Но, миновав всего лишь один небольшой поворот, они вдруг сразу натянули поводья и мгновенно остановились как вкопанные перед поразившим их зрелищем.
На небольшой скале, возвышавшейся по самой середине довольно широкого в этом месте ущелья, лежал лев.
Их отделяло от него самое большее сто шагов. Могучий зверь, завидев всадников, поднялся и уставился на них. Низко стоявшее уже солнце освещало его огромную голову и мохнатую грудь, и в этом красном зареве он был похож на одного из сфинксов, украшающих вход в древнеегипетские храмы.
Лошади стали приседать, вертеться и отступать назад. Испуганные всадники не знали, что предпринять. Из уст в уста передавались лишь тревожные и беспомощные возгласы: «Аллах! Бисмиллах! Аллах акбар!»
А царь пустыни поглядывал на них свысока, недвижимый, как бы отлитый из бронзы.
Гебр и Хамис слышали от купцов, приезжавших со слоновой костью и каучуком из Судана в Египет, что львы ложатся иногда на пути караванов, которым приходится тогда просто-напросто сворачивать в сторону и объезжать их. Но тут некуда было свернуть. Оставалось разве только повернуть назад и бежать! Да! Но в таком случае не было почти сомнения, что страшный зверь бросится за ними вдогонку.
Опять послышались лихорадочные вопросы:
– Что делать?
– Что делать?
– Аллах! Может быть, он уйдет.
– Нет, не уйдет.
Опять наступила тишина. Слышен был только храп лошадей и ускоренное дыхание нескольких человек.
У Гебра мелькнула в голове дикая мысль: убить негра Кали и оставить его труп; дикий зверь, бросившись за ними, увидит на земле окровавленное тело и остановится, чтобы сожрать его.
Он притянул за веревку невольника к седлу и уже занес над ним нож, но в ту же секунду Стась схватил его за широкий рукав.
– Что ты делаешь, разбойник?!
Гебр начал вырываться. Если бы мальчик схватил его за руку, он вырвался бы в одно мгновение; но вырвать рукав ему было не так легко. Вырываясь изо всех сил, он хрипел в то же время сдавленным от бешенства голосом:
– Пес, если его не хватит, я убью и вас! Аллах! Убью, убью!
Стась побледнел как полотно; в голове у него как молния, пронеслась мысль, что лев, мчась главным образом за лошадьми, может действительно пробежать мимо трупа Кали, и тогда Гебр без малейшего сомнения убьет их, одного за другим.
И, таща его с удвоенной силой, он крикнул:
– Дай мне ружье! Я убью льва!
Эти слова поразили бедуинов своей неожиданностью, и они не знали, что делать, но Хамис, который видел еще в Порт-Саиде, как Стась стреляет, тотчас же закричал им:
– Дайте ему ружье! Он убьет льва!
Гебр сразу вспомнил выстрелы на озере Кароуне и, ввиду страшной опасности, перестал сопротивляться. Напротив, он поспешно дал мальчику в руки штуцер, а Хамис быстро открыл ящик с патронами, из которого Стась схватил полную горсть.
Потом он соскочил с лошади, зарядил ружье и двинулся вперед. В течение нескольких первых шагов он был как бы ошеломлен. Но тотчас же близкая и страшная опасность заставила его забыть обо всем другом. Перед ним был лев. При виде зверя у него потемнело в глазах. Он ощутил холод в щеках и в носу, почувствовал, что ноги у него точно налиты свинцом и дыхание спирает в груди. Ему стало страшно. В Порт-Саиде он часто читал, даже во время уроков, об охоте на львов; но одно дело было – рассматривать картинки в книге, а другое – очутиться лицом к лицу с чудовищем, которое смотрит на него точно с удивлением, морща свой широкий, похожий на щит, лоб.
Арабы затаили дыхание; никогда в жизни им не приходилось видеть ничего подобного: с одной стороны мальчик, казавшийся среди высоких скал еще меньше, чем он был на самом деле, с другой – могучий зверь, весь золотой в лучах солнца, величественный, грозный, «царь с огромной головой», как говорят суданцы.
Стась напряг всю силу воли, чтоб преодолеть бессилие, сковывавшее его ноги, и двинулся дальше. Еще минуту ему казалось, будто сердце готово выпрыгнуть у него прямо изо рта. Это длилось до тех пор, пока он не поднял ружье. После этого надо было думать о другом: подойти ли ближе или стрелять сейчас? Куда целиться? Чем меньше расстояние, тем вернее выстрел. А потому, значит, вперед! Сорок шагов… Еще много… Тридцать… двадцать! Вот уже воздух доносит острый, звериный запах…
Мальчик остановился.
Лев между тем встал, выгнул спину и наклонил голову к земле. Губы его начали разжиматься, брови надвинулись на глаза. Это крошечное существо осмелилось подойти к нему слишком близко, – и он стал готовиться к прыжку, присел на задние лапы…
Но… одно мгновение… Стась заметил, что мушка штуцера как раз совпала со лбом зверя. Он спустил курок.
Грянул выстрел. Лев привстал на дыбы, вытянулся – и грохнулся на спину, лапами кверху.
И так, в предсмертных судорогах, он скатился со скалы на землю.
Стась держал его еще несколько минут под выстрелом, но, видя, что судороги зверя прекращаются и что его желто-серое тело застывает в мертвой неподвижности, он выкинул старый патрон и зарядил ружье новым.
Скалистые стены еще оглашало громкое эхо. Гебр, Хамис и бедуины не могли сразу заметить, что случилось, так как накануне ночью шел дождь, и, вследствие влажности воздуха, дым от выстрела заслонил все в тесном ущелье. И только когда дым рассеялся, они стали кричать от радости и хотели поскакать к мальчику; но напрасно, – никакая сила не могла заставить лошадей сделать хоть один шаг вперед.
Стась повернулся, окинул взором четверых арабов и впился глазами в Гебра.
– А, – прошептал он, стиснув зубы, – довольно, разбойник… Теперь я поговорю с тобою по-другому… Теперь уж ты не убьешь ни Нель, ни кого другого…
И вдруг он почувствовал, что нос и щеки опять бледнеют у него и холодеют, но это был другой холод – не от страха, а от грозного, непоколебимого решения, от которого сердце в его груди стало на мгновение как бы железным.
– Да, они изверги, убийцы, и Нель в их руках… Но они уже не убьют ее, – снова прошептал он.
Он сделал несколько шагов к арабам, опять остановился и вдруг с необычайной быстротой поднял ружье и прицелился.
Два выстрела, один за другим, разбудили эхо в ущелье: Гебр свалился на землю, как мешок песка, а Хамис наклонился в седле и хлопнулся окровавленным лбом о шею лошади.
Та же участь постигла обоих бедуинов, которые издали крик ужаса и, соскочив с лошадей, бросились к Стасю, думая убить его, вместо того чтоб обратиться в бегство, чего Стась очень хотел, не желая им смерти.
Наступила гробовая тишина.
Ее прерывали лишь стоны Кали, который бросился на колени и, протянув вперед руки, кричал на ломаном языке кисвахили:
– Бвана Кубва![34] Убить льва, убить злых людей, но не убивать Кали!
Стась не слышал его криков. Некоторое время он стоял, не сознавая, что с ним. Но, заметив побелевшее личико Нель, ее испуганные, широко раскрытые от ужаса глаза, он подбежал к ней.
– Нель! Не бойся!.. Нель! Мы свободны!..
Действительно, они были свободны. Но вместе с тем они были брошены в дикой безлюдной пуще, в дебрях Черного материка.
XXII
Прежде чем Стась с молодым негром успели перетащить с середины ущелья убитых арабов и тяжелое тело льва, солнце спустилось еще ниже, и скоро должна была наступить ночь. Но ночевать тут же, рядом с трупами, было невозможно; и хотя Кали, показывая на убитого зверя, гладил себя по груди и повторял, причмокивая языком: «Мсури ньяма» (хорошее мясо), Стась не дал ему заняться «ньямой», а велел ловить лошадей, разбежавшихся после выстрелов. Черный юноша очень ловко справился с этим поручением: вместо того чтоб гнаться за животными вдоль ущелья, он, понимая, что они будут убегать от него все дальше вперед, вскарабкался наверх и кратчайшим путем, минуя извилины, забежал спереди. Таким образом он без труда поймал двух лошадей, а двух других погнал на Стася. Только лошадей Гебра и Хамиса не удалось отыскать. И без них, однако, осталось четыре, не считая навьюченного багажом и палаткой осла, который обнаружил поистине философское спокойствие в столь трагический момент. Его нашли за ближайшим поворотом, где он тщательно, не спеша пощипывал траву, росшую на дне ущелья.
Суданские лошади вообще привыкли видеть диких зверей, но боятся львов; и их нелегко удалось провести мимо скалы, где чернел еще труп царя зверей. Они фыркали, раздувая ноздри и вытягивая шеи по направлению к окровавленным камням. Но когда осел, помахав только немного ушами, прошел спокойно, они тоже прошли за ним. Ночь надвигалась быстро, но караван проехал все-таки около километра и остановился лишь там, где ущелье опять расширялось, образуя небольшую, полукруглую долину, густо поросшую терновником и кустами колючей мимозы.
– Господин, – сказал юный негр. – Кали зажечь огонь, большой огонь!
И, взяв широкий суданский меч, который он снял с трупа Гебра, он стал срезать им терновник и даже целые небольшие деревца. Когда костер уже был разведен, он не прекратил своей работы, пока не набрал такого запаса, чтоб его хватило на всю ночь.
Затем вдвоем со Стасем они раскинули палатку для Нель под высокой отвесной скалой и окружили ее полукругом широким и высоким колючим забором, так называемой «зерибой». Стась знал из описаний путешествий по Африке, что путешественники защищают себя таким образом от нападения диких зверей. Лошадям не хватило места за забором, и молодые люди, расседлав их и сняв с них баклаги и мешки, только стреножили их, чтоб они не ушли слишком далеко, ища травы или воды. Меа, впрочем, нашла воду неподалеку, в каменной впадине, образовавшей как бы небольшой бассейн под расположенными напротив скалами. Воды было достаточно и для лошадей и для ужина, который был приготовлен из настрелянной утром Хамисом дичи. Во вьюках, которые тащил на себе вместе с палаткой осел, нашлось около трех мер дурры и несколько горстей соли, да еще пучок сушеных корней маниоки.
Ужин, таким образом, вышел на славу. Но его ели почти одни только Кали и Меа. Юный негр, которого Гебр жестоко морил голодом, съел столько, сколько могло вполне хватить на двоих. Но зато он был от всей души благодарен своим новым господам и тотчас же после ужина пал ниц перед Стасем и Нель в знак того, что он хочет до конца жизни остаться их невольником, а затем с такой же покорностью склонился перед ружьем Стася, понимая, по-видимому, что
