допущенными к этой деятельности), а также не по воле случая, устанавливающего, испытывает
ли данный человек изначально влечение к этому или нет, — посвящение в священнический сан,
поскольку оно приобщает посвящаемого к сфере Духа, создает те специальные качества, которые
необходимы для осуществления той деятельности, к которой человек призван. Ситуация, о которой
пословица говорит: «Кому Бог дает должность, тому дает и ум для нее», нашла в посвящении в
священнический сан свое идеальное воплощение. Посвящение в священнослужители, приобщение к
святому Духу устраняет,
==590
так сказать, a priori влияние случайности, вследствие которой происходит разделение труда между
специфическим складом личности и воздействующими на нее, формирующими ее внешними силами,
поскольку надличностная тенденция, захватывающая и подчиняющая себе индивидуума, заставляя его
соответствовать тем специфическим требованиям, с которыми связано служение ей, пересоздает,
преображает в принципе все его существо ради осуществления этой деятельности, делая его вполне
приемлемым исполнителем такого рода обязанностей. И здесь религиозная категория, религиозное
мироощущение представляет собой, так сказать, идеальную картину, отражающую социологические
формы словно в чистом, незамутненном зеркале, в котором стираются все противоречия и неясности,
существующие в социальных структурах.
Тот религиозно-социальный тип, о котором я говорил ранее, отличающийся полной обособленностью
индивидуума, противостоящего своему Богу и, видимо, не знающего поэтому никаких отличий от
остальных людей, поскольку каждый индивидуум стремится достичь одной и той же цели с помощью
одинаковых средств и способов и никакое высшее единство не превращает индивидуумов в особые,
отличные от прочих существа, — этот тип именно в силу такой индивидуалистической формы спасения
души является причиной возникновения серьезной проблемы. Под спасением души я никоим образом
не понимаю только состояние, в котором пребывает душа, переселившись в загробный мир; я вижу в
нем воплощение ее самых заветных чаяний, обретение ею полного совершенства, какого она только
может достичь, отдавая отчет в этом только перед самой собой и своим Богом; находится ли душа,
обретшая спасение, в своем земном теле или в потустороннем мире — это вопрос совершенно внешнего
плана, не имеющий существенного значения, точно так же, как не имеет существенного значения
вопрос о том, в каком жилище встречаемся мы со своей судьбой. Одно из многих возможных значений
этого идеала представляется мне особенно важным: оно предполагает, что спасение души — это только
развитие или внешнее осуществление того, чем мы в известном смысле уже являемся в глубине нашей
души. Представление о том, какими мы должны быть, чем мы должны быть, в качестве некоей
идеальной реальности уже пронизывает действительную, несовершенную реальность, душа не
нуждается в каких-либо советах или указаниях извне, ей нужно лишь сбросить с себя оболочку,
«совлечь с себя ветхого Адама» и таким образом обнажить глубинное ядро своей
==591
сущности, скрытое до той поры под корой грехов и заблуждений. Характерной чертой этого идеала
спасения души, намеченного в христианстве, правда, достаточно фрагментарно и под влиянием совсем
иных тенденций, является то, что формирование нашей личности, затрагивающее самые потаенные,
самые сокровенные ее глубины, — это освобождение души от всего внешнего, чужеродного, это
наполненная, не знающая никаких препон и запретов жизнь по законам индивидуальности,
преследующей удовлетворение лишь своих собственных, глубоко личных интересов, которая в то же
время оборачивается полным повиновением божественной воле. Спасение, которое Бог повелевает
обрести душе, не было бы ее спасением, оставаясь чем-то бесцветным, внутренне чуждым ей, если бы
оно не было предначертано в ней изначально как бы невидимыми линиями, если бы она не обрела его
на пути к самой себе.
Это истолкование спасения души как избавления, как снятия, так сказать, колдовского заклятия с
ценности, которая, несмотря на то, что душа обладает ею изначально, смешана со всем чуждым ей,
нечистым, случайным, — это истолкование, по-видимому, именно в лице основополагающего,
фундаментального догмата христианства сталкивается с определенной трудностью, заключающейся в
признании за каждой человеческой натурой равных возможностей для обретения абсолютного
спасения, в обусловленности спасения действиями и поступками, на которые изначально способен
каждый. Для всех есть место в доме Божьем, ибо то наивысшее, чего может достичь человек, в то же
время является наименьшим, что от него необходимо требовать, поэтому в достижении этой цели в
принципе не может быть отказано никому. Но если спасение есть не что иное, как полное выражение
присущей каждой душе внутренней сущности, воплощение чистого образа ее самой, в котором она
полностью растворяется, идеальная форма которого наполняет все ее земное несовершенное бытие без
остатка, то как же объединяется в одно целое бесконечное многообразие душ, различающихся по
высоте и глубине их устремлений, по широте их жизненного кругозора, по качеству их содержания, в
котором преобладает свет или тьма — с их равенством в овладении религиозными истинами, с равным
достоинством, которым они обладают перед лицом Бога? Ведь в нашем понимании спасения оно
возможно именно благодаря глубоко индивидуальным особенностям личности и различиям между
людьми. В действительности сложность соединения равенства всех людей перед Богом и неизмеримого
многообразия
==592
индивидуумов привела к уравнительной оценке их достижений в различных сферах деятельности, к
уничтожению всяческих различий между ними, что превратило широкое пространство христианской
жизни в голую схему. Весь индивидуализм христианского понятия о спасении был забыт, идея,
согласно которой каждый человек должен развивать дарованные ему способности и таланты,
игнорировалась, поскольку люди стремились к воплощению в жизнь идеала всеобщего равенства,
требуя от всех одинакового поведения, одинакового образа действий, вместо того, чтобы требовать от
каждого развития его собственной личности. Все, что является одинаковым для всех, по отношению к
личности носит характер чего-то внешнего, постороннего, ей внутренне не присущего; то единство, в
котором объединяются верующие, то равенство совершенных душ состоит лишь в том, что каждая
отдельная душа дает возможность свойственной только ей идее пробиться сквозь все наносное,
внешнее; при этом содержание различных душ может как небо от земли отличаться друг от друга,
представляя собой совершенно различные, несхожие миры. Иисус неоднократно дает понять, как
высоко ценит Он личностные различия между людьми, в то же время показывая, как мало зависит от
этого равенство конечных результатов жизни.
Такое понимание спасения указывает на бесконечное многообразие религиозных характеров, на
религиозную дифференциацию, которая, разумеется, не является следствием разделения труда,
поскольку ведь каждый индивидуум может обрести для себя спасение в его полном объеме для себя
одного, хотя и своим, особенным образом, отличным от остальных. Но и такое спасение сохраняет свой
обращенный внутрь души смысл — сознание особенности, неповторимости своего существования,
чувство призванности к выполнению обязанностей, выполнить которые вместо тебя не сможет никто
другой, несение должности, которая предназначена только для тебя. Тем самым окончательно
выясняется, как религиозное существование воспринимает формы социального существования и, так
сказать, стилизует их. Основные категории нашей души обретают жизнь на материале то практическисоциального, то религиозного содержания. Но религиозное содержание, в меньшей степени связанное
со случайностями и столкновением противоположных интересов, дополняя фрагментарность явлений
практического ряда идеей абсолютных ценностей, представляет собой, по-видимому, более чистое,
более целостное изображение непостижимой в своей сущности фундаментальной
==593
категории, так что религиозная форма отношения или события предстает в виде проясненного образа
его социальной формы, очищенного от всяческих неясностей и путаницы, свойственных ей, как и от ее
косных, рудиментарных черт. От искусства также требовали, чтобы оно было непосредственным
воплощением идеальных праобразов бытия, тогда как в действительности оно является всего лишь
особой формой, в которой эти праобразы реализуются, а также не чем иным, как формой эмпирического
существования; лишь некоторые способы изображения таких праобразов, как кажется, обладают
внутренней чистотой и совершенством, благодаря чему они представляются нам точной копией бытия,
чем они, разумеется, являются в столь же малой степени, как и другие воплощения идеи. Религия может
объединить все множество разобщенных человеческих существовании, все их разнообразие в одном
царстве полноты и завершенности именно благодаря отсутствию соперничества, конкурентной борьбы
в нем. Хотя в сфере социального бытия конкуренция и способствует дифференциации индивидуумов,
возводя их порой на ступень высочайшего развития, дающего им возможность искреннего, сердечного
общения и сотрудничества друг с другом, все же конкуренция, так сказать, не заинтересована в том,
чтобы удерживать их на этой высоте; располагая теми же силами, побуждая людей продвигаться в
своей деятельности все дальше и дальше, она доводит их обособленность и разобщенность до той
степени, когда человек перестает интересоваться чем-либо, кроме своих собственных целей, когда он
становится резко враждебным к окружающим, в результате чего в обществе наступает разлад.
Конечные цели религиозных устремлений и земной, социально-общественной деятельности
различаются именно тем, что первая цель — религиозная — доступна всем; от нее не отступится ни
один из соискателей на том лишь основании, что на нее уже претендуют другие; поэтому для
достижения этой цели не нужно, в отличие от ситуации, складывающейся в ходе конкурентной борьбы,
доводить развитие индивидуальных особенностей до крайности, когда человек перестает считаться с
другими людьми и руководствуется лишь собственными потребностями и идеалами. Вот почему в тех
случаях, когда возникает индивидуальная дифференциация именно в том, религиозном понимании
этого слова, она носит менее резкий и преувеличенный характер, чем та дифференциация, какая часто
встречается в социальной сфере, но именно поэтому она и является ее более чистым и совершенным
отражением.
==594
00.htm — glava44
Глава V
Если, исходя из идеи «царства Божьего», дифференциация душ является все же формой, в которой они
объединяются в этом царстве, формой, в которой разрозненные элементы образуют такое единство под
наблюдением свыше — то в конце концов Бог есть не что иное, как воплощенное единство бытия.
Отношение Его к сфере пространственнозримых явлений, как и ко всему разнообразию мира души,
невозможно выразить никаким иным определением. Но каково же содержание этого понятия? Оно
может быть пантеистическим, отождествляющим Бога со всей реальной действительностью. И
пылинка, и сердце человеческое, и солнце, и бутон цветка, распускающийся под его лучами, — все они
в равной степени, на равных правах представляют собой часть или явление, эманацию или форму
божественного существа; предположение о том, что Оно живет в них, уже означало бы известную
отделенность, самостоятельность явлений внешнего порядка, всего того, что не есть Бог. Но каждая
частица бытия и есть Бог, и поэтому каждая частица бытия по своей сущности, по своей истинной
природе тождественна всякой другой частице. Пантеизм устраняет разобщенность и разнородность
вещей, также как он устраняет их обособленность, их для-себя-бытие. Об их взаимовлиянии здесь уже
не может быть и речи. Но метафизическое, сущностное единство, которое они образуют, носит
непосредственный характер, это не то единство, каким является организм или общество, составные
элементы которых объединяются в результате обмена своими энергетическими ресурсами. Но Бог
пантеизма — это не Бог религии, в нем нет элемента того противостояния, той противоположности, в
которой нуждается человек, чтобы выразить свое религиозное настроение в определенных формах.
Любовь и отчуждение, самоотречение перед лицом Бога и богооставленность, любая близость или
отдаление от тех связей, возможность которых приводит всю внутреннюю жизнь человека к религии, —
все это лишается смысла, если любая точка и любой момент бытия полностью, без остатка, абсолютно
является частью божественного Единства. Следовательно, это единство, если оно является предметом
религии, должно иметь иной смысл. Оно не может быть непосредственно тем же, что и материальная
действительность мира. Но кроме этого понятия о единстве, которое устраняет все различия, все
дифференциации бытия, которое все
==595
их уравнивает друг с другом, поскольку отождествляет их с Богом, существует еще и другое —
упомянутое выше единство
