ist das rechte Gleis,
Dass man nicht weiss, was man denkt,
Wenn man denkt: Alles kommt als wie geschenkt».’
Его в высшем смысле практической натуре претила всякая забота об условиях мышления, так как эти
условия не содействуют самому мышлению, его содержанию и результату. «Худо то, — говорит он
Эккерману, — что никакое размышление не помогает мысли; надо быть правильно устроенным от
природы, чтобы хорошие выдумки приходили к нам, как свободные божьи дети, и говорили: вот мы!»
Отвращение к теории познания, возникшее из подобных мотивов психологической практики, удаляло
Гёте от пути Канта и не позволяло искать разрешения противоречий эмпирического мира в условиях
познания, в анализе системы сознания. Переносить же абсолютное, в котором предполагается гармония,
из мира явлений в область вещей в себе значило для Гёте лишать мир всякого смысла. «Об абсолютном
в теоретическом смысле я не решаюсь говорить; но я смею утверждать, что много приобретает тот, кто
признает его в явлении и никогда не упускает из виду». И в другом месте: «Хорошо и похвально
говорить: я верю в Бога. Но усматривать Бога всюду, где Он тем или иным образом себя открывает, —
в этом наше истинное блаженство на земле». Природа и дух, жизненный принцип «субъекта и объекта
совпадают не вне явлений, а в них самих. Эта созерцающая вера, вне которой вообще нет
художественности, достигла в Гёте своего высшего сознания, пронизывающего все его мироощущение;
ибо Гёте, будучи величайшей из известных нам художественных натур, жил в эпоху, когда дуализм
дошел до максимального напряжения и тем породил максимальную потребность примирения. Гёте, «der
Augenmensch»», был по своей природе реалистом и не мог выносить, чтобы действительность не была
во всех своих проявлениях обнаружением идеи; Кант был идеалистом и не мог выносить мира вне
допущения, что идея (в широком, а не специфическом смысле философской терминологии) образует
существо действительности.
‘ «Когда мы не знаем, что думаем, в то время, как мы думаем, тогда мы — на правильной колее: все
приходит само собой». » Человек, воспринимающий мир посредством зрения.

==386

Глубокое противоречие этих двух миросозерцании, противостоящих одной и той же проблеме,
выступает в их отношении к знаменитому положению Галлера, что «никакой сотворенный дух не может
проникнуть в нутро природы». Оба восстают против этого положения с подлинным негодованием,
потому что оно стремится увековечить ту пропасть между субъектом и объектом, которую именно и
надлежит заполнить. Но как различны их мотивы! Для Канта это изречение совершенно бессмысленно,
ибо оно оплакивает непознаваемость объекта, которого вовсе не существует. Ведь так как природа есть
лишь явление, т.е. представление в представляющем субъекте, то в ней вообще нет никакого нутра.
Если можно говорить о внутренней стороне ее проявления, то только той, в которую действительно

проникают наблюдение и анализ явлений. Если же жалоба относится к тому, что лежит по ту сторону
всякой природы, т.е. к тому, что уже не есть природа — ни ее внешняя, ни ее внутренняя сторона, — то
она столь же бессмысленна, ибо она ищет познания того, что логически несовместимо с условиями
познания. Абсолютное, лежащее по ту сторону природы, есть только идея, которую никогда нельзя
наглядно представить, а следовательно, нельзя и познать. Напротив, Гёте, который был совершенно
чужд подобным гносеологическим соображениям, отвергает это изречение в силу непосредственного
соощущения существа природы: Natur hat weder Kern
Noch Schale,
Alles ist sie mit einem Male’.
И в другом месте: Denn das ist der Natur Gestalt, Dass innen gilt, was aussen gait».
И наконец: MOsset im Naturbetrachten Immer eins wie alles achten, Nichts ist drinnen, nichts ist draussen,
Denn was innen, das ist aussen'».
«В природе нет ни ядра, ни шелухи, она есть сразу все».
«Форма природы такова, что внутри ее действует то же, что действовало вовне».
«При наблюдении природы нужно обращать внимание на все. В природе нет внутреннего и наружного,
ибо внутри и вне — одно и то же».

==387

Для Гёте совершенно невыносимо допущение, чтобы самое глубокое, интимное и значительное, к чему
можно стремиться, не находилось и в осязаемой действительности. Этим был бы поколеблен весь
смысл его художественного бытия. Поэтому, когда он возражает на изречение Галлера словами: 1st
nicht der Kern der Natur Menschen im Herzen?’
то это лишь с виду совпадает с кантовским мнением, которое признает природу с ее законами
содержанием и продуктом познавательной способности человека. Гёте хочет сказать следующее:
жизненный принцип природы есть вместе с тем жизненный принцип человеческой души, тот и другой
суть равноправные явления, исходящие из единства бытия; один и тот же творческий принцип
развивается в многообразных формах, так что человек в своем собственном сердце может найти всю
тайну бытия, а может быть, и ее решение. В этой мысли пробивается художническое упоение единством
внутреннего и внешнего, Бога и мира. Кант воздерживается от подобных утверждений о самих вещах.
Он высказывает о них лишь то, что вытекает из условий их представляемости. Природу можно узнать
по человеческой душе не потому, что та и другая тождественны по своей сущности или субстанции, а
потому, что природа есть представление человеческой души, так что форма и движение последней
действительно проявляются в наиболее общих законах первой. Противоположность между воззрением
Канта и Гёте в их отношении к изречению Галлера можно заострить в краткую формулу. На вопрос о
подлинной сущности природы Кант отвечает: она есть лишь внешнее, так как состоит исключительно в
пространственно-механических отношениях; Гёте же говорит: она есть лишь внутреннее, так как идея,
духовный творческий принцип образует всю ее жизнь. Напротив, на вопрос о природе в ее отношении к
человеческому духу Кант отвечает: она есть лишь внутреннее, так как она есть лишь представление в
нас; ответ же Гёте гласит: она есть лишь внешнее, так как наглядная картина вещей, на которой
основано все искусство, должна обладать абсолютной реальностью. Гёте не думает, подобно Канту, что
внутренняя духовная жизнь есть центр природы; он думает, что этот центр можно найти всюду, а

«Разве ядро природы не содержится в человеческом сердце?»
==388

следовательно, и в человеческом духе. Природа и человеческий дух суть как бы параллельные
изображения божественного бытия, которое развивается в природе, во внешнем элементе, с такою же
реальностью, как в душе, в элементе внутреннем; таким образом, природа сохраняет свою абсолютную
внешность, наглядную реальность, не теряя при этом своего существенного единства с человеческим
сердцем, и для признания этого единства ее совсем не нужно превращать в простое представление
души, как это делает Кант. И Кант, и Гёте стоят оба по ту сторону противоположности между
материализмом и спиритуализмом, Кант — потому, что его принцип равномерно и мирно объемлет
собой и дух, и материю, которые суть простые представления, Гёте — потому, что дух и материя,
которые он признает абсолютными сущностями, все же образуют у него нечто непосредственно единое.
В письме к Шиллеру он высказывает мнение, что философы-материалисты не могут справиться с
духом, философы-идеалисты — с телами, «и что поэтому всегда полезно оставаться в первобытном
философском состоянии и делать наилучшее возможное употребление из всего нераздельного бытия».
Что касается объективного, т.е. лежащего вне сознания единства бытия, то для Канта оно могло
находиться лишь в Боге, к которому он и прибегает открыто, когда дело идет о примирении наиболее
разнородных жизненных элементов — нравственности и счастья; и этот Бог есть Бог трансцендентный,
вещь в себе, стоящая по ту сторону всей наглядной реальности. Для Гёте же самое существенное
состоит в том, что это единство вещей не лежит по ту сторону самих вещей. Он не только отвергает
Бога, «который извне толкает мир», — это сделал бы и Кант; но, хотя он признает «стесненность»
божественного начала в явлении, он все же подчеркивает, как много ущерба мы наносим себе, когда мы
«оттесняем это начало в точку, исчезающую для нашего внешнего и внутреннего чувства». Существо,
стоящее вне мира и своим единством вносящее гармонию в противостоящий ему мир, в
действительности отнимало бы у мира всякое подлинное единство, и Гёте спасает это единство,
отвергая его проецирование в трансцендентную сферу.
При всем кажущемся сходстве между воззрениями Гёте и Канта нельзя упускать из виду то основное их
различие, что Гёте решает уравнение между субъектом и объектом путем сведения всего на объект,
Кант — путем сведения на субъект, хотя этот субъект и понимается не как случайная и индивидуальнодифференцированная личность, а как сверхиндивидуальный носитель объективного познания.

==389

Поэтому, когда Гёте говорит: War’ nicht das Аиде sonnenhaft, Wie kOnnf die Sonne es erblicken? War nicht
in uns des Gottes eigne Kraft, Wie konnf uns Gottliches entzucken?’
то это кажется перифразой кантианской идеи, что мы познаем вещи, лишь поскольку их формы a priori
заложены в нас. В действительности, однако, это означает нечто совсем иное. Гёте объемлет изнутри
противоположность между субъектом и объектом и основывает познавательную связь между ними на
их субстанциальном единстве. Так, в примитивной форме, учил уже Эмпедокл: мы познаем вещи
потому, что элементы всех вещей содержатся в нас самих; воду мы познаем через элемент воды в нас,
огонь — через элемент огня, борьбу в природе мы постигаем через борьбу в нас, и любовь — через
любовь. Не глаз создает солнце и потому может его познавать (таково было бы кантианское
истолкование этих стихов); нет, глаз и солнце имеют одинаковую объективную сущность, суть
равноправные дети божественной природы и потому способны понимать и воспринимать друг друга.

Кантовское и гётевское, гносеологическое и метафизическое решения мировой проблемы — причем
Гёте, так сказать, не имеет метафизики, а есть метафизика — подобны двум типам отношений между
людьми, с внешней стороны тождественным по содержанию и значению, но совершенно различным по
внутреннему характеру. В первом случае отношение поддерживается подавляющей активностью одной
стороны, которая приспособляет к своему образу и к своему идеалу отношения другую сторону; в
последнем случае отношение покоится на коренном единстве и естественной гармонии обеих сторон.
В этом пункте особенно отчетливо выступает как носитель гётевского миросозерцания личный склад
его натуры. В отношении человека к природе можно признать счастливейшим такой душевный строй,
при котором самобытное развитие личности, следующее только потребностям и влечениям своего Я,
ведет к чистому восприятию природы, как если бы силы души и природы проявляли
предустановленную гармонию и первые
* «Если бы наш глаз не имел природы солнца, как могли бы мы увидеть солнце? Если бы в нас не
таилась сила самого Бога, как могло бы божественное восхищать нас?»

==390

служили указателем последних. Эта комбинация в наиболее совершенной форме обнаруживалась в
Гёте. Во всем, что он говорил и делал, он лишь развивал свою личность; все постижение и истолкование
бытия было для него лишь переживанием самого себя; мы чувствуем, что его картина природы,
которая, несмотря на все требуемые ею объективные поправки, все же обладает несравненной
законченностью, научной добросовестностью и возвышенностью, возникла как бы попутно, следуя
самобытному развитию его внутренних интеллектуальных и эмоциональных сил. Поэтому он может
требовать от художника — о чем нам придется еще говорить позднее, — чтобы он вел себя «в высшей
степени эгоистически». Он изображает себя самого, когда однажды говорит о Винкельмане: «Если у
исключительно одаренных людей возникает общечеловеческая потребность отыскивать во внешнем
мире образы, отвечающие тому,