– Хотим.
– И чтобы между вами не было ни лжи, ни измены, ни злобы? И чтоб вы были братьями?
– Да!
Собравшиеся вокруг воины с возрастающим вниманием следили за происходящим.
– Ао! – воскликнул старый негр. – Но если один из вас обманет другого, изменит ему, обкрадет его, отравит, убьет, – то пусть будет проклят! И если он лжет и замышляет измену, то пусть не проглотит крови своего брата и пусть изрыгнет ее на наших глазах! И пусть умрет! Пусть растерзает его вобо! Или лев! Пусть растопчет его слон, носорог и буйвол! И пусть его укусит змея! А язык у него пусть станет черный! А глаза у него пусть спрячутся в затылок! И пусть он ходит пятками кверху!
Не только Стась, но и Кали закусывали губы, чтобы не прыснуть со смеху. А заклинания между тем повторялись, и все страшнее. Наконец у старого негра не хватило больше сил и дыхания: он сел на землю и некоторое время молча покачивал головой из стороны в сторону. Минуту спустя, однако, он встал и, взяв нож, надрезал им кожу на руке Кали и, вымазав в его крови кусок печени козленка, ткнул его в рот М’Руа, а другой кусок, вымазанный в крови царька, – в рот Кали. И тот и другой проглотили их с такой быстротой, что глаза у обоих чуть не выскочили на лоб, а потом они схватили друг друга за руки в знак верной и вечной дружбы.
Воины стали радостно кричать:
– Оба проглотили, ни один не подавился; значит, оба говорят искренне и нет между ними измены!
Стась мысленно благодарил Кали за то, что он заместил его в этой церемонии, так как чувствовал, что если бы ему пришлось глотать «кусок» М’Руа, то ему, наверно, пришлось бы обнаружить неискренность и быть заподозренным в измене.
Но зато с этой минуты маленьким путешественникам действительно больше не грозило со стороны дикарей никакое коварство, никакое нападение, а напротив, они были окружены полным гостеприимством и почти божескими почестями. Уважение к ним возросло еще больше, когда Стась, заметив большое падение на унаследованном от Линде барометре, предсказал дождь и когда дождь действительно в тот день пошел. Негры были убеждены, что этот дождь подарило «доброе Мзиму», и их благодарность к Нель не имела границ. Стась подшучивал над ней, говоря, что раз она сделалась негритянским божком, то дальше он поедет уже один, а ее оставит в деревне М’Руа, где негры выстроят для нее капище из слоновьих клыков и будут приносить ей бобы и бананы.
Но Нель была настолько уверена, что он этого не сделает, что, привстав на цыпочки, шепнула ему на ухо только два слова: «Не оставишь!» – а потом начала прыгать от радости, говоря, что раз негры, оказывается, такие добрые, то, значит, все путешествие до океана пойдет легко и быстро.
Ночью Стась оказал действительную услугу негритянскому царьку и его подданным: когда слоны напали на плантации бананов, он поехал к ним на Кинге и пустил в стадо несколько ракет. Переполох, вызванный огненными змеями, превзошел даже его ожидания. Огромные животные, охваченные безумным страхом, наполнили всю степь ревом и топотом и, убегая без оглядки, опрокидывались и топтали друг друга. Могучий Кинг с большой охотой преследовал убегающих товарищей, не жалея ударов хоботом и клыками. После такой ночи можно было быть уверенным, что долго ни один слон не появится на плантациях бананов и пальм «дум», принадлежавших деревне старого М’Руа.
Среди негров царила неописуемая радость. Они провели всю ночь в пляске и пили пиво из проса и пальмовое вино. Кали узнал у них много полезного. Оказалось, что некоторые из них слышали о какой-то «большой воде», лежащей на востоке и окруженной горами. Для Стася это было доказательством, что озеро, о котором ему не приходилось читать в книгах, действительно существует. Кроме того, он понял, что, продолжая идти в избранном направлении, они набредут, рано или поздно, на племя ва-химов. Из того, что язык Меа и Кали почти не отличался от языка М’Руа, он заключил, что название Ва-хима, вероятно, местное и что народы, живущие по берегам Бассо Нарок, наверное, все принадлежат к большому племени шиллюков, которое населяет все пространство от Нила на восток, неизвестно до каких пределов[42].
XXXIX
Все население далеко провожало «доброе Мзиму» и простилось с ним со слезами, умоляя его, чтобы оно явилось еще когда-нибудь к старому М’Руа и помнило о его народе. Следующие три дня караван опять шел по пустынным местам. Дни были знойные, а ночи, благодаря высоте равнины, такие холодные, что Стась велел Меа покрывать Нель двумя одеялами. Им часто приходилось проходить через горные ущелья, иногда бесплодные и скалистые, а иногда – покрытые такой густой и переплетенной между собой растительностью, что через нее едва удавалось пробираться. На обрывах этих ущелий они видели больших обезьян, а иногда львов и пантер, гнездившихся в скалистых пещерах. Стась убил одну из них по просьбе Кали, который нарядился потом в ее шкуру для того, чтобы негры сразу могли узнавать, что имеют дело с лицом царской крови.
За ущельями, на высокой нагорной равнине, стали опять показываться негритянские поселения. Одни находились близко одно от другого, другие – на расстоянии дня или двух пути. Все они были окружены высоким частоколом и так обвиты ползучими растениями, что даже вблизи выглядели точно рощицы девственного леса. Только дым, подымавшийся посредине, давал понять, что там живут люди. Принимали караван везде приблизительно так же, как в деревне М’Руа, то есть сначала с испугом и недоверием, а потом с неописуемым изумлением, восторгом и благоговением. Один только раз случилось, что вся деревня, завидев слона, Саба, лошадей и белых людей, убежала в соседний лес, так что не с кем было даже говорить. Но ни одно копье не было направлено против путешественников. Большей частью Кали съедал, бывало, «кусок» местного царька, а царек – «кусок» Кали, после чего отношения устанавливались самые дружелюбные, причем «доброму Мзиму» приносилась дань благоговения и преданности в виде кур, яиц и меда, добываемого из колод, подвешенных на пальмовых веревках к ветвям больших деревьев. Великий Господин, повелитель слона, грома и огненных змей, возбуждал вначале страх, который, однако, быстро сменялся благодарностью, когда дикари убеждались, что его щедрость равна его могуществу. Там, где селения отстояли друг от друга недалеко, из одного сообщали в другое о появлении необычайных путешественников посредством ударов тамтама. Негры вообще умеют все выражать посредством ударов в этот инструмент вроде бубна. Иногда случалось, что все население выбегало им навстречу, настроенное самым дружелюбным образом.
В одной деревне, насчитывавшей около тысячи человек, местный властелин, который в своем лице соединял роль жреца и царька, согласился показать путешественникам «великого фетиша», то есть божество, которое было окружено таким благоговением и страхом, что к его капищу из черного дерева, покрытому кожей носорога, никто не смел приближаться и жертвоприношения оставлялись на расстоянии пятидесяти шагов. Царек рассказывал, что этот фетиш упал недавно с луны, что он белый и с хвостом. Стась заявил, что это он послал его по приказанию «доброго Мзиму». Говоря это, он вовсе не лгал, так как оказалось, что «великий фетиш» был не что иное, как один из змеев, которых он пускал с горы Линде. Стась и Нель очень обрадовались при мысли, что другие змеи при попутном ветре могли залететь еще дальше, и решили продолжать пускать их с высоких мест. Стась смастерил и пустил одного змея в тот же вечер, чем окончательно убедил негров, что и «доброе Мзиму», и белый господин явились на землю тоже с луны и что они – тоже божества, которым нужно служить с глубокой покорностью.
Но еще больше, чем эта покорность негров и их почести, обрадовали Стася известия, что Бассо Нарок лежит всего в каких-нибудь десяти или пятнадцати днях пути и что жители той деревни, в которой они остановились, получают иногда из тех мест соль в обмен на вино из пальм «дум». Местный царек слышал даже о Фумбе, повелителе племени доко. Кали заявил, что действительно далекие соседи так называют племена ва-хима и самбуру. Менее утешительны были известия, что на берегах Большой Воды идет война и что к Бассо Нароку нужно идти через очень дикие горы и крутые ущелья, полные хищных зверей. Но хищных зверей Стась уже не очень боялся, а горы, хотя бы и самые дикие, предпочитал низким равнинам, где путешественников коварно подстерегает лихорадка.
Они тронулись в путь, полные надежд. За этим многолюдным селением они набрели лишь на одну жалкую деревушку, прилепившуюся, точно гнездо, к краю обрыва. Потом началось предгорье, кое-где изрытое глубокими расселинами. На востоке мрачно возвышалась горная цепь, казавшаяся издали почти черной. Это была совершенно неведомая страна, и туда-то они шли, не зная, что их там может ожидать, пока они дойдут до владений Фумбы. На высотах, которые они проходили, было довольно много деревьев, но, за исключением одиноко торчавших смоковниц и акаций, они стояли группами, образуя как бы маленькие рощицы. В этих рощицах путешественники останавливались, чтоб отдохнуть и подкрепиться в прохладной тени.
В листве деревьев жило множество птиц. Всевозможные виды голубей, крупные туканы, сизоворонки, скворцы, горлицы и бесчисленное множество красивых «бен-галисов» кружились в листве или перепархивали из одной рощицы в другую, в одиночку или стаями, отливая в воздухе всеми цветами радуги. Издали казалось, будто некоторые деревья покрыты пестрыми цветами. Нель особенно восхищалась видом райских мухоловок и черных, с алым брюшком, сорокопутов, свист которых напоминал пастушью свирель. Чудные щурки, сверху ярко-красные, а снизу бирюзовые, порхали в солнечном блеске, ловя на лету пчел и кузнечиков. На верхушках деревьев раздавались крики зеленых попугаев, а иногда доносился звон точно серебряных колокольчиков, которым приветствовали друг друга крошечные серо-зеленые птички, прятавшиеся под листьями адансонии. Перед восходом и после захода солнца пролетали стаи туземных воробьев, такие многочисленные, что, если бы не пискливое чириканье и не шум крылышек, их можно было бы принять за тучи.
Но еще большее изумление и восторг вызывали у обоих детей другие птички, летавшие небольшими стаями и угощавшие их настоящими концертами. Каждая стая состояла всего из пяти или шести самок и одного, сверкавшего металлическим отливом перьев, самца. Они садились большей частью на отдельные акации так, что самец оказывался на макушке дерева, а самки – внизу. После нескольких звуков, как бы пробы голоса, самец начинал петь,
