это понятие связано с дальнейшей

==27

серьезной трудностью. Положения геометрии суть абстрактные формулы для тех энергий, которые

превращают наши чувственные впечатления в пространственные образы. Однако неуверенность,

изменения, иллюзии присутствуют и здесь, например, у детей или при необычных внешних или

физиологических обстоятельствах. В другой априорной форме, в причинности, совершенно однозначны

случаи, когда причинность не действует, когда мы не по доброй воле (а иногда и по доброй воле)

совершенно не мыслим по закону причинности. Как же это сочетается со всеобщностью и

необходимостью форм нашего мышления и с тем, что наш дух априорно содержит их в себе и поэтому

неизбежно придает их своим отдельным содержаниям? Кант ответил бы на это очень просто:

априорность ведь есть лишь априорность познания, там, где мы ее не применяем, мы не познаем, а

совершаем лишь какие-либо душевные процессы, которые не суть опыт. То, что названные формы суть

энергии, имманентные нашему духу, не означает, что они должны беспрерывно функционировать; они,

подобно всем потенциям бытия, выступают в чистой и беспрепятственной деятельности лишь при

совершенно определенных условиях, а при других отклоняются и искажаются. Априорность так же не

утрачивает своей закономерной значимости вследствие ее недостаточного применения, как и

вследствие действия законов неевклидовой геометрии, ибо она — только закон опыта, а не любого

душевного образования.

Это совершенно правильно, но ведет, как мне кажется, к порочному кругу. Упомянутые нормы

действуют лишь в значимом опыте. Но откуда нам знать, что такое значимый опыт, если не в результате

того, что мы обнаруживаем в нем значимость этих норм? Если бы мы располагали каким-нибудь

другим средством для установления истинности наших представлений, это послужило бы выходом;

тогда мы могли бы доказать, что их определенные свойства доступны нам лишь посредством

применения названных принципов, и были бы вправе провозгласить их условием познания. Для

обыденного мнения существует, правда, такая двойственность путей к истине: размышление и

чувственная видимость; действуя независимо друг от друга, они взаимно подтверждают друг друга и

именно вследствие этого определяют каждую точку, в которой они встречаются, как значимую истину.

Но этот дуализм, вполне законный для практики и отдельных процессов познания, Кант ведь и устранил

в принципе и для всего познания в его совокупности. Он ведь показал, что познание достигается только

посредством

==28

совместного действия рассудка и чувственности, что наше рассудочное мышление только потому

может создать в себе истину о вещах, что категории нашего рассудка участвовали в создании для нас

объективного мира и поэтому изначально содержатся в нем, что, с другой стороны, эти категории

имеют значение лишь как формы чувственных содержаний. Такое объединение наших познавательных

способностей лишает нас, однако, критерия истины, содержавшегося в их независимой двойственности.

Теперь мы знаем только следующее: априорные нормы в одних случаях применяются, в других не

применяются; судить о том, что первые обладают особой ценностью, значением истинности, которое

возвышает их над чисто психологическими случаями, мы можем только исходя из того, что для них

значимы эти нормы. Они выступают, следовательно, так сказать, судьями в собственном деле, и

понятие истины движется по кругу.

Для того чтобы избежать этого, Кант делает еще одну попытку. Единство представлений есть, как он

указывает, то, что взаимно и в их совокупности гарантирует им истину; в той мере, в какой

многообразные представления совместно ведут к единому предмету, положению, образу мира, они —

объективное познание. Однако я спрашиваю: на основании чего мы приходим к решению, что в данном

случае существует единство, т.е. совместимость, взаимосоответствие представлений? Ведь только на

основании того, что они следуют аксиомам пространства, закону причинности, отношению между

прочной субстанцией и ее меняющимися определениями и т.п., короче говоря, на основании именно тех

формирующих категорий, подтверждения которых мы искали. Единство элементов представления

непосредственно не обнаруживается. Того, что они логически не противоречат друг другу,

недостаточно; ведь многие логически совместимые мысли в сущности не могут быть соединены. Если

мы внимательно присмотримся к тому, что мы понимаем под единством предмета, души, круга мыслей,

то в нем всегда окажется связь между отдельными элементами созерцания или мышления, которая

опосредствуется господствующими принципами. Идут ли явления вместе во времени, в душевных

переживаниях, в пространстве, составляют ли они единство, определяется природной закономерностью,

вчувствованием в характер, знанием возможностей пространственных условий. В этой связи и

существует единство, оно не есть нечто, пребывающее вне ее, которое обнаруживается только

благодаря ей. То, что априорные нормы создают единство познания,

==29

отнюдь не доказывает рост их значения или подтверждение их значимости, ибо единство — не что

иное, как название связей, которые устанавливает действие этих норм между элементами

представления.

Последнее основание этих трудностей найти легитимацию априорных условий познания, которая не

черпалась бы из них самих, состоит в полной несомненности, с которой Кант принимает существующее

математическое и эмпирическое познание как основу каждого исследования о сущности познания.

Анализ познания полностью и несомненно решил для него свою задачу, если он достаточно

продемонстрировал условия предлежащей науки. Конечно, для каждого исследования где-то должен

быть последний пункт, за пределами которого уже вопросы не задаются и неоспоримая прочность

которого несет на себе все построение; задача основополагающих наук заключается в том, чтобы все

дальше отодвигать этот пункт, заменять каждую догматическую уверенность момента уверенностью

более глубокой. Следовательно, для того чтобы обосновать первые принципы сферы познания, надо

было выйти за пределы самой этой сферы и перейти, может быть, в практическую, может быть, в

биологическую, может быть, в религиозную сферу. Если исключить это и искать все основы познания в

самом познании, то доказательства неизбежно будут, в конечном итоге вращаться по кругу, так как у

них нет опоры вне их собственного круга. Кантовский круг: наше познание истинно, так как и

поскольку оно определено априорными нормами, а эти нормы значимы, так как определенная этими

нормами наука безусловно значима, — этот круг является непосредственным выражением абсолютно

теоретического характера кантовской философии, который я уже подчеркивал. Современная тенденция

включить само знание в другие господствующие силы жизни или подчинить знание этим силам ему

совершенно чужда — мы еще увидим, как мало значит в этом отношении знаменитое превосходство

практического разума. Взор Канта настолько прикован к научному познанию, что значимость одного

его элемента он способен вывести только из другого.

И наконец, новое понятие опыта создает третью трудность, которая, однако, представляется мне вполне

разрешимой, причем на пути своего разрешения она еще раз озарит это понятие ярким светом. Из

чувственных впечатлений складывается опыт по мере того как они упорядочиваются в соответствии с

формами и законами, комплекс которых, рассматривая их как действующие душевные энергии, мы

называем нашим рассудком.

==30

Формирование на этом пути чувственного материала Кант выражает двояко: чувственное обретает, с

одной стороны, общезначимость, с другой — объективность. Если выразить чисто и непосредственно

чувственное в форме положения, то оно будет, например, таким: я вижу солнечный свет, вслед за тем я

ощущаю, что камень согрелся. Это не что иное, как сознание процессов, происходящих в органах

чувств субъекта, которые завершаются их однократной и личностной данностью. Этим совершенно

ничего не сказано ни о сознании других субъектов, ни о вещи вне субъектов, — следовательно, это еще

не то, что мы называем опытом. Таковым оно станет лишь посредством метаморфозы в следующее

положение: солнечный свет греет камень; этим дано двойное: 1) следованию моих впечатлений

соответствует отношение вещей, я не только воспринимаю, но в этом восприятии открывается бытие; 2)

если это объективное действительно, то и параллельное ему восприятие не ограничено субъектом и

мгновением; напротив, я уверен, что это восприятие необходимо или при таких же обстоятельствах

будет у меня всегда, что не только мое, но и восприятие всех субъектов будет таким же. Следовательно,

процесс, образующий опыт, можно выразить таким образом: он создает из субъективных восприятии

высказывание об объективном состоянии вещей. Что обе стадии познавательного процесса совершенно

различны по своему смыслу, является твердой предпосылкой Канта, с помощью которой он отвергает

всякий сенсуализм; ибо для сенсуализма опыт или познание не что иное, как констатация

непосредственных впечатлений, в лучшем случае, суммирование их в привычные впечатления; по

своему значению все познание остается импрессионистическим, ограниченным восприятием органов

чувств. Кант признает, что материал нашего познания мы получаем только из чувственного восприятия

и что категории рассудка лишь придают ему особую форму, — в чем же тогда состоит огромный

переворот, превращающий субъективное чувственное впечатление в свидетельство об объекте?

Предвосхищая сразу то, что мне представляется единственным непротиворечивым решением этой

сложной проблемы кантовского учения, скажу: по отношению к единичному событию это новое

состоит исключительно в гарантии того, что именно это чувственно воспринятое событие всегда будет

при одинаковых условиях повторяться для меня и для любого другого. Положение: «солнце согревает

камень» добавляет, правда, категорию причинности к субъективному восприятию: я вижу солнечный

свет — я ощущаю после этого нагретый камень. Однако для

==31

практики познания это дает лишь уверенность в том, что всегда я и каждый человек воспримем то же.

Посредством причинности восприятие как бы только переводится в новое, более прочное агрегатное

состояние. Как ни резко Кант проводит различие между положением «А есть причина В» и положением

«В следует во времени за А», я все-таки не понимаю, чем эта объективная причинная

последовательность отличается от определения, что во всяком вообще происходящем случае В будет во

временном восприятии следовать за А.

По отношению к сенсуалистам решающее здесь то, что ставшее совершенным суждение опыта выходит

за пределы каждой относительной суммы отдельных последовательностей восприятии, сколь бы велика

эта сумма ни была; однако эквивалентным большей, чем абсолютной их сумме, это суждение быть не

может; сверхъединичная значимость суждений означает только, что они однозначно определяют

каждый отдельный случай, который вообще может произойти. Поэтому объективность и необходимость

суждений опыта суть взаимозаменяемые понятия: то, что они значимы для объекта, — наименование

своеобразной прочности и консолидации условий чувственных восприятии, гарантирующих их

однородное повторение при одинаковых обстоятельствах.

00.htm — glava05

Лекция 4

Функция объективности, которая устанавливает только субъективное как надежно равномерное,

необходимо наступающее, — вследствие чего, с одной стороны, преодолеваются двойственность и

случайность в сенсуализме, с другой — познание сохраняет связь с данным — эта функция казалась бы

вполне удовлетворяющей, если бы не возникала новая трудность. Кант настойчиво подчеркивает: все

суждения опыта, отнюдь не только формулировки чувственных впечатлений, но и подлинные,

возникшие под действием категорий рассудка суждения, имеют лишь относительную значимость: то,

чему научил опыт, опыт может в любой момент опровергнуть. Как сочетать это с только что

характеризованными надежностью и необходимостью суждений опыта, с которыми они образуются в

чисто чувственных суждениях и выходят за их пределы?

==32

Очевидно, что это не просто специальный вопрос кантовской филологии; речь идет о том, чтобы в

образе мира, который должен постепенно сложиться для нас в кантовском мышлении, спасти двойную

ценность суждения опыта, подлинного носителя всего познания: с одной стороны, надежность и

значимость вне простого восприятия чувств, с другой — гибкость и способность всегда вносить

коррекцию, которая отнюдь не свидетельствует просто о недостатке, а с несомненностью выражает

отношение духа к действительности как уходящее в бесконечность развитие. Для соединения этих двух

противоречивых требований я вижу лишь тот путь, который ведет к повторному рассмотрению

априорных положений. После того как Кант (я это уже показал) построил на них все познание, он с

мнимой парадоксальностью продолжает: ни положение причинности, ни геометрия, ни выходящие за

пределы