– Мне велели отвезти их в Фашоду, – ответил Гатим, – вот я и привез их. Теперь я мог бы о них больше не беспокоиться. Но мне поручил их мой хороший друг, грек Калиопули, и мне не хотелось бы, чтоб они умерли.
– А они умрут здесь наверное.
– Что же делать?
– Вместо того чтоб оставлять их в пустой Фашоде, отошли их Смаину, вместе с теми людьми, что привезли их в Омдурман. Смаин отправился в горы, в сухую возвышенную область, где лихорадка не убивает людей так, как над рекой.
– Как же они найдут Смаина?
– По следам огня. Он будет жечь степь, – во-первых, чтоб загонять зверей в скалистые ущелья, где ему легко будет окружать их и убивать, а во-вторых, чтоб спугивать из чащи язычников, попрятавшихся туда от погони… Смаина нетрудно найти.
– Но догонят ли они его?
– Он будет проводить иногда по нескольку дней в одной местности, чтоб коптить мясо. Если они выедут даже через два или три дня, они, наверно, догонят его.
– Но зачем им гнаться за ним? Он ведь все равно вернется в Фашоду.
– Нет. Если ловля невольников будет удачна, он поведет их в города на продажу…
– Что же делать?
– Помни, когда мы оба уедем из Фашоды, если даже лихорадка не свалит детей, они умрут с голоду.
– Клянусь пророком, ты прав!
И, действительно, ничего не оставалось больше делать, как отправить детей на новое скитанье. Гатим, который оказался действительно хорошим человеком, беспокоился лишь о том, чтобы Гебр, жестокость которого он видел в пути, не позволял себе мучить детей. Но грозный Секи-Тамала, наводивший страх даже на собственных солдат, велел призвать суданца и объявил ему, что он должен отвезти детей живыми и здоровыми к Смаину и обходиться с ними хорошо; в противном случае он будет казнен. Добрый Гатим убедил еще эмира подарить малютке Нель невольницу, которая служила бы ей и ухаживала за ней в пути и в лагере Смаина. Нель очень обрадовалась этому подарку, особенно когда подаренной невольницей оказалась молодая девушка из племени динка, с приятными чертами и ласковым выражением лица.
Стась понимал, что Фашода – это смерть, и не думал упрашивать Гатима, чтоб их не отправляли в новое, уже третье, путешествие. К тому же он рассчитывал про себя, что, едучи на юго-восток, они должны будут очень приблизиться к абиссинской границе и, может быть, им удастся бежать. Кроме того, он полагал, что в сухих нагорных местах Нель, может быть, не заболеет лихорадкой. Принимая все это во внимание, он охотно и проворно занялся приготовлениями к дороге.
Гебр, Хамис и оба бедуина тоже не возражали против похода, рассчитывая, что в лагере Смаина им удастся наловить много невольников и потом выгодно продать их на рынках. Они знали, что торговцы невольниками наживают иногда огромные богатства. Во всяком случае, они предпочитали уехать, чем оставаться под строгим надзором Гатима и Секи-Тамалы.
Приготовления, однако, отняли много времени. Детям необходимо было отдохнуть. Верблюды не годились уже для этого путешествия; арабам, а с ними также Стасю и Нель, предстояло ехать на лошадях. А Кали, невольнику Гебра, и Мее (так Нель назвала, по совету Стася, свою прислужницу) надо будет идти пешком рядом с ними. Гатим раздобыл осла, который должен был нести палатку, предназначенную для девочки, и провизию для детей на три дня. Больше Секи-Тамала не мог ей ничего предоставить. Для Нель устроили нечто вроде женского седла из войлока, пальмовых циновок и бамбуковых палок.
Три дня дети провели, для отдыха, в Фашоде; но невероятное множество комаров над рекой делало пребывание там прямо невыносимым. Днем появлялись целые тучи больших голубых мух, которые, правда, не кусали, но были страшно назойливы, залезали в уши, облепляли глаза, попадали даже в рот. Стась слышал в Порт-Саиде, что комары и мухи разносят заразу лихорадки и вызывают воспаление глаз. В конце концов он сам стал просить Секи-Тамалу, чтоб тот поскорее отправил их, тем более что приближался период весенних дождей.
XXI
– Стась, отчего мы все едем да едем, а Смаина все нет и нет?
– Не знаю; наверно, он быстро идет вперед, чтоб поскорее добраться до места, где сможет набрать негров. Ты хотела бы, чтоб мы нагнали уже его отряд?
Девочка кивнула своей русой головкой, давая понять, что очень хотела бы.
– А зачем тебе это так нужно? – спросил Стась.
– Может быть, Гебр не посмеет при Смаине так бить этого бедного Кали.
– Смаин, наверно, не лучше. Все они не знают жалости к своим невольникам.
– Да?
И две слезинки скатились по ее исхудалым щечкам.
Это было в девятый день путешествия. Гебр, который был теперь предводителем каравана, сначала легко находил следы похода Смаина. Его путь указывали полосы сожженных зарослей и покинутые становища, полные обглоданных костей и разных отбросов. Но через пять дней караван очутился перед необозримым пространством сожженной степи, где ветер разнес пожар во все стороны. Следы стали неясны и запутанны, так как Смаин, по-видимому, разбил своих охотников на несколько отрядов поменьше, чтоб легче окружать стада зверей и добывать пропитание. Гебр не знал, в каком направлении идти, и часто казалось, что караван после долгого обхода возвращался на то же место, откуда тронулся. Потом им попались на пути леса. Проехав через их дебри, они очутились среди скал. Почва была здесь покрыта плоскими глыбами или мелкими камнями, так часто раскиданными на большом пространстве, что детям они напоминали городскую мостовую. Растительности было очень мало. Лишь кое-где в расселинах скал росли молочаи, мимозы, да еще реже – высокие деревья со светлой зеленью, которые Кали называл на языке кисвахили «м’ти» и листьями которых кормили лошадей. Кругом совершенно не было ни рек, ни ручьев. К счастью, время от времени уже начали выпадать дожди, так что воду удавалось находить во впадинах и углублениях скал. Зверей спугнули отряды Смаина. Караван умер бы с голоду, если бы не множество птиц, которые поминутно взлетали из-под ног лошадей, а по вечерам так густо сидели на ветвях деревьев, что достаточно было выстрелить наугад, чтоб несколько штук непременно свалились на землю. Они совсем не были пугливы, позволяли подходить близко, а взлетали так тяжело и лениво, что Саба, бежавший впереди каравана, почти каждый день ловил их и душил по нескольку штук.
Хамис убивал их больше десятка в день из старого пистонного ружья, которое выторговал у одного из подчиненных Гатиму дервишей во время пути из Омдурмана в Фашоду. Но дроби у него оставалось уже не больше чем на двадцать зарядов, и его беспокоила мысль: что будет, когда весь запас ее истощится. Правда, несмотря на то, что все животные были спугнуты, по временам между скал появлялись небольшие стада красивых антилоп, распространенных во всей Центральной Африке. Но в них нужно было стрелять из штуцера. Между тем никто из арабов и суданцев не умел пользоваться ружьем Стася, а дать его мальчику в руки Гебр не решался.
Его самого тоже начинала тревожить продолжительность путешествия. У него являлась даже по временам мысль вернуться в Фашоду, так как если они разъедутся со Смаином, то им угрожала опасность заблудиться в диких местах, где, не говоря уже о голоде, на них могли напасть дикие звери и еще более дикие негры, дышавшие местью за охоту на них, которой они подвергались. Но он не знал, что Секи-Тамала собирается в поход против Эмина, потому что разговор об этом происходил не при нем; он боялся, что ему придется явиться перед лицом грозного эмира, который велел ему отвезти детей к Смаину и дал письмо к последнему, предупредив, что если он не исполнит как следует поручения, то будет казнен. Все это вместе наполняло его душу горечью и злобой. Но он не мог больше вымещать свои неудачи на Стасе и Нель; зато спина бедного Кали каждый день обагрялась кровью под его беспощадным корбачом. Юный невольник подходил к своему суровому господину всегда с трепетом и страхом. Но тщетно обнимал он его ноги и целовал руки, тщетно валялся перед ним по земле. Каменного сердца дикаря не трогали ни смирение, ни стоны, и корбач впивался из-за малейшего пустяка, а иногда и совсем без всякого повода, в тело несчастного отрока. На ночь ему надевали на ноги деревянные колодки, чтоб он не убежал. Днем он шел на веревке, привязанный к лошади Гебра, что очень забавляло Хамиса. Нель обливалась слезами при виде страданий несчастного Кали. Стась возмущался в душе и несколько раз горячо заступался за него. Но, заметив, что это только еще больше возбуждает Гебра, он стискивал только зубы и молчал. Кали, однако, понял, что дети заступаются за него, и глубоко полюбил их своим бедным исстрадавшимся сердцем.
Уже два дня они ехали по каменистому ущелью с высокими, крутыми скалами по бокам. По нанесенным и раскиданным в беспорядке кругом камням легко было догадаться, что в дождливую пору ущелье наполнялось водой. Сейчас, однако, дно его было совершенно сухо. Под обрывистыми стенами росло немного травы, целые чащи терновника, а кое-где попадались даже деревья. Гебр направил караван в эту каменную горловину, потому что она шла все вверх; он полагал, что она доведет его до какой-нибудь возвышенности, откуда легко будет заметить днем дым, а ночью костры лагеря Смаина. Местами ущелье становилось так узко, что только две лошади могли идти рядом; местами оно расширялось, образуя маленькие, круглые долины, окруженные как бы высокими каменными стенами, на которых сидели огромные павианы, играя между собой, визжа и скаля зубы перед караваном.
Был пятый час вечера, и солнце клонилось уже к закату. Гебр начинал думать о ночлеге и хотел только добраться до какой-нибудь прогалины, где бы можно было устроить «зерибу», то есть окружить караван вместе с лошадьми забором из колючих мимоз и акаций, для защиты от диких зверей. Саба бежал впереди, лая на обезьян, которые начинали, завидев его, беспокойно метаться, и то и дело исчезал за поворотами ущелья. Эхо гулко повторяло его лай.
Вдруг он перестал лаять, а через минуту прибежал что было сил назад к лошадям с ощетинившейся на
