логической необходимостью,

можно мыслить пространства, а следовательно, и геометрии, в которых действуют совершенно иные

аксиомы, как показала неевклидова геометрия в век после Канта. Но они совершенно необходимы для

нашего опыта, так как только они и создают его. Поэтому несомненной ошибкой Гельмгольца было

рассматривать возможность лишенного противоречия представления о пространствах, в которых не

господствуют аксиомы Евклида, как опровержение утверждаемых Кантом всеобщности и

необходимости этих аксиом. Ибо кантовская априорность означает всеобщность и необходимость

только для познаваемого мира, не логическую, абсолютную значимость, а значимость лишь для сферы

воспринимаемых объектов. Наша геометрия относится к открытому Кантом типу познаний,

обладающих всеобщностью не как продукты чистого мышления, а как условия опыта; они не черпаются

из опыта, как полагает сенсуализм, но могут осуществлять свою функцию, образование опыта, только в

применении к чувственности. Поэтому неевклидовы геометрии лишь в том случае опровергли бы наши

аксиомы, если бы кто-нибудь обрел свой опыт в псевдосферическом пространстве или соединил бы

свои ощущения в пространственное

==22

образование, в котором не имела бы значимости аксиома параллельных линий.

Нет необходимости в дальнейших примерах, чтобы показать сущность этих априорных положений,

которые освободили размышление о человеческом познании от мучительной и неудовлетворяющей

альтернативы между чувственностью и свободным от чувств разумом; эти положения послужили

основой нового синтеза, в котором Кант объединяет всеобщность разума и единичность чувственных

впечатлений в новом понятии опыта, определяемого им как продукт чувственности и рассудка.

Реальное познание вещей может быть ограничено опытом, не принижая этим высшие познавательные

способности человека с всеобщностью и необходимостью их высказываний, поскольку они поняты как

законы, придающие форму опыту. Именно если признавать только опыт, необходимо признать, что

условия опыта, создающие каждый его случай, значимы с полной достоверностью для всей сферы

возможного познания.

00.htm — glava04

Лекция 3

Рассмотренное в конце предыдущей лекции открытое Кантом понятие опыта сталкивается с рядом

трудностей, которые, быть может, являются следствием совсем не его внутреннего значения, а еще не

установленной связи, еще не уясненного отношения к прежним, также с полным правом сохраняемым

понятиям и мысленным требованиям. С такой оговоркой упомяну три трудности, связанные с учением

априорности, разрешение которых представляется мне возможным лишь постепенно, но очень важным

для понимания внутренней сущности критики разума.

Мысль, что свойства познающего субъекта сами суть условия познания, что, следовательно,

применительно к каждому познаваемому предмету можно сразу, не исследуя его, назвать те

определения, которые приданы ему познавательными способностями субъекта, т.е. самый процесс

познания, — эта мысль, настолько простая, что ее позднее открытие, собственно говоря, кажется чудом,

непосредственно понятна; однако безусловная значимость какого-либо с определенностью

формулированного положения не следует из него столь непосредственно, как полагает Кант.

Априорность, фактически

==23

образующая в нас опыт, есть объективная способность, действующая в нас действительность, которая

может быть выражена в понятиях и формулах лишь после ее действия. Никто не станет утверждать, что

закон причинности действовал в нас как осознанный принцип, когда мы толковали в соответствии с ним

наши восприятия. Дело здесь обстоит так же, как в тех случаях, когда мы, пользуясь законом

гравитации, переводим на меняющийся и неуверенный язык наших понятий действительность, которая,

так сказать, ничего не знает об этом законе и в качестве таковой совершенно недоступна нам. Формула,

в которой мы сознаем закон причинности, есть, аналогично каждому закону природы, лишь

рефлектирующее толкование душевной действительности в нас, реально осуществляющей функцию

образования опыта. Следовательно, эта последняя и есть действительно априорность, а не понятийный

и известный нам закон причинности, который представляет собой лишь сломленное нашим сознанием

отражение априорности, лишь ошибочное ее восприятие. Следовательно, мы совершенно точно знаем,

что должна быть общезначимая априорность, для того чтобы существовало знание; однако это — чисто

абстрактное и остающееся абстрактным знание, собственно, только постулат; ибо каковы отдельные

содержания этой априорности, мы с такой же уверенностью знать не можем, напротив, мы

наталкиваемся здесь на те же неопределенность и корригируемость, от которых априорность казалась

освобожденной. Я не вижу удовлетворительного решения этой трудности; Кант ее, правда, обходит,

полагая, что обладает критерием правильности и полноты форм познания в систематическом

округлении. Он обнаруживает на путях, во многих случаях странных и непонятных, в немногих —

убедительных, что нормы, образующие опыт, соответствуют формам логического суждения, и

конструирует аналогично им 12 априорных понятий, которым, в свою очередь, соответствуют

основоположения рассудка. Эти 12 категорий делятся на 4 класса с 3 категориями в каждом. Нас здесь

интересуют не эти детали, а только принцип, согласно которому, если для симметричной, замкнутой в

себе схемы найдены достаточные наполнения, тем самым дано доказательство правильности и

достаточности этих наполнений. Слабость этого метода в настоящее время очевидна. Оставляя

полностью в стороне всю вымученность и неверность в деталях, мы знаем, что округленность

комплекса мыслей по нашим идеям симметрии и архитектоники ни в коем случае не является гарантией

действительной истины или полноты этих мыслей, — при этом

==24

безразлично, является ли действительность, которую должна охватить и обрисовать система, внешней

или действительностью души. Но важнее, чем это весьма очевидное опровержение мне представляется

необходимость понять глубокое значение и тенденцию этой странной систематики.

В решении о ходе развития и окончательно удовлетворяющей форме нашего познания действуют два

взаимоисключающих мотива, проходящих в борьбе, вытеснениях и компромиссах через историю духа;

выбор между ними исходит, как и во всех последних интеллектуальных решениях, из инстинктов

личности в целом, лежащих вне интеллектуальности. Их можно определить как систематическое и как

прогрессивное влечение. Одно дозволяет нам удовлетвориться нашим образом мира и верить в его

истину лишь постольку, поскольку все его единичные элементы образуют сплошную связь,

построенную по единым принципам. Лишь в том случае если, как это происходит в организме, каждая

часть указывает на другую и таким образом из этих частей может возникнуть пребывающее во

внутреннем равновесии целое, познание может считаться завершенным, ибо только в этом случае оно

воспроизводит гармоническое единство и архитектоническую структуру мира. Конечно, это

недостижимый идеал, который может быть лишь приближенно достигнут в самых общих чертах и в

отдельных областях знания; решающим, однако, является, что это — идеал, который в качестве

дефинитивной формы познания, обретает ли оно свое наполнение или нет, имеет значение

систематической готовой округлости. Если здесь образ совершенного познания имеет форму круга, то

другая тенденция отождествляет его с уходящей в бесконечность линией. Завершение образа при этой

тенденции невозможно не только действительно, из-за человеческой слабости, но и в принципе. То ли

потому, что сами явления бесконечно образуют новые комбинации и освобождают неизвестные дотоле

силы, то ли потому, что отношение нашего духа к действительности адекватно выражает себя только в

бесконечности увеличении и исправлений своих представлений, — во всяком случае внутренняя

сущность познания состоит в том, что оно никогда и нигде не завершается, а симметричное завершение

его построения является внутренним противоречием. Совершенно понятно, что первая точка зрения

приемлема прежде всего для рационализма, вторая —для сенсуализма. Представление Канта о

формируемом априорными понятиями опыте приводит и эти две потребности к поразительному

синтезу. Мир, предстающий нам в чувственном

==25

опыте, правда, не система, он необозрим, и его познание уходит в бесконечность. Но дух, внутренняя

структура которого предстает как обозримая, есть завершенное, систематическое единство. Мир

обретает единение и прочный смысл благодаря тому, что самые общие принципы, с помощью которых

наш рассудок формирует впечатления от мира, создавая опыт, законы, которые он миру предписывает,

образуют внутренне сбалансированную архитектоническую систему, систему нашего духа. Познание

же действительности похоже на удлиняемую до бесконечности линию, так как она происходит не

только из единой глубины духа, но есть продукт ее и бесконечно меняющихся, и увеличивающихся

впечатлений от действительности. А продукт, созданный константным фактором и изменяющимся

фактором, должен быть и сам меняющимся. Тем самым природа и опыт сохраняют всю свою

безграничность, действительность в ее совокупности свободна от всякой ограничивающей ее

систематики. И тем не менее носителем целого служит система способностей познания, структура

которой охватывает всю неизмеримость отдельных явлений, ибо она образует опытные данные о них.

Влечение к системе, которое обретало в объективной действительности обманчивое удовлетворение,

отступило в дух и предоставило действительность влечению к продвижению.

Гениальность этого решения свидетельствует о всем величии духовно-исторической позиции Канта: его

точка опоры — объективно предлежащее познание; он его расчленяет; пока не находит для

конституирующих его элементов то равное оправдание, посредством которого он устраняет

односторонность созданных чисто субъективными влечениями образов мира. И все-таки теперь мы не

примем это решение. Замкнутость системы даже в ограничении духом для нас чрезмерна: мы полагаем,

что и дух следует ввести в поток развития. Пусть в каждый данный момент априорные нормы и

господствуют над опытом, — почему бы и этим нормам, которые, образуя наше познание природы, и

сами, если рассматривать их с другой стороны, суть действительность природы, не оказаться в

развитии, постоянное течение которого ни на одно мгновение не может достигнуть завершения в виде

системы? И если познание развития как постоянной судьбы вещей образует логический круг, если само

познание все время развивается, то это один из тех неизбежных фундаментальных кругов, в которых

открывается относительный характер нашего духовного существования.

С отпадением системной связи, в которой каждая часть доказывает свою истинность тем, что дополняет

другие части в

==26

создании единого целого, отпадает одновременно и единственное доказательство того, что априорные

способности вошли в научное сознание с несомненностью и полнотой, свойственными их реальному

действию. Оказывается, что Кант с недостаточным основанием перенес всеобщность и необходимость,

которыми структура нашего духа обусловливает наш опыт, на научные принципы; на этих принципах

мы впоследствии, безусловно часто неполно и ошибочно, формулируем эти условия, значимости

которых данные принципы могут соответствовать лишь приближенно в бесконечности. Невзирая на это

фундаментальное отклонение современного мышления от учения Канта, его открытие, согласно

которому наши опытные данные обусловлены сверхчувственными, как бы привнесенными нашим

духом предпосылками, еще отнюдь не исчерпало свою плодотворность. Кант сам применял его только в

области естествознания; ибо, с одной стороны, его оригинальное мышление было направлено на

природу, с другой — душевная жизнь как таковая и все историческое интересовало его лишь с точки

зрения нравственной ценности и само по себе не составляло для него предмет собственного

исследования. А между тем весь психологический и исторический мир в такой же степени нуждался в

проверке с точки зрения его априорных предпосылок. Тогда бы мы узнали, что именуемое нами

историческими фактами столь же не отражает непосредственное переживание, как естественнонаучный

факт не содержит чистое чувственное впечатление, что сообщение свидетеля, так же как

воспроизведенное в изложении событие, представляет собой формирование данного материала по

эмоциональным, интеллектуальным, политическим, психологическим и этическим категориям. И это —

не требующий устранения недостаток, не искажение, а необходимое условие, при котором сырой

материал исторического бытия только и может обрести понятный и осмысленный образ в нашем духе.

Так же обстоит дело и в области права, в понимании искусства, в психологии, в религии. Опытное

знание во всех этих сферах отнюдь не есть то, чем оно может казаться, если не помнить о Канте, — не

есть принятие данного, верное отражение того, что действительность предлагает нашему сознанию;

напротив, то, что должно стать познанием, должно быть формировано нами в таковое, то, что должно

стать предметом опыта, зависит от форм опыта, с которыми наш дух подступает как со своим

изначальным владением к действительности. Или точнее: наш дух не имеет эти формы, он есть они.

В трактовке Канта