– М’Тана добрый. Он этого не сделает.
– А если сделает?
– Тогда Кали пойти опять к Большой Воде, к Великому Господину и мисс.
– Нас уже там не будет.
– Тогда Кали сесть над водой и плакать с тоски.
При этих словах он положил руки на голову, а немного спустя прошептал:
– Кали очень-очень любит Великого Господина и мисс, очень-очень!
И две крупные слезы заблестели на его глазах.
Стась колебался, как ему поступить. Ему было жаль Кали, но он не мог согласиться сразу на его просьбу. Он понимал, что, не говоря уже об опасностях обратного пути, если М’Тана или колдуны возмутят негров, мальчику будет угрожать не только изгнание, но и смерть.
– Для тебя лучше остаться, – сказал он ему, – гораздо лучше!
Но прежде, чем он окончил эти слова, вошла Нель. Через тонкую циновку, разделявшую клетушки, она ясно слышала весь разговор и, увидав слезы в глазах Кали, стала пальчиками утирать их на его ресницах, а потом обратилась к Стасю.
– Кали пойдет с нами, – проговорила она решительным тоном.
– Ого! – ответил, немного задетый, Стась. – Это зависит не от тебя.
– Кали пойдет с нами! – повторила она.
– Или не пойдет.
Нель вдруг топнула ножкой.
– Я хочу!
И горько заплакала.
Стась посмотрел на нее с недоумением, не понимая, что случилось с ней, всегда доброй и мягкой. Но, видя, что она закрыла оба глаза кулачками и горько всхлипывает, ловя ротиком воздух, как птичка, он быстро сказал:
– Кали пойдет с нами! Пойдет! Чего ты плачешь? Ну, какая ты! Пойдет! Вот пристала! Пойдет, слышишь!
На том дело и кончилось. Стасю до самого вечера было стыдно за свою слабость перед «добрым Мзиму», а «доброе Мзиму», поставив на своем, стало опять тихим, кротким и послушным, как всегда.
XLIII
Караван тронулся на следующий день, на рассвете. Молодой негр был весел, маленькая повелительница по-прежнему кротка и послушна, а Стась полон энергии и надежды. С ними шли сто самбуру и сто ва-хима, – в числе последних сорок, вооруженных ремингтонами, из которых они умели уже кое-как стрелять. Белый предводитель, обучавший их этому искусству в течение трех недель, знал, правда, что в случае опасной встречи они наделают больше шума, чем действительного вреда противнику, но считался с тем, что в столкновениях с дикарями шум играет не меньшую роль, чем пули, и был очень рад своей гвардии. Были взяты большие запасы маниоки, лепешек, напеченных из больших жирных муравьев, тщательно высушенных и размолотых, и много копченого мяса. Вместе с караваном отправилось несколько женщин, несших разные вещи для Нель и мехи из антилопьих шкур для воды. Стась с высоты спины Кинга наблюдал за порядком, отдавал приказания, – пожалуй, не столько потому, что они были нужны, сколько потому, что ему очень льстила роль вождя, – и с гордостью обозревал свою маленькую армию.
Караван растянулся длинной вереницей. Стась, сидя на спине Кинга, решил ехать в конце каравана, чтобы все было у него перед глазами.
Когда люди, один за другим, проходили мимо него, он не без удивления заметил, что оба колдуна, М’Куние и М’Пуа, те самые, которые были так основательно избиты дубинкой Кали, тоже примкнули к каравану и со своими узлами на головах отправлялись вместе с остальными в путь.
Он остановил их и спросил:
– Кто велел вам идти?
– Царь, – ответили оба со смиренным поклоном.
Но под покровом смирения глаза их сверкали так дико, а на лицах отражалась такая злоба, что Стась в первую минуту хотел сразу прогнать их, и если не сделал этого, то только потому, что не хотел ронять авторитет Кали.
Но он тотчас же подозвал последнего к себе.
– Это ты, – спросил он, – велел колдунам идти с нами?
– Кали велел, потому что Кали умный.
– Хотелось бы мне знать, почему твой ум не оставил их дома?
– Потому, что если бы М’Куние и М’Пуа остаться, они бы подстрекать ва-хима, чтоб ва-хима убить Кали, когда он вернется, а если они идти с нами, Кали смотреть за ними и следить.
Стась подумал минуту и ответил:
– Может быть, ты и прав. Но наблюдай за ними денно и нощно, потому что недоброе что-то у них в глазах.
– У Кали есть бамбуковая дубинка, – ответил молодой негр.
Караван тронулся. Стась в последнюю минуту отдал приказ, чтоб вооруженная ремингтонами гвардия замыкала шествие, так как это были люди, которых он сам высмотрел, отобрал и в которых был больше всего уверен. В течение довольно продолжительного обучения стрельбе они успели привязаться к своему молодому вождю и вместе с тем, как наиболее приближенные к его высокой особе, считали себя выше остальных. Теперь они должны были наблюдать за всем караваном и ловить тех, у кого явилось бы желание удрать. Можно было легко предвидеть, что, когда начнутся трудности и опасности, охотников бежать найдется немало.
В первый день все шло как нельзя лучше. Негры с ношей на головах, вооруженные каждый копьем и несколькими дротиками, растянулись длинной лентой по степи. Сначала шли вдоль южного берега озера по равнине, но так как озеро было окружено со всех сторон высокими горами, то, когда свернули на восток, пришлось карабкаться в гору. Старики самбуру, знавшие эти места, говорили, что каравану придется переходить через высокие горные перевалы, которые они называли Куллак и Инро. После этого они вступят в страну Эбене, расположенную на юг от Борани. Стась понимал, что нельзя идти прямо на восток, так как помнил, что Момбаса лежит на несколько градусов за экватором, а следовательно – значительно южнее этого неизвестного озера. Но, имея в своем распоряжении несколько компасов, оставшихся после Линде, он не боялся пойти по неверному пути.
Первый ночлег им пришлось провести на лесистой вершине горы. Как только стемнело, было зажжено несколько десятков костров; негры жарили сушеное мясо и ели лепешки из корней маниоки, вынимая их пальцами из посуды. Утолив голод и жажду, они заговорили между собой о том, куда ведет их Бвана Кубва и что они получат от него за это. Некоторые пели, сидя на корточках и разгребая огонь. В общем, все галдели так долго и так громко, что Стасю пришлось в конце концов приказать им смолкнуть, чтоб Нель могла заснуть.
XLIV
Через десять дней пути караван перешел, наконец, горный перевал и вступил в страну, совершенно не похожую на прежнюю. Перед ним была широкая равнина, кое-где только покрытая невысокими холмистыми складками, а по большей части совершенно ровная. Растительность совершенно переменилась. Не было огромных деревьев, одиноко или по нескольку вместе возвышавшихся над волнующейся поверхностью высокой травы. Кое-где торчали только на значительном расстоянии друг от друга акации, источающие каучук, со стволами кораллового цвета или зонтикообразные, но с редкой и дающей мало тени листвой. Между холмами термитов то тут, то там тянулись кверху молочаи с ветвями, напоминавшими разветвления подсвечников. Под самым небом парили ястребы, а ниже перепархивали с акации на акацию птицы из породы ворон, с черными и белыми перьями. Трава уже пожелтела и выколосилась, точно зрелая рожь. Однако эта сухая степь доставляла, по-видимому, обильную пищу большому количеству животных, так как путешественники встречали по нескольку раз в день довольно большие стада антилоп гну и особенно зебр. Жара на открытой, лишенной деревьев равнине стала невыносимой. Небо было без облаков, дни знойные, а ночи приносили мало отдыха. Путешествие становилось с каждым днем все труднее. В деревнях, попадавшихся на пути каравану, необычайно дикое население встречало его со страхом и по большей части недружелюбно. И если бы не значительное число вооруженных «пагази» и не присутствие белых, Кинга и Саба, путешественникам угрожала бы немалая опасность.
Стасю удалось узнать через Кали, что дальше совсем нет деревьев и что страна там совершенно безводна. Трудно было этому поверить, потому что многочисленные стада, попадавшиеся им навстречу, должны же были где-нибудь утолять свою жажду. Тем не менее рассказы о пустыне, в которой нет ни рек, ни даже луж, напугали негров, и среди них началось дезертирство. Первыми показали пример М’Куние и М’Пуа. К счастью, их побег был вовремя замечен, и конная погоня настигла их недалеко от лагеря. Когда их привели обратно, Кали своей бамбуковой дубинкой показал им всю неуместность их поступка. Стась, собрав всех «пагази», обратился к ним с речью, которую молодой негр переводил на местный язык. Воспользовавшись тем, что во время предыдущей стоянки львы всю ночь рычали вокруг лагеря, Стась старался убедить своих людей, что кто убежит, тот, без сомнения, станет их добычей, а если даже они будут ночевать на акациях, то там их найдут еще более страшные вобо. Затем он говорил, что там, где живут антилопы, должна быть и вода, а если в дальнейшем и попадутся пространства, лишенные воды, то ее можно будет набрать на два, на три дня в мехи, сшитые из шкур антилоп. Негры, слушая его слова, повторяли поминутно один другому: «О мать, как это верно!» Но все-таки в следующую ночь сбежало пять самбуру и двое ва-хима, а потом после каждой ночи тоже кого-нибудь недосчитывались.
Страна, однако, становилась чем дальше, тем все суше, а солнце немилосердно жгло степь. Не было видно даже акаций. Стада антилоп продолжали появляться, но в значительно меньшем количестве. Осел и лошади находили еще довольно корма, так как под высокой высохшей травой скрывалась во многих местах более низкая, зеленая еще и свежая. Кинг, однако, хотя и не был разборчив, похудел. Когда на пути встречалась акация, он ломал ее своей головой и тщательно объедал листья и сучья, даже прошлогодние. Каравану, правда, попадалась еще каждый день вода, но часто плохая, так что ее приходилось фильтровать, или соленая, совсем негодная для питья. Потом случилось и так, что посланные Стасем вперед люди возвращались под предводительством Кали, не найдя ни лужи, ни какого-нибудь ручья, спрятавшегося где-нибудь в расселине, и Кали с огорченным видом сообщал: «Мади апана»[46].
Стась понял, что это последнее большое путешествие будет нисколько не легче предыдущих, и начал беспокоиться о Нель, так как и с ней произошла перемена. Личико ее вместо того, чтобы загорать на солнце и ветре, становилось с каждым днем бледнее, а глаза теряли свой обычный блеск. Посреди сухой равнины, свободной от комаров, ей, правда, не угрожала лихорадка, но видно было, что невыносимая жара истощает силы девочки. Стась с жалостью и со страхом смотрел на ее маленькие ручки, которые стали
