как последняя инстанция также и нравственных решений. Кант действует значительно

эффективнее, чем авторы чисто интеллектуальных этик, которые, как, например, Сократ, объявляют

добродетель знанием, так что тот, кто полностью познает все вещи в их связи, вообще не может

действовать безнравственно. В отличие от этого Кант придает морали с самого начала совершенно

самостоятельное значение. Воля, в которой находятся все моральные ценности, не имеет ничего общего

ни психологически с процессом познания, ни логически с его правильностью или ошибками. И лишь

после того как нравственный процесс констатирован в полной свободе и в автономии, чисто логический

момент выступает как его опора и отличительный признак, как закон его законов. Именно

самостоятельность моральных ценностей повышает триумф ценности интеллектуальной, подобно тому

как господство над свободными выше господства над зависимыми. Внутреннее единство наших

действий как гарантия их нравственного достоинства построено на их логическом непротиворечии,

которое связывает их действительность и единичность с надиндивидуальным и абсолютным

требованием к ним и показывает, что они друг с другом связаны.

Однако странным образом и этот более глубокий смысл «возможности хотеть» как будто оказывается

несостоятельным, как только его и его следствия подвергают проверке применительно к отдельному

нравственному решению. Дело в том, что он может лишь запрещать, но не повелевать. Возможно, что

все безнравственное, мыслимое как общий закон, содержит внутреннее противоречие; но из этого еще

не следует, будто все, что это противоречие не содержит, нравственно необходимо. Я с легкостью могу

мыслить как общий закон, что все люди, подобно квакерам, будут обращаться друг к другу на Ты;

однако ведь, исходя из этого, никто не сочтет нравственным долгом обращаться к каждому чужому

человеку на Ты. Одно из наиболее часто подчеркиваемых положений в теоретической философии Канта

— правда, в настоящее время оно не обладает той важностью, которую имело в философской ситуации

==90

кантовской эпохи, — гласит, что логическая непротиворечивость положения ни в коей мере не есть

доказательство его истины; она исключает один источник заблуждения, но не все бесчисленные другие,

находящиеся в содержательных условиях познания; можно сделать бесчисленное количество

утверждений, не содержащих ни малейшего логического противоречия, истина которых недоказуема

или неистинность которых доказуема. Этому лишь запретительному и частичному значению

непротиворечивости ее этическое применение не придает расширения. Все примеры, которые приводит

Кант, следуют формуле «ты не должен», но для выбора нравственно необходимого из определенного

таким образом нравственно возможного принцип не дает ни малейшего указания.

Более того, даже такое скудное значение, как возможность описать хотя бы объем дозволенного,

теряется при дальнейшей проверке на основе теоретических положений Канта: противоречие, говорит

он, лишь тогда ведет к какому-либо последствию, если предварительно признана реальность понятия;

тогда в самом деле невозможны определения, логически противоречащие этому понятию. Если же это

понятие только воображаемо, то из противоречия ему известных определений нельзя сделать никаких

выводов. Предположим, например, что в утверждении — Бог не всемогущ, заключено логическое

противоречие, ибо всемогущество содержится в его понятии; но если вообще отрицать существование

Бога, то из этого логического отношения ничего не следует, так как все определения, которые можно

вывести из Его понятия посредством закона противоречия, отпадают вместе с самим этим понятием.

Если применить это к непротиворечивости общего практического закона, то оказывается, что она лишь

в том случае является критерием, когда нравственно необходимое уже установлено из других

оснований. Я не могу без внутреннего противоречия по отношению к понятию собственности хотеть,

чтобы все воровали, — но если я не хочу самого понятия собственности, не признаю его? Тогда

вследствие «общего закона» воровства не возникает противоречие. Я не могу хотеть, чтобы ложь была

общим законом, ибо это противоречит понятию высказывания, — но лишь в том случае, если это

понятие имеет право на существование. Если же я с самого начала не признаю, что смысл высказывания

состоит в сообщении истины, то общая ложь не составляет ни малейшего противоречия. Я не должен

хотеть в качестве «общего закона» права каждого любым образом кончать свою жизнь, так как в этом

случае прекратилось бы существование людей; но если я вслед за пессимистами вообще не хочу, чтобы

люди

==91

существовали, то самоубийство не будет внутренним противоречием. Короче говоря, так же, как в

чисто теоретическом случае, внутренняя непротиворечивость закона, в который я возвожу мои

индивидуальные действия, имеет значение только в том случае, если я заранее принимаю некое

понятие, состояние или событие как нравственно значимое, как то, что должно быть. В противном

случае я могу делать, что хочу, и противоречие не возникнет, ибо нет ничего, чему можно было бы

противоречить. Следовательно, кантовская формула оказывается не самостоятельным установлением

нравственного, а только средством разъяснения и истолкования уже признанных по другим основаниям

— посредством нравственного инстинкта или иным образом — нравственных ценностей.

00.htm — glava11

Лекция 10

К пугающим сомнениям в области философии относится то, что ее глубочайшие мысли, обещающие

озарить новым светом всю совокупность явлений и придать им новую значительность, столь часто

становятся несостоятельными и противоречивыми, как только мы применяем их к реальным отдельным

проблемам. Когда такие мысли нисходят к ним со своей высоты, изменение дистанции как будто

производит сдвиг во всем отношении между ними, создается впечатление, что они совсем не суть

обобщения этих единичностей, а обладают значимостью лишь в собственной сфере, внутри которой они

только и находят свои критерии; будто их отношение к единичному, которое мы ведь чувствуем, совсем

не есть отношение общей нормы или объединяющего понятия, а иное, чужеродное, для которого у нас

нет необходимой научной категории. Так, все значение логического смысла категорического

императива исчезает, как только его подтверждения ищут в решении отдельной проблемы, хотя при

этом мы не решаемся свести к нулю это значение. Как бы ни ограничивать сферу логического или

реалистического действия этого значения, для особой точки зрения философской абстракции, для

замкнутой в себе сферы общего внутреннего жизненного чувства, которое не есть общее, стоящее над

данными особенностями, для этой точки зрения такое значение сохраняется.

И так обстоит дело не только с формулой, об

==92

интерпретации которой здесь шла речь; далеко идущий объективный смысл категорического

императива, на который я указывал раньше, также подвергается критике, успешной или безуспешной. Я

показал, что кантовское определение нравственного долженствования более любого другого подводит к

особым условиям ситуации. Однако именно это ведет к опасному последствию. Во всей области

вещных и личных обстоятельств, заполняющих каждое мгновение человеческой жизни, нет ни одного,

для которого можно было бы отрицать право влияния на требуемое нравственное решение; более того,

чем тоньше наше нравственное ощущение и чем глубже знание жизненной связи, тем менее может быть

безразличен любой элемент внутреннего или внешнего существования для наших моральных директив.

Поскольку категорический императив требует, чтобы я мыслил мой образ действий как общий закон, а

это, чтобы действительно точно знать этот образ действий и судить о нем, означает обобщить ситуацию

во всех ее составных частях, — закон оказывается не более широким и общим, чем индивидуальный

случай! Ведь закон означает, что с определенными предпосылками связан или должен быть связан

результат, причем каждый раз, когда эти предпосылки даны, независимо от тех индивидуальных

нюансов, которые они принимают. Следовательно, если, например, на пути категорического

императива мы пришли к следующим законам: почитай отца твоего и мать твою или не кради, — то это

законы, т.е. общие законы, лишь в том случае, если они значимы без исключения, и только тогда они

могут дать нравственную легитимацию моему поведению в данный момент. Но это не соответствует

действительности; могут возникнуть ситуации, в которых нарушение пиетета детей или посягательство

на чужое имущество оправданы более высоким долгом. В этом случае я создаю новый общий закон:

при таких-то данных условиях священность пиетета или имущества может или должна быть нарушена.

Но допустим, что в третьем случае эти условия хотя и даны, но одновременно существуют

дополнительные сложности, полностью устраняющие их действие; тогда, чтобы признать следующий

из них образ действий нравственным, необходимо принять в качестве непротиворечивого третий закон,

который установил бы отмену прежнего требования как общую норму. Логическое следствие из этого

сводится к тому, что общего закона вообще быть не может, т.е. такого закона, который вычленяет

отдельные элементы из определенного данной ситуацией образа действий, чтобы обобщить их и

создать тем самым закон для всех ситуаций, в

==93

которых присутствуют эти элементы. Ибо поскольку в каждой новой ситуации такого рода помимо этих

общих элементов присутствуют и особые элементы, то с самого начала неизвестно, не содержатся ли в

последних условия, которые модифицируют или превратят в их противоположность нравственные

следствия общих элементов. Эту спецификацию положения, которая должна быть введена в качестве

условия в «общий закон», Кант, насколько мы можем судить, не принял во внимание. Он, повидимому,

полагал, что действие, о котором идет речь в определенной ситуации, содержит элементы, которые

могут быть обобщены в закон, — следовательно, не принимая во внимание те, характер которых чисто

индивидуален; и этим найден требуемый здесь образ действий. Однако для установления границы

между теми элементами, которые могут притязать на включение в закон, и индивидуальными, которые

не могут быть обобщены и, следовательно, не могут оказывать влияния на нравственное решение, —

для такого установления границы Кант не дал принципиальной нормы, и ее дать невозможно. Для

повседневных и несложных случаев практической жизни это разделение совершается без всяких

трудностей; по примерам Канта видно, что он имел в виду только их: можно ли лгать, не возвращать

доверенные деньги, не помогать людям, просящим о помощи в трудные минуты, — все это очень легко

решается в простых условиях, я бы сказал, в мелкобуржуазной среде, в соответствии с категорическим

императивом; но как только решения такого рода связаны со сложным пересечением интересов и

связей, это средство оказывается совершенно неприменимым, так как мы не знаем, где следует

применить формулирование общего закона, т.е. отказаться от отдельных усложнений. Таким образом,

что особенно поучительно, и эта построенная как будто на чистой логике теория все-таки в применении

к эмпирическому материалу, который имел в виду ее создатель, в своем значении ограничена и с

расширением этого материала становится также логически недопустимой.

Следовательно, вместо априорно достаточного решения, в котором Кант видел всю ценность своего

морального принципа, остается только одно: в каждом случае принимать во внимание ситуацию в

целом и спрашивать, можно ли при совокупности обстоятельств данного положения хотеть, чтобы

опре- ‘ деленное действие служило общей нормой. Однако это, как оказывается при внимательном

рассмотрении, вообще не ведет к решению. Если бы все действовали совершенно так же, как я

предполагаю действовать, мыслимы два случая. Либо при

==94

этом обнаруживаются и другие следствия, отсутствующие в моем отдельном случае, — тогда они не

могут служить критерием для него. Ибо иногда значение образа действий без сомнения меняется

потому, что действия реализуются не одним, а многими, например, в случаях, связанных с серьезным

риском; желание взять ответственность за риск может быть для отдельного человека несомненно

проявлением моральности, однако, если это повторят многие индивиды одного круга, такое решение

может привести к недопустимой опасности для целого. Действия же, которые ведут к различным

следствиям, суть различные действия, и поэтому в данном случае из обобщения отдельного решения в

закон критерий для этого решения извлечен быть не может. Либо следствия одинаковых действий всех

совершенно такие же, как следствия индивидуального