почти в 70 лет он выносит решительное
суждение о противоположности, которая окажется носителем дальнейшего развития, следующим
образом: «Мои первые предоставленные публике произведения являются, собственно говоря, бурными
извержениями душевного (т.е. основанного на чувстве) таланта, который, однако, не находил ни совета,
ни помощи». Следовательно, он противополагает — ив этом, как мы увидим, все дело — душу
теоретической способности, с помощью которой можно найти «совет», и практической, с помощью
которой можно найти «помощь».
Эта установка его молодой жизни на господство чувства проявляется и в трагическом выводе, к
которому он приходит в «Вертере». Удивительно прекрасное и характерное этой юности,
основывающееся на безграничной полноте чувства существования, являет себя здесь как подлинная
трагедия в своем противоречии с собой и с обреченностью, которая приходит именно в момент
абсолютизации этого чувства. Конечно,

==339

чувство Вертера есть предельное возвышение жизни; однако, оставаясь в самой себе, питаясь лишь
самой собой, она должна себя уничтожить — как позже по той же причине гибнут Аврелия и Миньон,
гибнут из-за того, что они живут только чувством, которое, несмотря на его имманентную
бесконечность, заводит жизнь в тупик, завершается «гибелью всех оставшихся сил». «Я так счастлив, —
пишет Вертер, — так погружен в чувство спокойного бытия, что от этого страдает мое искусство. — Но
я гибну от этого, я повержен великолепием этих явлений». Может быть, это связано и с тем, что
чувство, сколь w далеко распространяется его возможность психологически представлять

существование в целом, все-таки есть только его отражение в субъективности. Идеалом Гёте в
молодости было совершенствование бытия как такового, во всем, что он мыслил и делал, для него
важна была непосредственная, все несущая^ всем движущая жизнь личности, ее интенсивность и
внутреннее развитие. Однако поскольку при этом чувство неизбежно становится доминантой жизни,
возникает опасность, что оно, будучи ведь только субъективным отражением и символизацией нашего
реального бытия, отделится от него и выступит как субстанция жизни. Вертер гибнет от этой опасности,
сам уничтожает свое существование. Гёте нашел спасение от такого исхода, создав «Вертера», т.е. тем,
что объективация и продуктивность стали на место вращающегося в самом себе эмоционального
состояния, — что указывает на перемещение акцентов в его жизни, с которым мы тотчас познакомимся.
Я уже сказал, что существование, основой и идеалом которого служат живое бытие личности и чувство,
особенно чисто выражало тип молодости вообще. Однако то, что дело обстоит таким образом, связано
с филогенетической природой чувства. Чем менее дифференцированным хочет предстать наше
существование как общее состояние, общий смысл и общая ценность, тем более это удается ему в
формах чувства по сравнению с более расщепленными, опосредствованными формами мышления и
воления. Первые состояния души — чувства, а «воля и представление» лишь вторичны, быть может,
pan passu» сложившиеся. Но этот прорывающийся из глубины жизни идеал целостно-субъективного
совершенства бытия, который находит в первом монологе Фауста свое метафизическое, а в прогулке с
Вагнером — как бы свое виталистическое выражение, где сосредоточивается все стремление к полноте
чувства
‘ Равным образом (лат.).

==340

и совершенству переживания, — этот идеал придает образу молодого Гёте очарование, предчувствие
человеческого совершенства, неслыханное обещание, по сравнению с которыми слегка меркнут все
чудеса его последующего бытия и свершений, хотя они и обладают силой действительности по
сравнению с только возможным. Может быть, это — общая судьба человечества, особенно отчетливо
выраженная в ее высших представителях; ведь мы называем их «высшими» именно на основании их
свершений, которые большей частью по времени, и во всяком случае по своему смыслу, лежат за
пределами молодости; этим, вероятно, объясняется то странно волнующее чувство, которое мы
испытываем, глядя на юношеские портреты великих людей. Впоследствии они могут подняться до
невероятной высоты в своем творчестве, в своей деятельности, но это всегда достигается ценой
известной утраты, односторонности, понижения температуры, хотя тем, что они потеряли, и для того,
чтобы достигнуть своей вершины, должны были потерять, они, собственно говоря, не обладали как
действительностью; впрочем, оно не было и просто абстрактной возможностью; а относилось к той
столь трудно уловимой категории, в которой живое существо владеет уже своим будущим как
настоящим, в котором его неразрешенные, быть может, вообще неразрешимые напряжения парят
вокруг него как действительность особого рода. На этом предчувствии целостного бытия, по сравнению
с которым все последующие конкретные успехи не более чем расчленение и односторонность, и
основана специфическая «прелесть» молодости; ибо любовь всегда направлена на целостность
человека, а не на отдельные его совершенства и деяния; сколь бы ценными они ни были — они могут
служить разве что мостом в отношении к этой целостности. Очарование Гёте в молодости,
привлекавшее к нему все сердца и всеобщую любовь, заключалось, по-видимому, в этой полной
открытости его целостной личности, его существования, которое еще не разошлось по отдельным
руслам.

Идеал совершенства личного бытия делится для него — в отдельных своих проявлениях уже в ранний
веймарский период и отчетливо по возвращении из Италии — на совершенство деятельности (как
творчества и как практических действий) и совершенство познания. И несравненность его образа
заключается в том, что совершившийся вследствие этого надлом в красоте и силе его жизни был просто,
я бы сказал, логически неизбежным минимумом — именно потому, что этот поворот был судьбой его
чисто внутреннего развития, периодичностью,

==341

изначально предписанной органическим законом его существа. Там, где сила переходит из формы
концентрации, которой она обладает только как возможностью молодости, в свою реализацию, из
самоудовлетворенного процесса жизни — в отдельные ее содержания, она, конечно, утрачивает в
известной степени блеск и очарование, которые ни с чем не сравнимы и связаны именно с этой формой.
Однако в большинстве жизней тем самым парализуется и часть самой этой силы; поток витальности,
разделившийся на множество русел, направленный на определенные цели, а не движимый единством
своего источника, теряет силу и напряженность. Такой результат как постоянно продолжающееся,
ослабляющее последствие смены жизненных периодов у Гёте не обнаруживается; когда он от
идеализма субъективной жизненности перешел к объективной деятельности и познанию, была утрачена
молодость с ее специфическими ценностями, но не более того. Его интенсивное динамическое бытие
сохраняется в области теории и практики, на которые оно разделяется в качестве их субстанций; оно не
оказалось между ними и не было распределено между ними, как это случается в большинстве подобных
процессов развития. Из единства изначального жизненного импульса, вжившегося в обе сферы,
становится понятной та связь, в которой он всегда их воспринимал. В том, что он ненавидел всякое
знание, которое не привносило жизнь в его деятельность, отстранял впечатления, которые не влияли на
его продуктивность, видел в практике критерий теоретически истинного, — во всем этом проявляется
общий корень, с самого начала составлявший целостность его жизни. После того как он разделился на
познание и деятельность, их связь осталась как следствие и символ прежней общности.
Ясное и принципиальное осознание этого решительного поворота обнаруживается, например, в
сказанном в 1805 г., когда он после продолжительного времени сравнивает воспоминание о
значительных явлениях, особенно о характерных картинах природы, с их непосредственным
впечатлением: «Тогда мы заметим, что все более выступает объект, что если мы раньше ощущали в
предметах самих себя, переносили на них нашу радость и горе, веселость и смятение, то теперь при
смирившейся самости мы предоставляем им их права, познаем их особенности». Следует также
вспомнить все его высказывания о ценности практического образа действий как такового, которые
приводились выше и с годами становились все более решительными. Он еще не стар, когда говорит, что
в его возрасте для него существуют только слоео и депо, что же касается так

==342

называемого красноречивого молчания, то он уже давно предоставил его милой и влюбленной
молодежи; следовательно, это — отказ от преисполненной чувства эпохи жизни в пользу теоретическопрактической. Правда, сам он противопоставляет последней большей частью период поэтического
творчества: как в приведенном здесь замечании от 1805 г., так и через двадцать лет он решительно
утверждает, что первоначально присущая ему способность к художественному, эстетическому
творчеству им утрачена и ее место в его жизни заняли исследования природы. Но это настроение

несомненно относится к настроению поэтически бесплодных месяцев или годов. Факты
свидетельствуют о том, что годы отнюдь не лишили его способности к поэтическому творчеству,
однако и ей он придал cachet объективности; сохраняя ее, он становится «повествующим», который
отделяет свою жизнь от ее содержаний, а затем вновь объединяет их в форме художественного
произведения таким же образом, как совершает это в научном исследовании и в практической
деятельности.
В отношении между первой и второй частями «Вильгельма Мейстера» отражено намеченное здесь
развитие. В «Годах учения» господствует идеал совершенствования жизни во всей ее полноте. Вопрос о
самоценности объективных деяний вообще не возникает, разве что в образе Терезы, которая и в этом
отношении, собственно, скорее предвосхищает «Годы странствий». Чрезвычайно характерно, что
именно актер и аристократ получают здесь особую оценку. Ибо для обоих эта оценка основана, хотя и
по совершенно различной мотивировке, отнюдь не на специфическом содержании и субстанциальных
результатах их существования. Деятельность первого совершенно расплывчата, чисто функциональна, и
надиндивидуальное ее воздействие также направлено на функциональное образование и возвышение
бытия публики; деятельность второго вообще не субстанционализируется. Для обоих все дело в
освобождении содержаний жизни, которые могли бы ввести в объективный и внешний порядок самому
себе принадлежащее, следующее из идеала бытия развитие личности. К такому неделовому и
недифференцированному, направленному на жизнь как таковую существованию и к его оценке
изначально предрасположены женщины, и именно это специфически женское начало почти во всех его
возможных видах и сплетениях показано в «Годах учения», как в образе Марианны, так и Миньоны, как
в Филине, так и в графине, как в Аврелии, так и в Натали. В последней это выражено наиболее чисто и
совершенно;

==343

поэтому глубочайший смысл жизненного стремления Вильгельма сказывается в том, что в ней он
находит завершение всех своих желаний, после того как в его эротических отношениях с другими
женщинами уже проявился параллелизм между господством чувства и направляющим его идеалом
бытия в целом. К этой ценностной направленности во всей ее широте «Годы странствий» находятся в
полной, даже резкой противоположности. Здесь акцент лежит на объективной деятельности, на
социальных институтах, на сверхиндивидуальном разуме. Люди — лишь анонимные носители
определенных, установленных своим содержанием функций; вместо относящегося к ним самим, для
них самих ценного формирования выступает подготовка к деятельности, находящей себе место в
объективном целом. Если атмосфера «Годов учения» все время преисполнена волнами жизни, что
возможно лишь там, где жизнь ценится в ее абсолютности, бытие — в его совершенстве, то в «Годах
странствий» мы дышим разреженным воздухом, ибо лучи жизни, направленные на отдельные цели, как
бы линейно дифференцированы, из-за него между ними образуются пустые промежутки.
Напряженность в атмосфере между мужским и женским полюсами исчезла, мужчины и женщины
подчинены одному объективному закону, уже не закону бытия, а закону действий и свершений, и место
чувства заняла мудрость. Это означает, что появилось новое понятие индивидуальности, которое
антагонистически противоположно прежней его форме и ориентировано на понятие человечества.
Жизнь убедила Гёте в том, что отдельный человек не может достигнуть того индивидуального
совершенства, которое было идеалом его юности, — так пусть этого достигнет человечество. «Век
движется вперед, но отдельный человек всегда начинает все сначала». Однако этого совершенства
человечество достигает не посредством качественно равного развития