Пения птиц, которое придает столько прелести европейским лесам, совсем не было слышно; зато среди листвы раздавались самые причудливые крики, напоминавшие то звук пилы, то звон литавр, то клекот аиста, то скрип старых дверей, то хлопанье в ладоши, то кошачье мяуканье, то даже громкий и возбужденный человеческий разговор. Иногда над деревьями вспархивали небольшие стаи серых, зеленых или белых попугаев или ярко опушенных перцеядов, тихо и плавно колыхавшихся в воздухе. На белоснежном фоне каучуковых лиан мелькали по временам небольшие обезьянки-траурницы, совершенно черные, с белым хвостом, белыми полосами по бокам и такими же бакенбардами, обрамлявшими черное как уголь лицо.
Дети с изумлением смотрели на этот девственный лес, на который до сих пор, может быть, никогда еще не глядели глаза белого человека. Саба то и дело нырял в чащу, откуда доносился его веселый лай. Маленькую Нель подкрепили хинин, обед и отдых. Ее личико стало живее и румянее, глазки глядели веселее. Она поминутно спрашивала у Стася названия разных деревьев и птиц, на что он отвечал, как мог. Наконец, она заявила, что хочет сойти с лошади, чтоб собрать много-много цветов.
Но мальчик улыбнулся и сказал:
– Тебя сейчас же там скушают сиафу.
– А что это – сиафу? Это еще хуже льва?
– И хуже и не хуже. Это – муравьи такие; они ужасно кусаются. Их масса на ветках, и они так и сыплются людям на спину, точно огненный дождь. Но они ходят и по земле. Попробуй только сойти с лошади и пройтись немного по лесу, – сейчас начнешь прыгать и пищать, как обезьянка. Даже от льва легче защититься. Иногда они идут огромными рядами, и тогда все уступают им дорогу.
– А ты справился бы с ними?
– Я? Понятно!
– Как?
– Огнем и кипятком.
– Ты всегда придумаешь что-нибудь умное, – проговорила девочка тоном глубокого уважения.
Стасю очень польстили эти слова. Он ответил самоуверенно, весело поглядывая на нее:
– Постарайся только быть здоровой, а уж во всем остальном можешь положиться на меня.
– Знаешь, у меня даже голова перестала болеть.
– Вот и хорошо!
Так беседуя, они миновали лес, примыкавший к оврагу одним только своим боковым отрогом. Солнце стояло еще высоко и изрядно жгло, так как погода была совершенно ясная и на небе не было ни одного облачка. Лошади обливались потом; Нель стала тоже жаловаться на чрезмерный зной. Вследствие этого Стась высмотрел подходящее место и свернул в ущелье, где западная стена бросала довольно густую тень. Там было прохладнее, и вода, оставшаяся в углублениях после вчерашнего ливня, была тоже довольно холодная. Над головами юных путешественников перепархивали то и дело с одной стороны ущелья на другой туканы с пурпурно-красными головами, голубой грудью и желтыми крыльями. Стась стал рассказывать Нель о том, что он знал из книжек о нравах этих птиц.
– Знаешь, – сообщил он ей, – некоторые туканы, чтоб высиживать детей, выбирают где-нибудь в дереве дупло; самка сносит яйца и садится на них, а самец замазывает отверстие глиной, так что видна только одна ее голова. И только тогда, когда вылупятся молодые птенцы, он разбивает своим большим клювом глину и выпускает самку на свободу.
– А что она в это время ест?
– Самец кормит ее. Все летает кругом и приносит ей разные ягоды.
– А он позволяет ей спать? – продолжала спрашивать девочка сонным голосом.
Стась улыбнулся.
– Если госпоже туканихе хочется так, как тебе сейчас, тогда позволяет.
В прохладном ущелье бедную девочку стал одолевать сон, так как с утра до полудня ей пришлось отдыхать очень мало. Стасю очень хотелось последовать ее примеру, но он не мог, потому что ему приходилось держать ее, чтоб она не упала. К тому же ему было очень неудобно сидеть верхом на плоском, широком седле, которое Гатим вместе с Секи-Тамалой устроили для девочки в Фашоде. Он не решался, однако, даже пошевельнуться и пустил лошадь совсем шагом, чтобы не разбудить Нель.
Девочка между тем, откинувшись назад, приткнулась головкой к его плечу и заснула как следует.
Дыхание ее было ровно и спокойно, и Стась не жалел, что отдал ей последний порошок хинина. Прислушиваясь к ее дыханию, он чувствовал, что опасность лихорадки пока что миновала.
Мысль его работала:
«Ущелье подымается все в гору, и сейчас – даже довольно круто. Мы поднимаемся все выше, и местность, чем дальше, становится суше. Надо будет только отыскать местечко повыше, хорошо закрытое, у проточной воды. Там можно будет расположиться надолго и дать «мухе» отдохнуть недельку-другую, а то, пожалуй, и переждать всю массику[35]. Редко кто выдержал бы на ее месте и десятую часть всех невзгод, которые вынесла она. Но все-таки надо ей тоже отдохнуть! После такой ночи другая давно бы вся горела в лихорадке, а она спит себе преспокойно!»
Ему стало весело на душе. Поглядывая сверху на головку Нель, приткнувшуюся к его груди, он думал про себя радостно и как будто удивленно:
«Странное дело! Видно, однако, я очень люблю эту «муху»! То есть любил-то я ее и всегда, но вот теперь как-то еще больше!»
И, сам не зная, чем объяснить себе такое странное явление, он решил мысленно:
«Это, наверно, потому, что мы так много пережили вместе, и потому, что на мне теперь лежит вся забота о ней».
А тем временем он поддерживал осторожно «муху» правой рукой за поясок, чтобы она не упала у него с седла и не разбилась о землю. Ехали они тихим шагом, молча. Только Кали напевал что-то себе под нос, восхваляя Стася:
– Великий Господин! Великий Господин… Убить Гебра, убить льва и буйвола! Иа! Иа! Великий Господин убить еще много львов! Иа! Много мяса! Много мяса! Иа! Иа!
– Кали, – спросил тихо Стась, – ва-химы охотятся на львов?
– Ва-химы боятся львов, но ва-химы копать большие ямы, и если лев ночью попасть туда, тогда ва-химы смеяться.
– Что же вы тогда делаете?
– Ва-химы бросать много дротиков, так что лев – как еж. Тогда его вытащить из ямы и кушать. Лев хороший.
И, по своему обыкновению, он погладил себя по животу.
Стасю не очень понравился такой охотничий прием, и он стал расспрашивать, какие еще звери попадаются в стране ва-химов. Они долго говорили об антилопах, страусах, жирафах и носорогах, пока до слуха их вдруг не донесся шум водопада.
– Что это! – воскликнул Стась. – Перед нами река и водопад?
Кали кивнул головой, показывая, что, по-видимому, это так.
Они поехали несколько ускоренным шагом, прислушиваясь к шуму, который становился все яснее.
– Водопад! – повторил с изумлением Стась.
Но едва они миновали один поворот, а за ним следующий, как вдруг неожиданное препятствие преградило им дальнейший путь.
Нель, заснувшая под равномерный конский топот, сразу проснулась.
– Что, мы уже останавливаемся на ночлег? – спросила она.
– Нет, – ответил Стась. – Но видишь, скала загородила ущелье.
– Так что же мы сделаем?
– Пробраться мимо нее никак нельзя; надо будет вернуться немного назад, подняться наверх и объехать эту преграду. Но до вечера еще два часа, времени достаточно. Пускай лошади тоже отдохнут. Слышишь, водопад?
– Слышу.
– Мы там сделаем привал и переночуем.
Затем он приказал Кали взобраться на край оврага и посмотреть, не завалено ли дно ущелья и дальше подобными преградами, а сам стал внимательно рассматривать скалу и немного спустя воскликнул:
– Она оторвалась и обрушилась недавно. Видишь, Нель, этот излом? Посмотри, какой он свежий. На нем нет ни мхов, ни каких-либо растений. А, я понимаю…
Он указал девочке рукой на росший на краю ущелья баобаб, огромный корень которого свешивался вдоль стены по самому излому.
– Вот этот самый корень проник в щель между стеной и скалой и, все разрастаясь в толщину, отколол, наконец, скалу. Это очень странно, потому что камень ведь тверже дерева. Но в горах, я знаю, это часто случается. Какой-нибудь пустяк заденет такую едва держащуюся глыбу, и она отрывается.
– Но что же могло толкнуть эту скалу?
– Трудно сказать. Может быть – вчерашняя гроза, может быть – какая-нибудь прежняя.
В это время прибежал Саба, который перед тем отстал от каравана. Он остановился вдруг, точно его потянул кто-нибудь сзади за хвост, стал нюхать воздух, а затем попытался пролезть в узкую щель между стеной и оторвавшейся скалой. Но тотчас же он стал пятиться назад с ощетинившейся шерстью.
– Стась, не ходи туда, – стала просить Нель. – Там, может быть, лев.
Но мальчик, любивший немного прихвастнуть своим молодечеством и со вчерашней ночи ужасно сердитый на львов, ответил:
– Эка важность, лев – днем!
Но, прежде чем он подошел к ущелью, сверху раздался голос Кали:
– Бвана Кубва! Бвана Кубва!
– Что такое? – спросил Стась.
Негр спустился в одно мгновение по стеблю лианы. По лицу его было видно, что он возвращается с какой-то важной новостью.
– Слон! – воскликнул он.
– Слон?
– Да, – ответил молодой негр, размахивая руками, – там гремучая вода, а тут скала, слон не может выйти. Великий Господин убить слона, а Кали его кушать, – ах, как кушать!
Эта мысль его так обрадовала, что он стал подпрыгивать, хлопая себя руками по коленям, и смеяться как сумасшедший, закатывая при этом глаза и сверкая белыми зубами.
Стась не понял сначала, почему Кали говорит, что слон не может выйти из ущелья. Желая посмотреть, что случилось, он сел на лошадь и, поручив Нель Меа, чтоб в случае надобности быть со свободными для выстрела руками, велел Кали сесть позади, после чего они повернули и стали искать место, где бы было поудобнее взобраться наверх. По дороге Стась продолжал расспрашивать, каким образом слон мог там очутиться, и из ответов Кали понял приблизительно, что случилось.
По-видимому, слон бежал ущельем, спасаясь от огня во время пожара степи. По дороге он сильно толкнул слабо державшуюся скалу, и она обрушилась, преградив ему обратный путь. Затем, добежав до конца ущелья, он очутился
