Богом. Иные из величайших религиозных
мистиков отличались поэтому удивительным равнодушием к содержанию веры. Даже при самой
страстной преданности религиозной натуры такому содержанию, критическое отрицание его. «истины»
будет иметь своим следствием либо замену ее какой-то иной, либо отчаяние, либо фанатичное
иконоборчество — с прв жней энергией будет жить та же религиозность, просто поменяются знаки.
Религиозная натура никогда не знает пустоты, ибо пoлнота пребывает в ней самой.

==659

У меня здесь нет никаких сомнений — религиозная нужда нашего времени религиозную натуру не
затрагивает, она касается людей с отдельными религиозными элементами, людей, которые нуждаются
в религии, поскольку не обладают ею в своем бытии. Они болезненно обнаружили чувствительный
провал в своем существовании. Как раз то, что именно нерелигиозным людям в наибольшей мере
требуется религия, — в историческом смысле веры в трансцендентную реальность — снимает
парадоксальность аналогии с этикой. Целиком и инстинктивно нравственной душе не нужно формулы
нравственного закона, выступающего для нее как внешний императив. Только у искушаемых, нечистых,
колеблющихся или падших’обособляется собственно нравственное сознание. Оно становится
долженствованием, тогда как для совершенно нравственного человека долг является неотъемлемой
частью его бытия. В случае религии это будет звучать так: кто не имеет Бога в себе, тот должен иметь
его вовне. Глубоко религиозные люди исторических вероисповеданий имели его и внутри, и вовне себя.
У гениальных и творческих личностей внутренняя религиозность была столь мощной и
всеохватывающей, что им не хватало всей жизни — всякая форма их жизни выходила за пределы своих
возможных содержаний к сверх-жизни; религиозное бытие переполняло их страстью, которая
выплескивалась в бесконечность, чтобы оттуда снова вернуться к себе. Поэтому они не считали своими
собственными широту и глубину души, блаженство или отчаяние.
Но подавляющее большинство людей находит божество перед собою как объективную реальность.
Только она в большинстве случаев способна призвать к действительности и к действию их связанные и
полусонные религиозные энергии. Когда критика покушается на Бога, то религиозные натуры
сохраняют не только источник происхождения Бога, но и те метафизические ценности, которые им
представлены; но для прочих потеря Бога означает и утрату всего остального, ибо массе «объективное»
требуется совсем в ином смысле, чем интенсивно и творчески живущему индивиду. Гигантский знак
вопроса, поставленный настоящим положением, таков: может ли религиозность среднего типа
совершить поворот от субстанции божественных небес и трансцендентности «фактов» к религиозному

преображению самой жизни в ее внутренней фактичности, к тому, что на языке философии можно
обозначить как самосознание метафизического значения нашей экзистенции. Такой поворот
предполагает, что внемирские чаяния и

==660

самоотдача, блаженство и самоотверженность, справедливость и милосердие уже не составляют
высящегося над жизнью измерения, но обнаруживаются как ее глубинное измерение.
Помогут ли надолго все попытки замкнуть религиозные ценности в реальностях исторической веры,
чтобы их тем самым законсервировать? Это пытаются сделать, встав на путь кантовского
морализаторства, выжимая из непременности этического требования охрану для мира религиозной
веры. Это пытаются делать и на путях мистики, которая заводит религиозные предметы в такой
непроглядный мрак, что становится невозможным доказательство их небытия, которое, по мановению
руки, оборачивается доказательством их бытия. Пытаются сделать это средствами католицизма,
простирающего свою гигантскую организацию между индивидом и священными предметами, так что
прочная реальность последних зависит от организации, которая только и делает их доступными, а у
индивида исчезает всякая ответственность за решение вопроса об их
истинности.
Но имеется и путь духа, который минуя все эти средства и опосредствования ставит суровый вопрос о
бытии или небытии содержания веры. По отношению к историческим религиям, да и ко всем религиям
вообще, ответ здесь звучит так: трансцендентное начало, противостоящее миру божественное — оно
несомненно. Однако столь же несомненными являются энергии, которые возвели это трансцендентное
строение. Эти энергии не втянуты в их преходящесть, и судьба религии подошла к радикальному
повороту. Этим энергиям он сулит иную форму деятельности и осуществления, чем творение
трансцендентных построений и отношений к ним, а религиозному бытию души вновь вернет
метафизическую ценность, которую она на время отпустила от себя, но которая живет внутри них как
самая жизнь души.