перед
пантеизмом при каждом его

==297

развитии, выходящем за пределы его основного понятия, — на этом нам не раз придется
останавливаться в ходе нашего исследования. Как абсолютное единство приходит хотя бы к
кажущемуся или видимому многообразию вещей, как оно порождает из себя меняющиеся состояния,
понять трудно. Ибо наш рассудок устроен так, что порождение и изменение он может понять только как
следствие воздействия одного элемента на другой; в абсолютно едином, рядом с которым нет другого,
мы не находим основания для того, чтобы оно вышло из своей однажды данной ему формы и
состояния; оно остается в себе, сохраняя вечную косность, ибо нет ничего, что могло бы служить для
него мотивом к изменению. Эту трудность гётевский пантеизм преодолевает, как я показал, тем, что для
него бытие в его целостности есть изначально жизненный процесс, вечное прорастание и рождение,
умирание и становление из единства или, вернее, — форма существования этого единства самого
бытия. Однако ценность этого бытия не находит возможности своего осуществления на том же пути,
она нуждается для этого в более радикальном повороте, совершенно недоступном нашим эмпирическим
способам оценки. Ибо они связаны с тем, что по ту сторону оцениваемой вещи находится другая,
которая имеет другую ценность, большую, меньшую или вообще не имеет таковой, — и только на
основании совершенно нового, логически совершенно не поддающегося обоснованию чувства все
бытие в его исключающем всякое сопоставление и сравнение единстве может быть выведено из своего
состояния безразличия, получить в качестве целого ценностный акцент, который обычно возникает
лишь из сравнения его частей. Ценность бытия в целом есть как бы декрет души, для которого не
существует ни доказательства, ни опровержения, выражение отношения к жизни, которое само есть
бытие и как таковое не может быть ни правильным, ни неправильным. Можно, пожалуй, сказать, что
художественная натура Гёте предрасположила его к такому чувству ценности. Интеллектуалистическая

натура может, пожалуй, привести к представлению о единстве мира, об Vv кои ii5v, в котором исчезли
все различия единичностей, но она не достигнет чувства абсолютной ценности этого целого; моральная
натура может прийти к абсолютной ценности, например, к кантовской «доброй воле», но она не может
обойтись без ценностных различий, более того, абсолютная ценность для нее не столько реальность,
сколько идеал, следовательно, существенное ее значение состоит в том, что она служит масштабом,
посредством которого устанавливаются

==298

относительные ценности реальности в их различии. Лишь эстетический духовный склад, обладающий
по сравнению с моральным большей широтой и как бы большей толерантностью, а по сравнению с
интеллектуальным — страстностью в оценке, может сохранить ее и по отношению к целому; такой
духовный склад реагирует на каждое впечатление чувством ценности и значимости — тогда как
ценностная область этической натуры всегда совпадает лишь с отрезком действительности — и там, где
такой духовный склад, как это было у Гёте, обладает таинственной связью с тотальностью мира,
способностью позволять воздействовать на себя целому как целому, он и на это ответит ценностной
реакцией, которая является присущим ему от природы языком. Гёте не раз говорит об этом
всеобъемлющем понятии ценности, об отказе от релятивистской связанности этого понятия, которая
всегда относит его в пределах эмпирического мира только к какой-либо одной его части: «Wie es auch
sel, das Leben, es ist gut!»’.
Ihr glucklichen Augen Was je ihr gesehn Es sei wie es wolle Es war doch so schon».
Быть может, глубоко религиозное в натуре Гёте и характер его религиозности вообще находит свое
выражение в том, что абсолютное есть для него ценность, что ценность для него не связана с
различиями. Все массовые религии обусловлены в той или иной степени психологически-эмпирическим
фактом ощущения различия. Сколько бы они ни утверждали, что Бог для них абсолют, ens realissimum'»,
единственный источник или средоточие всего сущего и благого, им все-таки нужно
противопоставление Ему; они неспособны преодолеть дуализм между жаждущим спасения человеком и
дарующим спасение Богом, уродством греха и блаженством святого, между богооставленным и
преисполненным Бога бытием. Очевидно, что гётевское религиозное понятие «природы», в котором
вечно закономерное, абсолютное бытие уже само по себе есть то, что
Какой бы ни была жизнь, она хороша! Вы, счастливые глаза, Все, что вы когда-либо видели, каким бы
оно
ни было, было все-таки столь прекрасным. Реальнейшее сущее (лат.).

==299

требует поклонения, абсолютно благое, совершенное, прекрасное, — уже по своему формальному
принципу неприемлемо для всех церковных религий. Они не могут признавать все бытие, «каким бы
оно ни было». Дуализм всех подобных религий (даже буддийской, в которой во всяком случае
страдание и спасение находятся в абсолютной антиномии) непримиримо противостоит религиозности
Гёте, в которой художественное восприятие жизни яснее всего показывает, в чем состоит его
религиозная значимость. Мировоззрение Гёте можно определить как гигантскую попытку постигнуть

непосредственно и в себе самом как ценностное единство бытия в целом: поскольку Бог совпадает для
него в своих границах с природой, а природа в своих границах с Богом, и оба они проникают друг в
друга и друг друга оберегают, то Бог для него — наименование ценностного момента бытия, живущего
единой жизнью с моментом своей действительности, с природой. В творческом созерцании жизни
художником пантеизм и индивидуализм больше не являются взаимоисключающими
противоположностями; они —двааспекта одного и того же отношения ценности. Гёте — человек,
отличающийся тончайшей восприимчивостью различий, уверенным знанием неповторимости и
несравненной значимости каждого отрезка бытия; этический принцип — рассматривать каждого
человека как самоцель — он распространяет внутри эстетической сферы оценок на каждую вещь
вообще. Но это и делает его картину мира пантеистической, индивидуальная ценность каждой
единичности, возможность извлечь из каждой эстетическую значимость, коренящуюся в ней или
выходящую •за ее пределы, указывает на то, что она — одна из форм красоты, которая, проистекая из
единого источника или в качестве единого источника наполняет все бытие.
Тем самым дан, наконец, формальный принцип, который снимает для Гёте противоречие между его
качественным индивидуализмом, страстной оценкой того, в чем каждый неповторим и отличен от
другого, и столь же страстной оценкой «общечеловеческого». Последнее относится к категории
коренных единств, которые не нуждаются в отличии от другого, чтобы быть ценностями; его
отношение к отдельным людям повторяет в малом масштабе то, которое существует между Богомприродой вообще и всеми единичностями бытия вообще. Однако этим ценность индивидуального не
снижается; она сохраняется как таковая, ибо спецификация, уходящая в бесконечность, и есть способ
того, как живет несокрушимое единое, тип; таким образом, оценка индивидуального и оценка
всеобщего есть оценка

==300

единого жизненного процесса. То и другое разделяет только механистическое воззрение, так как для
него всеобщее есть абстрактное, полученное посредством выделения одинаковых признаков, — будто
они лежат рядом наподобие атомов и могут быть отделены друг от друга. Только это открывает
подлинный смысл постоянно повторяемого Гёте требования видеть в индивидуальном общее. «Тот, кто
не способен увидеть, что один случай часто стоит тысячи и заключает их всех в себе, никогда не сможет
доставить радость и принести пользу ни себе, ни другим». Здесь речь идет не о том, что многие явления,
обладающие одним внешним признаком, могут быть представлены одним из них, а о тождестве жизни,
пребывающей в них; о творческом единстве, которое делает каждого символом целого, и
следовательно, и любого другого, а не об отдельных чертах, которые лишь наше последующее
рассмотрение отделяет друг от друга и систематизирует в виде одинаковых и неодинаковых. И это
стало возможно для Гёте потому, что он постигал бытие под категорией жизни и посредством этого
аспекта в качестве объективного получил право толковать отношение между индивидуальным и
всеобщим, не прибегая к антропоморфизму, по формуле собственного существования, как сказано в
следующих словах: «Und so teil ich mich, ihr Lieben — Und bin immerfort der Eine»’.

00.htm — glava24
Глава VI

Склонность отдавать себе отчет; преодоление
Он был немцем, — говорит Гёте о Зерло, — а эта нация любит отдавать себе отчет в том, что она
делает». В этих словах Гёте высказывает понимание решающей тенденции его собственной жизни.
Быть может, ни для кого из творческих людей высокого уровня не была столь естественна потребность
отчитываться перед самим собой, осознавать жизнь в последовательности ее периодов, в ясном
обозрении которой не выпадало ни одно из ее содержаний. Это
Так я разделяюсь, друзья, и остаюсь всегда единым.

==301

==302

==303

научились возвышать глубочайшие личные переживания до абстрактной и поэтической всеобщности и
объективности. Существовало и до некоторой степени продолжает существовать представление, что
тонкие, сложные и дифференцированные движения души не могут выходить за пределы
субъективности; они могут быть лишь пережиты, проявлены в чисто личном выражении, они слишком
хрупки, чтобы им можно было придать форму объективированного духа. Гёте далеко продвинул
границу возможности такого объективирования. Такое стихотворение, как «Warum gabst du uns die
tiefen Blicke»’, — совершенное Novum» в сфере выражения человеческих чувств; то, что такого рода
предельно интимные чувства показаны здесь поэтически и поэтому без всякого оскорбления
стыдливости, открывает неожиданные возможности объективации того, что раньше считалось
возможным лишь в сфере субъективного. Таков же по своему характеру ряд сентенций, которые
трактуют о вопросах внутренней жизни и, начиная с «Вертера», проходят через все произведения Гёте.
В этом, правда, его предшественниками можно, пожалуй, считать французских моралистов, особенно
Ларошфуко. Однако при более пристальном рассмотрении становится очевидным, что они пребывают в
области остроумия, и в их метких по своей истинности замечаниях мало реальности; чувствуется, что в
сущности интерес мыслителя направлен не на глубину и широту, из которой его наблюдения
почерпнуты, а на остроту, с которой они выражены. Для Гёте в полной противоположности этому
важно только содержание переживания, а то, что оно кристаллизуется в форму сентенции, происходит
как бы само собой, в ходе органического роста происшедшего события, в душе. Главное же различие
заключается в том, что у французских моралистов все рассматривается только психологически при
некоторой, не особенно глубокой, этической оценке. У Гёте же мы всегда ощущаем большую связь,
которой душевное обладает не только психологически, т.е. как сцепление содержаний сознания, но и
как сущее и происходящее, с бытием и всем происходящим, как элемент мира с миром в целом. Даже в
тех случаях, когда Гёте высказывает общие положения по поводу самых сложных и тонких душевных
переживаний, это — не только психологические генерализации; эти положения направлены на жизнь
вообще и глубокое, космическое или метафизическое значение,
‘ Зачем ты дал нам глубоко проникающие взоры. » Новое (лат.).

==304

которое объемлет душевную сферу или открывает себя в ней. Кое-где можно найти нечто аналогичное и
раньше; но никто до него не придавал глубоко личным, тонким чувствам такую форму общезначимого
выражения; лишь начиная с него чертой нашей духовной установки стало то, что ценные душевные
переживания развиваются в рамках всего космоса сверхиндивидуальной истины и мудрости. Здесь
объективация субъективного касается не только духовного формирования, объективным становится и
субъективно-душевное вследствие того, что оно в качестве существования, в качестве определения
нашего бытия обладает мировым смыслом, в качестве части, судьбы или носителя жизни вообще входит
в реальное или идеальное, но всегда объективное все-бытие. Какое высокое требование «отдавать себе
отчет» в самом интимном и личном заключено в таком обобщении и такой объективизации, не
нуждается в пояснении. Этим субъективное поставило над собой закон, ответственность перед которым
тем более строга, что этот закон вышел из него самого, значим