в особых
условиях), в которых речь может идти не столько о развитии между полюсами, сколько о скачках от
одного полюса к другому. В этом проявляется еще одна форма великого равновесия жизни Гёте: в ней
ощущается та степень устойчивости, тождественности, которая доводит до максимума впечатление от
меняющегося, в своей жизненности преобразующегося, — и та степень изменения, на основе которой
устойчивое единство производит наибольшее впечатление. Вследствие того что каждая из этих
витальных форм открывала свою противоположность и в этой противоположности самым совершенным
образом себя, реализируется специфически органический характер этого бытия, ибо организм
представляется нам как сущность, в которой в отличие от механизма течение беспрерывного изменения
соединяется с устойчиво тождественным, разрушающимся лишь с самой сущностью самобытием. В
Фридрихе Великом эта постоянная нить, создающая в молодости и старости столь различные по своему
виду узоры, ощущается значительно меньше. Правда, и у Гёте не следует искать неизменного
содержания жизни и духа в молодости и старости. Даже если бы таковое удалось обнаружить (в
художественной деятельности или в пантеистической тенденции), оно не было бы в данном случае
решающим. Устойчивое содержание как таковое — всегда нечто застывшее, собственно говоря, оно не
есть то устойчивое, которое соединяет в жизни ее изменения, и значительно более связано с этими
изменениями, чем фиксированное в понятиях содержание. Оно скорее нечто функциональное или
закон, который существует лишь благодаря изменениям и в них, или — в образном выражении —
импульс, который лежит в основе индивидуального существования с начала до конца и проносит его в
своей чистоте и тождественности через все направления и извивы. По убеждению Гёте, характер
человека проявляется только в его поступках: «Источник, — говорит он по этому поводу, — можно
мыслить лишь в его течении» и «история человека есть его

==375

характер». Всем этим должно быть сказано, что единство и непрерывность в изменениях развития
жизни, наиболее наглядным примером чего может служить жизнь Гёте, не есть нечто, находящееся вне
этих изменений; может быть, даже противоположность между устойчивым и изменяющимся есть лишь
результат последующего расчленения, посредством которого мы делаем доступным нашему
восприятию сам по себе непостижимый факт жизни. О том, сколь противоположные моменты развития
заключают в себе постоянное по своей форме единство, Гёте дает указание, очень значительное в
применении к нему самому. К числу его самых важных духовных мотивов относится тот, согласно
которому жизнь в каждый момент и на каждой стадии своего развития есть, или во всяком случае
может быть, в себе совершенное, ценное само по себе, а не как подготовка к конечной стадии или
завершение предшествующей. «Человек действительно становится на различных стадиях своей жизни
другим, но он не может сказать, что становится лучшим». Затем он описывает требования, которые
писатель должен выполнять на всех стадиях своего творчества, и продолжает: «Тогда написанное им,
если оно было верным на той ступени, на которой оно возникло, останется и впредь верным, как бы
впоследствии ни развивался и ни менялся автор». Глубоко связано с этим мотивом замечание —
произведение великого художника на каждой стадии своего завершения законченно.
Эта самодостаточность каждого момента жизни как выражение фундаментальной ценности жизни
вообще состоит в независимости не только от будущего, но и от прошлого. Я отсылаю к его
замечательному высказыванию о «воспоминании», которое он «не устанавливает как таковое», ибо
жизнь — это постоянное развитие и возвышение и не может быть связана с застывшим, данным как
прошедшее; она лишь вводит его как динамическое воздействие в возвеличенное этим настоящее. Ему
82 года, когда он говорит: «Поскольку я все время стремлюсь вперед, я забываю, что я написал, и
поэтому очень часто воспринимаю мои произведения как нечто чужое». С этим, вероятно, связана его
глубокая неприязнь ко всякому телеологическому рассмотрению: его убеждению в достаточном смысл?
каждого момента существования противоречило, что какой-либо момент получает свое значение только
от лежащей вне его конечной цели. Если угодно, можно считать, что здесь на течение жизни во времени
перенесена пантеистическая тенденция, согласно которой в каждой части бытия присутствует вся
тотальность бытия и ни одна, следовательно, не может выйти за свои

==376

пределы и не нуждается в этом. Каждый период жизни содержит в себе целостность жизни, только
каждый раз в другой форме, и нет основания черпать его значение из отношения к предыдущему или
последующему; каждый период обладает своей возможностью красоты и совершенства, несравнимой с
возможностями других, но равной им по красоте и совершенству. Именно так, исходя из категории
ценности и из непосредственного ощущения ценности своей жизни, он чувствовал непрерывность
изменений и резкую противоположность периодов жизни вместе с тем единым и тождественным,
которое было пережито в них.
Но поскольку каждый из этих периодов — по крайней мере по своей идее или по своему приближению
— был завершен в себе, Гёте действительно полностью прожил свою жизнь. Если обаяние жизни Гёте
заключалось в соединении безудержного развития с таким совершенством и самоудовлетворенностью
своих отрезков, то и старость его обладала своим совершенством. Она не была, как у многих других,
лишь завершением прошлого, черпающим свое значение и смысл в этом, так сказать, формальном
достоинстве, а в остальном — лишь из содержания того, что было, подобно вечерним облакам,
увенчиваемым красками заходящего солнца. Гётевская старость была обязана своим значением только
самой себе, она несравнима с предшествующим ей, хотя и связана с ним непрерывным развитием.
Однако именно вследствие этой замкнутой позитивности она не указывала на потустороннее
продолжение жизни, а была связана с посюсторонним миром, как и все существование Гёте, и
простиралась в трансцендентное лишь как все его существование в каждой ее точке. Этому как будто
противоречит, конечно, сказанное Эккерману — природа обязана предоставить ему другое

существование, если теперешнее больше не соответствует его силам. Я здесь совершенно не касаюсь
его веры в бессмертие, спекулятивная мистика которого не имеет ничего общего со стадиями развития
эмпирической жизни. Нас интересует только обоснование, которое исходит из не использованной
целиком силы, неисчерпанных возможностей. Не могу отрицать, что считаю это самообманом Гёте —
безусловно недоказуемым, основанным на не поддающемся контролю «впечатлении», сложившемся из
многих невесомых моментов. Богатство его натуры предоставляло его силе чрезвычайно много
возможностей формообразования, и поскольку он в каждый данный момент мог осуществлять лишь
одну из них, на которую шла вся его сила, все остальные» возможности оставались нереализованными,
— и, чувствуя это, он приходил к

==377

заключению, что обладал силой и для всех остальных. Так как он мог делать горшки или миски, ему
казалось, что он может делать горшки и миски. Я полагаю, что он исчерпал в своей жизни данную ему
силу; и это отнюдь не дефект, напротив, это относится к чуду его существования; он был из числа тех,
кто действительно достиг конца, не оставив остатка. Здесь получает свою последнюю формулировку то,
что было сказано о гармонии между его силой и талантами: не только его таланты полностью
развернулись в его силе, но и его сила исчерпала себя в его талантах. Насколько вообще можно судить о
таких вещах, нереализованными остались лишь абстрактные возможности его существа (что носит как
бы логический, а не витальный или метафизический характер), свои же конкретные возможности он
исчерпал и ради них мог не «уноситься в вечность».
Все эти заложенные в его «идее», ставшие наглядными совершенства, которые у него ближе к идее, чем
у кого бы то ни было, можно в конечном счете рассматривать как совершенства чистой, не
дифференцированной специальным содержанием человечности. Мы ощущаем развитие Гёте как
типично человеческое — «auf deinem Grabstein wird man lesen: Das 1st furwahr ein Mensch gewesen»’; во
всех и среди всех его несравненных свойств в высокой степени и в ясной форме выступает линия,
которой, собственно говоря, следовал бы каждый, если бы был предоставлен своей человечности. Сюда
относится и то, что он — дитя своего времени и исторически преодолен, ибо человек как таковой —
существо историческое, и единственное его свойство по сравнению со всеми другими существами есть
то, что он одновременно — носитель сверхисторического в форме душевности. Конечно, с понятием
«общечеловеческого» связаны в достаточной степени неясность и злоупотребление. И попытки
аналитически абстрагировать это понятие, исходя из индивидов, тщетны. Оно связано с еще мало
исследованной и здесь не исследуемой более подробно, хотя практически постоянно осуществляемой
способности нашего духа: непосредственно различать в предлежащем, особенно в душевном явлении
то, что в нем чисто индивидуально и что типично, идущее из его вида или рода; посредством
интеллектуального инстинкта или под действием определенной категории мы ощущаем в некоторых
сторонах человеческого явления силу тяжести, выход за пределы одного проявления, которые мы
определяем как общечеловеческое, понимая под этим постоянное
На твоей могильной плите будут читать: это поистине был человек.
==378

владение или закон развития человеческого рода, центральный нерв, являющийся носителем его жизни.
И несказанно утешительное и возвышающее в явлении Гёте состоит в том, что один из самых
замечательных и исключительных людей всех времен шел путем общечеловеческого. В его развитии
нет ничего поражающего, одинокого в своем качестве, ни с чем не допускающего сравнения, столь

часто свойственного жизненному пути великого гения; он доказал, что нормальное способно заполнить
измерения великого, а общее, не отказываясь от себя, может стать явлением высшей индивидуальности.
Всякое недуховное существо находится по ту сторону вопроса о ценности и праве, оно просто есть.
Величие же и трудность, стоящие перед человеком, выражены в формуле, — он должен оправдать свое
бытие. Он думает достигнуть этого тем, что, выходя за пределы человеческого существования вообще,
доводит до совершенства его отдельное содержание, которое изменяется предметной шкалой, значимой
лишь для данного содержания — интеллектуального или религиозного, динамического или
эмоционального, практического или художественного. Гёте — и это высший пример бесконечного ряда
приближений — в сумме и единстве своих деяний, в их отношении к его жизни, в ритме, оттенках, в
периодах развития этой жизни не только требовал как ценности абсолютно общечеловеческого,
находящегося по ту сторону всех единичных совершенств и над ними, но и жил им как ценностью: он
являет собой великое оправдание человеческого из себя самого. Однажды он определил смысл всех
своих творений как «триумф чисто человеческого»; таков был и общий смысл его существования.

==379

00.htm — glava27
Кант и Гёте
К истории современного мировоззрения
Эпохам полукультур, а также эпохе дохристианской культуры мы приписываем единство жизненных
элементов, разрушенное и превращенное в противоречия позднейшим развитием. Как ни тяжела была
борьба за физические условия существования, как бы жестоко условия общественной жизни ни
насиловали личности, — чувство коренной раздвоенности человеческой души и мироздания, сознание
пропасти между человеком и миром встречались до эпохи упадка античного мира лишь в совершенно
единичных случаях. Христианство впервые ощутило до последних глубин души противоречие между
духом и плотью, между природным бытием и ценностями, между своевольным Я и Богом, для которого
своеволие есть грех. Но, будучи религией, христианство принесло и примирение той же рукой, которой
оно посеяло раздор. Лишь когда христианство утратило свою безусловную власть над умами, когда, с
началом Нового времени, его решение проблемы стало вызывать сомнения, сама проблема выступила
во всем своем значении. Что человек в своей основе есть существо дуалистическое, что раздвоение и
противоречие образуют основную форму, в которой он воспринимает содержание своего мира и
которая обусловливает и