоном:
— Обиду терплю я, вельможный пан, ни с кем я войны не искал, а что знакомых еду проведать, так это всяк волен делать.
Кмициц, опершись на саблю, тяжело дышал и не говорил ни слова.
— Я, — продолжал Жендзян, — ни шведам, ни гетману не нанес никакой обиды, только ехал к пану Володыёвскому, так ведь он мой старый знакомый, и на Руси мы вместе с ним воевали. Чего это мне лезть на рожон?! Не был я в Кейданах, и нет мне дела до того, что там было. У меня одно на мысли: ноги унести отсюда, да чтоб добро мое, что дал мне господь, не пропало. Я ведь не украл его, в поте лица заработал. Нет мне до всего этого дела! Отпусти ты только меня отсюда!
Кмициц тяжело дышал и все глядел словно бы рассеянно на Жендзяна.
— Покорнейше прошу, вельможный пан! — снова заговорил староста. — Ты же видел, не знаю я этих людей и отроду не был им другом. Напали они на твою милость, так получили по заслугам, но за что же я должен страдать, за что мое добро должно пропадать? Чем я провинился? Коли уж нельзя иначе, так откуплюсь я
