Стась хотел непременно сам менять ему повязки и предложил, что или он сам будет приезжать каждый день, или, чтоб не оставлять Нель на попечении обоих чернокожих, он перевезет его на растянутом между двумя лошадьми войлоке на скалистый мыс, в «Краков».
Линде согласился на помощь при перевязывании раны, но отказался переехать на новое место.
– Я знаю, – сказал он, указывая на своих негров, – что эти люди должны умереть. Но пока они не умрут, я не могу их оставить, чтоб их живьем растерзали гиены, которых ночью только огонь держит в отдалении.
И он трижды с волнением повторил:
– Не могу, не могу, не могу!
XXXIV
На следующий день, когда Стась явился в лагерь, Линде был еще в сознании, но силы покидали его с каждой минутой. После перевязки он отдал Стасю спрятанные в жестяной коробке бумаги, попросил беречь их и больше не вымолвил ни слова. Есть он уже не мог, но его страшно мучила жажда. К вечеру он начал бредить. Он звал каких-то детей, кричал им, чтоб они не уплывали слишком далеко в озеро, а под конец начал метаться в судорогах и хвататься руками за голову.
На следующее утро он совсем не узнал Стася, а через три дня умер, не приходя в сознание. Стась искренне плакал над ним. Потом он и Кали снесли его в соседнюю узкую и продолговатую пещеру и заложили вход в нее терновником и камнями.
Маленького Насибу Стась взял в «Краков», а Кали приказал стеречь на месте припасы и жечь по ночам вблизи спящих большой костер. Сам он все время сновал от одного ущелья к другому, перевозя узлы, оружие и особенно патроны ремингтонов. Он высыпал из них порох и готовил заряд, чтобы взорвать скалу, державшую взаперти Кинга. К счастью, здоровье Нель после ежедневного приема хинина значительно поправилось, а большее разнообразие в пище укрепило ее силы. Стась, однако, всегда неохотно и с опаской оставлял ее и, уезжая, не позволял ей выходить из убежища, а входное отверстие закрывал колючими ветками акаций. Но из-за множества работы, выпавшей на его долю, ему приходилось оставлять ее на попечении Меа, Насибу и Саба, на которого он, кстати сказать, больше всего рассчитывал. Он предпочитал по нескольку раз в день ездить в лагерь Линде за тюками, чем оставлять девочку одну. Надо сказать правду: работа страшно утомляла его, но его железное здоровье выдерживало все труды. Прошло, однако, дней десять, пока узлы были разобраны. Менее нужные он велел спрятать в пещеру, а более необходимые отвезти в «Краков». Лошадей тоже отвели на мыс и туда же свезли на них значительное количество ремингтонов, которые должен был нести Кинг. В течение этого времени в лагере Линде то и дело просыпался кто-нибудь из спавших негров, срывался в предсмертном припадке болезни с места, убегал в степь и больше не возвращался. А некоторые так и умирали на месте. Другие, мчась вперед без оглядки, разбивали головы о попадавшиеся им навстречу скалы – тут же в лагере или где-нибудь поблизости. Хоронить их приходилось Кали. По прошествии двух недель остался только один негр, но и тот скоро умер во сне от истощения.
Наконец настало время взорвать скалу и освободить Кинга. Он стал уже настолько ручным, что слушался Стася, обхватывал его хоботом за пояс и сажал к себе на спину. Мало-помалу он привык носить и тяжести, которые Кали втаскивал ему на спину по бамбуковой лестнице. Нель все время твердила, что его слишком нагружают, но, право, все, что на него клали, было для него перышком, и только тюки, оставшиеся после Линде, могли, пожалуй, составлять для него сколько-нибудь заметную тяжесть. С Саба, при виде которого он сначала обнаруживал большую тревогу, он совсем подружился и играл с ним, опрокидывая его в шутку хоботом наземь, а собака делала вид, что кусает его. Иногда, однако, слон неожиданно обливал Саба водой, что тот считал совершенно неуместной шуткой.
Но детей радовало, главным образом, то обстоятельство, что умное и серьезное животное понимало все, чего от него хотели, и слушалось не только каждого слова, но даже малейшего знака. В этом отношении слоны значительно превосходят всех ручных животных, и Кинг был несравненно выше Саба, который на все нотации Нель вилял хвостом, а потом делал по-своему. В течение нескольких недель слон превосходно научился понимать, что больше всего нужно слушаться Стася и больше всего заботиться о Нель. И он усердно исполнял все приказы мальчика, а любил больше всего девочку. С Кали он меньше церемонился, а на Меа совсем не обращал внимания.
Приготовив заряд, Стась засунул его в самую глубокую щель и залепил ее всю глиной, оставив лишь небольшое отверстие, через которое свешивался фитиль, скрученный из сухих пальмовых волокон и натертый молотым порохом. Наконец наступил решительный момент: Стась сам зажег натертый порохом шнур и помчался изо всех сил к дереву, где перед тем он запер всех. Нель боялась, чтобы Кинг не испугался, но Стась успокоил ее, во-первых, тем, что выбрал день, когда утром пронеслась гроза с молнией и громом, а во-вторых, уверил ее, что дикие слоны вообще привыкли к грохоту, когда над степью бушуют небесные стихии. Тем не менее все сидели с бьющимися сердцами, считая минуту за минутой. Наконец страшный гром потряс воздух, так что даже огромный баобаб весь задрожал сверху донизу, а остатки трухи посыпались им на головы. Стась тотчас же выскочил из дерева и, быстро миновав извилины ущелья, побежал к проходу.
Последствия взрыва оказались замечательными. Одна половина известняковой скалы рассыпалась на мелкие куски, а другая растрескалась на несколько более или менее крупных глыб, которые силой взрыва раскидало на большое пространство.
Слон был свободен.
Мальчик с торжеством побежал на край обрыва, где собрались уже Нель, Меа и Кали. Кинг все-таки немного испугался и, отступив к самому краю лощины, стоял с поднятым хоботом и глядел в ту сторону, откуда раздался такой необычайный треск. Но когда Нель стала звать его, он перестал хлопать ушами, а когда она спустилась к нему через открытый уже проход, он совсем успокоился. Но еще больше, чем Кинг, испугались лошади, из которых две убежали в степь, так что Кали с трудом нашел их там лишь перед самым закатом солнца.
Еще в тот же день Нель вывела Кинга «в свет». Колосс послушно шел за ней, как маленькая собачонка, а потом выкупался в реке и сам позаботился об ужине для себя: уткнувшись головой в большую смоковницу, он сломал ее как тростинку и тщательно объел все плоды и листья.
Вечером, однако, он вернулся под дерево и, тыча поминутно свой саженный нос через отверстие, так тщательно и назойливо искал Нель, что Стасю пришлось в конце концов здорово шлепнуть его по хоботу.
Но больше всего был рад результатам этого дня Кали, так как у него свалилась с плеч забота о собирании корма для великана, что было совсем нелегкой работой.
Стась и Нель слышали, как он, разводя огонь для ужина, распевал новый радостный гимн:
– Великий Господин убивать люди и львы! Йа, йа! Великий Господин разбивать скалы! Йа! Слон сам ломать деревья, а Кали ничего не делать и много кушать. Йа, йа!
Дождливый период, или так называемая массика, близился к концу. Случались еще пасмурные и дождливые дни, но бывали и совсем ясные. Стась решил перебраться на гору, которую указал ему Линде, и выполнил этот план тотчас же по освобождении Кинга. Здоровье Нель не мешало переезду, так как она чувствовала себя гораздо лучше.
Улучив ясное утро, путешественники тронулись на юг. Теперь они не боялись уже заблудиться, так как в наследство от Линде, между множеством разных других предметов, мальчик получил компас и превосходную подзорную трубу, через которую легко можно было разглядеть даже очень отдаленные места. Кроме Саба и осла, с ними шли пять навьюченных лошадей и слон. Последний, кроме тюков на спине, нес на шее и Нель, которая выглядела между его огромными ушами так, точно сидела в большом кресле. Стась без сожаления покидал прибрежный мыс и баобаб, с которыми у него соединялось воспоминание о болезни Нель. Но девочка с грустью окидывала прощальным взглядом скалы, дерево, водопад и дала слово, что вернется еще сюда, когда будет большая.
Еще грустнее был маленький Насибу. Он искренне любил своего прежнего господина и теперь, едучи на осле в конце каравана, поминутно озирался со слезами в ту сторону, где остался навеки бедный Линде.
Ветер дул с севера, и день был очень холодный. Благодаря этому путникам не надо было ждать от десяти до трех, пока не пройдет самый жгучий зной, и им удалось проехать больше, чем обыкновенно проходят за день караваны. Расстояние было не так велико, и за несколько часов до заката солнца Стась уже увидал гору, к которой они направлялись. За нею, на фоне неба, обрисовывалась длинная цепь других гор. Когда путники подъехали ближе, то оказалось, что крутые откосы горы омывает петля той же реки, на берегу которой они жили раньше. Вершина была точно срезана, совершенно ровная, а снизу казалась покрытой сплошным густым лесом. Стась рассчитал, что если мыс, на котором рос их баобаб, находился на высоте семисот метров, а высота горы была восемьсот, значит, они будут жить на высоте тысяча пятьсот метров, то есть в климате, незначительно уже отличавшемся от египетского. Эта мысль придала ему бодрость и желание как можно скорее занять эту естественную крепость. Единственную скалистую тропу, которая вела к ней, они нашли легко и начали по ней взбираться вверх. Через полтора часа они были уже наверху. Лес, который они видели снизу, оказался банановой рощей. Завидев ее, все, не исключая Кинга, очень обрадовались. Но особенно был рад Стась: он знал, что нет в Африке более питательной, здоровой и хорошо действующей после всяких болезней пищи, чем мука из высушенных бананов. А их было так много, что могло хватить хоть на целый год.
Среди огромных листьев этих растений
