целое с моральными
качествами, а кроме того — признавая нравственное значение веры — игнорировалось то
обстоятельство, что соответствующая общая конституция души может формироваться и благодаря
иным ее свойствам и движениям, и, наконец, в том, что веру, которая обладала бы нравственным
значением, без долгих размышлений отождествили с определенным вероисповедальным содержанием,
исключающим все прочие веры. Таким образом, неприемлемость нравственной интерпретации веры в
качестве практической максимы не подлежит ни малейшему сомнению. И все же в основе такого
истолкования лежало инстинктивное ощущение, более значительное и глубокое, чем иерархическая
нетерпимость, — совершенно принципиальное чувство, говорящее, что вера — это не теоретическое
допущение, столь же равнодушно скользящее по поверхности нашего бытия, как гипотеза об
обитаемости Сириуса, а само бытие, что это не только теоретический поиск истины, имеющий глубокие
последствия для нашей внутренней жизни, для нашей сущности, — ведь совершенно очевидно, что к
нам эти последствия могут быть отнесены в той же степени, что и их причины, т.е. никак не отнесены,
— а что вера определяется этой сущностью или сама является мерой ее определенности.

==617

00.htm — glava46
К социологии религии
Истоки и сущность религии скрыты обманчивым полумраком. Дело не станет яснее, если по-прежнему
видеть здесь только одну проблему, требующую лишь одного решения. До сих пор никто не сумел
предложить такую дефиницию религии, которая не была бы смутной и нечеткой, но все же охватывала
все явления и говорила бы нам, что есть «религия»; нет последнего сущностного определения, общего
для религий христиан и островитян Южных морей, для религий Будды и Вицли-Пуцли. Религия
надежно не отграничена, с одной стороны, от метафизической спекуляции, а с другой — от веры в
привидения. Нельзя даже утверждать, что в самых чистых и глубоких явлениях религии никто не
попытается обнаружить примеси этих элементов спекуляции или суеверий. Неопределенной сущности
религии соответствует и множественность психологических мотивов, признававшихся ее источниками.
Пусть страх или любовь, почитание предков или самообожение рассматриваются как внутренний
корень религии — безусловно, любая из этих теорий совершенно ложна, когда утверждает, что
указывает на самый исток религии. Если же речь идет об одном из источников, то она вполне
оправдана. Поэтому подойти к решению проблемы можно лишь, составив перечень всех импульсов,
идей, отношений, действующих в этой сфере. Но при этом надо безусловно отказаться от того, чтобы
отдельным мотивам придавать широкое значение общих законов, не ограничиваясь теми случаями,
когда они четко фиксированы. Однако нужна не только эта оговорка. Если все-таки попытаться понять
религию, исходя из явлений социальной жизни, полностью находящихся по ту сторону всякой религии,
то надо весьма решительно подчеркнуть, что, сколь бы мирским, эмпирическим ни было объяснение
того, как появились представления о надмирном и надэмпирическим, это вообще

==618

не касается ни ценности субъективного чувства появившегося представления, ни вопроса о ценности
объективной истины. Царство обеих ценностей расположено за теми границами, в пределах которых
фиксирует свои цели наше исключительно генетическое, исключительно психологическое
исследование.
Итак, если мы пытаемся найти зачатки религиозной сущности во взаимоотношениях людей, которые
сами по себе религией еще отнюдь не являются, то мы только следуем вполне общепринятому методу.
В отношении науки давно уже признано, что она есть лишь усиление, усовершенствование, утончение
всех тех средств познания, которые на ступени большей примитивности и непроясненное™ помогают
нам также и в опыте повседневной практической жизни. К генетическому пониманию искусства мы
придем, только если проанализируем эстетические моменты в тех жизненных образованиях, которые
еще не суть искусство: в языке, в конкретном восприятии, в практическом поведении, в социальных
формах. Все эти образования, высокие и чистые, первоначально выступают как бы на пробу, в
зародыше, в переплетении с другими формами и содержаниями; но мы должны их выявить на этой
стадии, когда они станут самостоятельными. Уяснить их психологически можно, найдя им место в ряду,
члены которого в постепенном развитии переходят один в другой, как бы посредством органического
роста, проходя многообразные ступени, так что на каждой из них новое и именно ей свойственное
оказывается развертыванием содержащихся в предыдущей ступени зародышей. Так, возможно, мы

лучше поймем возникновение и нынешнее состояние религии, если во всякого рода отношениях и
интересах, находящихся по ту или, напротив, по эту сторону религии, мы откроем определенные
религиозные моменты, ростки того, что в качестве «религии» обрело самостоятельность и
завершенность. Я не думаю, что религиозные чувства и импульсы выражаются только в религии; более
того, полагаю, что они обнаруживаются во множестве связей, как некий элемент, действующий при
самых разнообразных обстоятельствах. Религия как самостоятельное жизненное содержание, как
вполне самозамкнутая сфера только и состоит в изоляции этого элемента. Чтобы теперь найти те
моменты, где во взаимодействиях между людьми возникают фрагменты религиозной сущности, так
сказать, религии прежде религии, — требуется пройти обходным путем через некоторые явления,
лежащие, на первый взгляд, совершенно в стороне.
Давно уже известно, что на низшем уровне культуры социальной формой жизни являются нравы.
Именно те самые жизненные условия общества, которые позднее, с одной стороны,

==619

кодифицируются в качестве права и санкционируются государственной властью, а с другой стороны,
предоставлены свободе культурного и воспитанного человека, в более узких и примитивных
социальных кругах гарантированы своеобразным непосредственным надзором окружения над
отдельным человеком, который составляет то, что называется нравами. Нравы, право, свободная
нравственность отдельного человека — это различные способы соединения социальных элементов, все
из которых могут иметь своим содержанием, и действительно имеют в разные эпохи и у разных
народов, одни и те же заповеди1. Так, основой многих норм и результатов общественной жизни равным
образом может быть и свободная игра конкурирующих сил, и регламентированная опека низших
элементов со стороны высших; так, в некоторые эпохи многие социальные интересы охраняются
семейной организацией, чтобы позже или где-то в другом месте это взяли на себя чисто
профессиональные объединения или государственное управление. Говоря в общем, взаимоотношения,
составляющие жизнь общества, всегда основываются на определенных целях, причинах, интересах, а
поскольку эти последние, будучи как бы материей социальной жизни, оказываются постоянными,
формы отношений, в которых они осуществляются, могут быть весьма различными как, с другой
стороны, одна и та же форма и способ социальной жизни может воспринять самые многообразные
содержания. Мне кажется, что среди этих форм, которые принимают отношения людей между собой и
которые могут быть носителями весьма различных содержаний, есть одна, которую можно назвать
лишь формой религиозной, — предвосхищая, конечно, этой характеристикой начальных условий
вполне зрелое образование, только и заслуживающее такого имени. Ибо не религия, уже
существующая, должна придать этим отношениям ту особую окраску, которая позволит им так
называться, но люди, соприкасаясь между собой, в чисто психологическом аспекте взаимодействия
вырабатывают определенный тон, который, развиваясь, усиливаясь, вырастая в особую сущность, и
называется религией.
То есть мы можем зафиксировать, что многообразные взаимоотношения людей содержат в себе элемент
религиозного. Отношение почтительного дитяти к своим родителям, отношение энтузиаста-патриота к
своему отечеству или энтузиаста-космополита ко всему человечеству; отношение рабочего к своему
поднимающемуся классу или гордого благородным происхождением феодала к своему сословию;
отношение подчиненного к своему господину, его гипнотической силе, и настоящего солдата к своей
армии, — все эти отношения с их бесконечно многообразным

==620

содержанием, будучи рассмотрены со стороны формально-психической, могут иметь общий тон,
который необходимо будет назвать религиозным. Всякая религиозность содержит своеобразную смесь
бескорыстной самоотдачи и эвдемонистского вожделения, смирения и возвышения, чувственной
непосредственности и бесчувственной абстракции; тем самым возникает определенная степень
напряжения чувства, специфическая интимность и прочность внутреннего отношения, встроенность
объекта в некий высший порядок, который он, однако, одновременно воспринимает как нечто глубоко
интимное и личное. Мне кажется, что этот религиозный момент содержится в названных выше и
многих других взаимоотношениях, он сообщает им такой оттенок, который отличает их от отношений,
основанных только на чистом эгоизме или чистом внушении или чисто внешних или даже чисто
моральных силах. Конечно, этот элемент выступает с большей или меньшей силой, либо сопровождая
эти отношения как едва слышный обертон, либо придавая им самую определенную окраску. Во многих
важных случаях это будет характеризовать некоторую стадию в развитии таких взаимоотношений; т.е.
именно то содержание, которое прежде нее и после нее несут другие формы отношений между людьми,
принимает в какой-то период форму религиозного отношения. Яснее всего ситуация с
законодательством, которое когда-то или где-то обнаруживает теократический характер и полностью
находится под религиозной санкцией, — хотя в другом месте оно гарантировано государственной
властью или нравами. Представляется даже, что началом необходимого порядка общества в весьма
значительной степени является совершенно недифференцированная форма, в которой моральные,
религиозные, юридические санкции пребывали еще в нераздельном единстве, — таковы дхарма
индийцев, фемида греков, fas2 латинян, — и что затем, в зависимости от различных исторических
обстоятельств, носителем таких порядков становилась то одна, то другая форма. Такое же изменение
мы обнаруживаем в отношении отдельного человека ко всей группе: во времена возбужденного
патриотизма оно принимает вид столь интимной жертвенной самоотдачи, что мы называем его
религиозным, хотя в другое время его направляют соглашение или закон государства. Для нас важно,
что тут везде речь идет об отношениях между людьми и что происходит как бы только изменение
агрегатного состояния этих отношений, если из состояния чисто конвенционального они переходят в
религиозное, из религиозного — в правовое, из правового — в состояние свободной нравственности;
так многие социально вредные безнравственные поступки

==621

фактически преследовались сначала только внутри церковного сообщества и лишь благодаря этому
нашли свое место в уголовном кодексе; или, как показывает нам антисемитизм, социальноэкономические или расовые отношения между определенными частями группы могут перерасти в
религиозную категорию, не становясь при этом содержательно чем-то иным, кроме социального
взаимоотношения; так культовая проституция была лишь религиозным оформлением ранее
существовавшего или — в другом месте — чисто конвенционального порядка сексуальной жизни.
Теперь, ввиду этих примеров, необходимо более подробно остановиться на опровержении одного
недоразумения, о котором вкратце уже было сказано выше. Смысл той теории, которую мы хотим здесь
разработать, состоит отнюдь не в том, чтобы приписать определенные социальные интересы и процессы
некоторой религиозной сущности, которая и так уже существует сама по себе. Такое, правда, случается
достаточно часто, тут создаются комбинации огромной исторической важности (это относится и к
приведенным примерам). Но то, что я имею в виду, — это связь прямо противоположного характера,
куда более незаметная и труднее поддающаяся выделению. Здесь дело заключается в том, что в этих
отношениях социальных элементов та окраска их, которую мы либо впоследствии, либо по аналогии с

существующей где-то еще религиозностью называем религиозной, выступает спонтанно, как чисто
социально-психологическая констелляция, один из возможных способов поведения человека
относительно других людей. Религия, как самостоятельная, сопряженная с представлением
специфических субстанций и интересов сфера, является, в противоположность этому, чем-то
производным, примерно подобно тому, как государство в римском и в современном понимании как
объективная и самостоятельная сущность есть нечто вторичное относительно изначальных
взаимодействий, связей и порядков, непосредственно господствовавших среди социальных элементов и
лишь постепенно спроецировавших или передавших дело сохранения и принудительного
осуществления своего содержания особому, находящемуся отныне уже вне их образованию —
государству. Всю историю общественной жизни пронизывает этот процесс: непосредственные
взаимоопределения индивидов, с которых начинается их совместная жизнь, вырастают в обособленные
самостоятельные органы. Так из тех способов поведения, которые необходимы для самосохранения
группы, возникает, с одной стороны, право, которое их кодифицирует, а с другой — сословие судей,
которому, в соответствии с разделением труда, приходится его применять. Так из общественно

==622

необходимого