К счастью, грек, у которого было все-таки доброе сердце, пришел под вечер навестить детей и проститься с ними и принес с собою разные припасы для дороги. Кроме того, он дал им несколько порошков хинина и немного стеклянных бус. Узнав о болезни Идриса, он сказал Гебру, Хамису и бедуинам:
– Знайте, что я прихожу сюда по приказанию Махди.
А когда, услышав это, они поклонились ему до самой земли, он продолжал:
– Вы должны смотреть, чтоб дети были сыты в дороге, и вообще хорошо обходиться с ними. Они дадут отчет Смаину о том, как вы с ними обращались, а Смаин напишет об этом пророку. Если здесь получится какая-нибудь жалоба на вас, то следующая почта привезет вам смертный приговор.
Новый поклон был единственным ответом на эти слова. Лица у Гебра и Хамиса были похожи на морды собак, которым надели намордники.
Грек приказал им удалиться, а сам обратился к детям по-английски:
– Я все это выдумал: Махди и не думал давать никаких новых приказаний относительно вас. Но раз он велел, чтоб вы отправились в Фашоду, так надо, по крайней мере, чтоб вы могли доехать туда живыми. Я рассчитываю, что ни один из этих людей не увидит до отъезда ни Махди, ни халифа.
Потом он обратился к одному Стасю:
– Я сердился на тебя и теперь еще не могу простить тебе твоей выходки. Ты знаешь, что ты чуть меня не погубил? Махди разгневался и на меня. Чтоб снискать его прощение, мне пришлось отдать Абдуллаги значительную часть моего имущества. Да и то еще я не знаю, надолго ли я в безопасности. Во всяком случае, я не смогу больше помогать пленникам так, как я помогал до сих пор. Но мне жаль вас, а особенно ее, – он указал на Нель. – У меня есть дочка одних лет с ней… и я люблю ее больше, чем свою жизнь… Ради нее я сделал все для вас… Ее зовут так, как и тебя, моя малютка. Если бы не она, я предпочел бы тоже умереть, чем жить в этом аду.
Он говорил волнуясь. На минуту он замолчал, потом провел рукой по лбу и заговорил о другом:
– Махди посылает вас в Фашоду, рассчитывая, что вы там умрете. Этим он думает отомстить вам за твое упрямство, которое глубоко задело его, и в то же время не утратить славы «милостивого». Таков он всегда… Но кто знает, кому раньше суждена смерть! Абдуллаги подсказал ему мысль, чтоб он приказал этим псам, которые вас похитили, ехать с вами. Он их скупо наградил и теперь боится, чтоб об этом не стали говорить в народе. Притом и он и пророк не хотят, чтоб эти люди рассказывали, что в Египте есть еще войска, пушки, деньги и англичане… Тяжелый предстоит вам путь и далекий… Вы поедете по безлюдной и нездоровой стране. Смотрите же, берегите как зеницу ока порошки, которые я вам дал.
– Прикажите еще раз Гебру, чтобы он не смел морить голодом и бить Нель, – попросил еще раз Стась.
– Не бойтесь, – ответил тот. – Я поручил заботиться о вас старому шейху, который везет почту. Я ему подарил часы, и теперь вы можете быть уверены в его покровительстве.
Между тем солнце зашло, и наступила звездная ночь. В темноте послышалось фырканье лошадей и кряхтенье навьюченных верблюдов.
XX
Старый шейх Гатим верно сдержал слово, данное греку, и был внимателен и заботлив к детям. Дорога вверх по Белому Нилу была тяжела. Они ехали через Кетаину, Эд-Дусим и Кану, миновали Аббу, лесистый остров на Ниле, где до войны жил в дупле полусгнившего дерева Махди, в то время еще простой пустынник-дервиш. Каравану приходилось часто объезжать кругом большие, поросшие папирусом и залитые водой пространства, так называемые судды, с которых ветер доносил отравленное зловоние разлагающихся листьев, нанесенных течением реки. Английские инженеры перерезали в свое время эти естественные плотины[32], так что пароходы могли идти от Хартума до Фашоды и дальше. Но в то время река опять образовала затор и не могла свободно течь дальше, образуя широкие разливы по обеим сторонам. Местность на правом и на левом берегу была покрыта высокими порослями, среди которых возвышались холмы термитов и отдельные высокие деревья. Кое-где лес доходил до самой реки. Там, где было посуше, росли рощи акаций. В течение первых недель путникам попадались арабские селения и деревушки, состоявшие из домов со странными тыквообразными крышами, сплетенными из соломы дохну. Но за Аббой, проехав селение Гоз-Аббу-Гума, они очутились в стране черных. Она была совершенно пуста, так как дервиши почти поголовно захватили все местное негритянское население и продавали его на рынках Хартума, Омдурмана, Дарры, Фашера, Эль-Обейда и других суданских, дарфурских и кордофанских городов. Тех, кому удалось спастись в чащах лесов от плена, уничтожили голод и оспа, с необычайной силой свирепствовавшая вдоль Белого и Голубого Нила. Сами дервиши говорили, что от нее умирали «целые народы». Прежние плантации сорго, маниоки и бананов поросли непроходимыми зарослями. Зато дикие звери, никем не преследуемые, расплодились в изобилии. Нередко на закате дети видели издали стада слонов. Медленным шагом направлялись они к знакомым им местам водопоя, напоминая своим видом как бы движущиеся огромные серые скалы. При виде их Гатим, торговавший прежде слоновой костью, причмокивал губами, вздыхал и доверчиво говорил Стасю:
– Машаллах! Сколько здесь богатства! Но теперь не стоит охотиться, потому что Махди запретил египетским купцам приезжать в Хартум, и некому продавать клыки, разве эмирам на умбаи.
Кроме слонов, попадались и жирафы. Завидев караван, они торопливо убегали тяжелой рысью, помахивая своими длинными шеями и точно припадая то на одну, то на другую ногу. За Гоз-Аббу-Гума стали все чаще появляться буйволы и целые стада антилоп. Когда не хватало свежего мяса, всадники охотились на них, но большей частью безуспешно, так как чуткие и быстроногие животные не подпускали к себе близко и не давали себя окружить.
Припасов вообще было мало, так как в обезлюдевшей стране нельзя было получить ни проса, ни бананов, ни рыбы, которые в прежние времена караванам доставляли негры из племен шиллюк и динка, охотно обменивая их на стеклянные бусы и проволоку из белой меди. Но Гатим не дал детям умереть с голоду и притом держал Гебра в ежовых рукавицах. Когда однажды во время ночного привала Гебр ударил Стася, снимавшего седла с верблюдов, он приказал его больно наказать, так что жестокий суданец проклинал минуту, когда он покинул Файюм, и всю свою злобу вымещал на молодом подаренном ему невольнике, по имени Кали.
Стась сначала был рад тому, что они покинули зараженный Омдурман и что он видит страны, о которых всегда мечтал. Его сильный организм пока превосходно переносил все трудности пути, а более обильная пища вернула ему силы и энергию. Нередко во время пути и на биваках он шептал на ухо сестренке, что убежать можно и с берегов Белого Нила и что он вовсе не отказался от этого намерения. Но его беспокоило ее здоровье. К концу третьей недели со времени отъезда из Омдурмана Нель, правда, еще не захворала лихорадкой, но лицо ее исхудало и, вместо того чтоб покрыться загаром, становилось все более прозрачным, а ее маленькие ручки имели такой вид, точно были вылеплены из воска. У нее не было недостатка в заботах о ней и удобствах, какие Стась и Дина могли ей доставить при содействии Гатима, но ей недоставало здорового воздуха пустыни. Влажный и знойный климат наряду с невзгодами пути все сильнее подрывал силы хрупкого ребенка.
Начиная от Гоз-Аббу-Гума, Стась начал давать ей каждый день по полпорошка хинина и очень огорчался, думая о том, что ему ненадолго хватит этого лекарства, которого нигде нельзя будет потом достать. Но делать было нечего: надо было прежде всего стараться предупредить лихорадку. Порою его охватывало отчаяние. Он утешался только мыслью, что Смаин, если захочет обменять их на своих детей, должен будет отыскать для них какую-нибудь более здоровую местность, чем Фашода.
Но несчастье, казалось, не переставало преследовать своих жертв. За день до прибытия в Фашоду Дина, чувствовавшая себя нехорошо еще в Омдурмане, развязывая узел с вещами Нель, который она взяла из Файюма, упала в обморок и свалилась с верблюда. Стась и Хамис с большим трудом привели ее в чувство, но сознание вернулось к ней только к вечеру, и то на минуту. Она со слезами простилась со своей любимой питомицей и умерла. Дети почувствовали себя еще более одинокими, так как утратили в ней единственное близкое и привязанное к ним существо. Особенно тяжелым ударом это было для Нель. Стась напрасно старался утешить ее всю ночь и весь следующий день.
Наступила шестая неделя путешествия. На следующий день, утром, караван достиг Фашоды, но нашел только развалины. Махдисты расположились лагерем под открытым небом или в наскоро сооруженных шалашах из травы и ветвей. За три дня перед тем весь город сгорел дотла. Остались лишь закопченные дымом стены круглых глиняных хижин и стоявший у самого берега огромный деревянный амбар для слоновой кости. Теперь в нем жил вождь дервишей, эмир Секи-Тамала. Он пользовался очень большим влиянием среди махдистов и был тайным врагом халифа Абдуллаги и близким другом Гатима. Он гостеприимно принял старого шейха с детьми, но при первой же встрече сообщил неприятную новость.
Они не застали Смаина в Фашоде. За два дня перед тем он отправился на восток и юг Нила, на охоту за невольниками, и никто не знал, когда он вернется, так как ближайшие окрестности были совершенно безлюдны и человеческий товар приходилось искать очень далеко. Неподалеку от Фашоды лежала, правда, Абиссиния, с которою дервиши тоже вели войну. Но Смаин, имея только триста человек, не осмелился бы перейти ее границу, тщательно охраняемую воинственным населением и солдатами царя Иоанна.
Ввиду всего этого Секи-Тамала и Гатим стали обдумывать, что им делать с детьми. Совещание происходило, главным образом, за ужином, на который эмир пригласил также Стася и Нель.
– Я, – сказал он Гатиму, – должен скоро отправиться со всеми своими людьми в
