никогда полностью не выполняемые обещания.

Понимание Кантом объективности, т.е. права, необходимо значимого для всех субъектов без

исключения соединять известные качества в предмет, известные представления — в суждения, столь

строго, что, желая сохранить его чистым, он не позволяет ему достигнуть всего познания данного мира,

а ограничивает его опытом, который не может быть свободен от чувственной и поэтому всегда

корригируемой субъективности. После того как субъективность и объективность стали для Канта

полюсами познаваемого мира, он вновь сближает их, толкуя одну в ее завершенности как подобие

источника другой; ибо без сознания Я не было бы и

==43

субъективной жизни, как мы ее знаем. Именно самый глубокий внутренний пласт Я есть мотив и сила,

посредством которых вещи становятся объектами, представления — истинами вне Я: категории,

действие которых превращает материал чувств в познание, суть отдельные способы, с помощью

которых центральное единство нашего самосознания решает задачу преобразования субъективно

данного в объективный мир, каналы, по которым вся широта явлений стремится к концентрации в

единства и в единство. Вследствие того что именно сокровенная глубина души, последняя инстанция в

ней, предоставляет свою форму, чтобы образовать самое объективное, по своему смыслу самое от нее

независимое, — вследствие этого образ мира обретает несравненную законченность, и она достигнута

не ценой сужения задачи, напротив, весь ее смысл заключается в широте напряжения, которое она

полагает между самосознанием и миром объективной истины. Здесь осуществились все предчувствия и

указания, которые, то смутно ощущая, то мистически глубокомысленно, стремятся выразить, что

человек достигает чистейшей истины вещей, погружаясь в самого себя: ибо, с одной стороны, они

доведены до своего самого радикального смысла, они охватывают всеобъемлющую форму всего

внутреннего и всего внешнего; с другой — избегают заблуждения и ограниченности предполагаемой

возможности познать мир, не воспринимая его. Опыт сохраняет все отдельные черты своей

действительности, и ему теперь только в качестве целого гарантирована неразрывная связь: точка, из

которой опыт исходит и которой он завершается, абсолютность субъекта и абсолютность объекта

вросли друг в друга. Единство его формы охватывает все ступени бытия, которые приближаются к нему

в виде идеала и своим происхождением из единого Я служат залогом того, что при этом развитии не

может быть по крайней мере принципиальных ошибок.

В этом пункте необходимо внести исправление в обычное понимание Канта. Что мир есть наше

представление — воспринимается обычно как основополагающее открытие Канта и из этого, в

сущности, исходило его культурное воздействие; распространенность этого воздействия основана на

том, что постигнутая таким образом структура мира есть полное выражение настроенности самых

противоположных натур. Мир есть мое представление, следовательно, мое представление есть мир, я

его господин, во мне — пространство для него, вне меня нет ничего. Мир есть мое представление — его

действительность, открытая истина вещей для меня вечно недостижимы, я

==44

замкнут в узости моей способности представлять, от духа, стремящегося к бытию, она отступает, как

плоды от руки Тантала. Экспансивные и энергичные, так и склонные к резиньяции и пессимизму

натуры могли строить на этом учении свою картину мира — и это является несомненно одной из

причин его привлекательности. И все-таки это основано на заблуждении. Подобное понимание

кантовского идеализма придает ему такое значение для субъективной жизни личности и ее отношения к

бытию вообще, которое совершенно не соответствует намерениям Канта. Я, соединяющее мир воедино

и создающее этим его как объективное бытие, — это Я, как мы еще увидим, отнюдь не личностно,

отнюдь не «душа», для которой доступность или недоступность мира вне ее — вопрос жизненной

ценности. И соответственно то, в чем нам вследствие характера мира как представления отказано,

отнюдь не есть предмет, стремление к которому имело бы смысл, но, как сказал однажды Кант, «просто

каприз», вернее, создание нашей фантазии и произвола в значительно большей степени, чем

эмпирически представляемое бытие, которое в этом обвиняют. Несомненно, учение Канта утверждает

суверенность духа по отношению к миру, но оно коренится в другом: в господстве, которое Я как

формирующая центральная сила мира сознания осуществляет над материалом чувственных

впечатлений. Дух означает: сведение воедино многообразного, внедрение друг в друга элементов

бытия, по отношению к которому простая рядоположность и последовательность чувственных

впечатлений не могут служить ни подобием, ни сближением. По мере того как эта решающая энергия

нашей духовности направляет данное содержание объективной картины мира, чтобы оно в конце

концов вошло в ее форму как в свое осуществление, смысл духа становится одновременно смыслом

вещей; господство, посредством которого последняя инстанция нашего мышления формирует всю

совокупность наших чувственных восприятии, бесконечно более глубоко и ценно, чем то, что может

нам дать в сущности стерильная истина, состоящая в том, что представляемый нами мир есть наше

представление.

И все-таки этой мысли как будто присуща еще последняя узость. При соединении субъекта и объекта в

единстве самосознания можно было бы считать пространство, в которое они входят, как бы слишком

ограниченным, будто субъект в силу его интеллектуального эгоизма заставляет вещи говорить его

субъективным и всегда односторонним языком. Лишь дальнейшее развитие этих основных понятий

Канта расширяет их

==45

настолько, что величина объекта скорее охватывает субъект, чем страдает от производимого им

ограничения.

Для Канта материал его проблем — мир, данный нам как эмпирическое познание. Также как

представление, которое его только и интересует, из мира выходит, оно должно вновь возвращаться в

мир. Для Канта было бы неприемлемо объяснение, которое делало бы это единственно действительное

бытие зависимым от пребывающей вне его пределов инстанции. Как ни превосходит принципиальная

значимость априорных понятий и норм каждое мгновенное состояние опыта, свое действенное

существование они имеют лишь внутри каждой эмпирической картины мира. Так же обстоит дело и с

Я, посредством которого мы имеем объективный мир и которое живет и выражает себя только в

названных категориях. Элементы бытия ведь никогда не бывают связаны в опыте (разве что в

метафизической или религиозной спекуляции) только совершенно общим единством; они либо

принадлежат в качестве различных свойств одной субстанции и образуют таким образом одну вещь,

либо два элемента связываются, будучи извлечены из пестроты следующих во времени друг за другом

событий, в один причинный ряд, либо субъект и предикат образуют одно суждение, либо множество

происшествий составляют судьбу одного существа и т.д. Я — как бы первичная энергия,

выражающаяся во всех этих формах, — Кант называет его «средой категорий» — момент единства этих

различных объединений, который так же не обладает обособленным от них существованием, как душа в

широком смысле не существует вне чувств, мыслей, стремлений человека. То, что мы называем Я, не

что иное, как единство, в котором встречаются отдельные содержания представляемого мира: не

существует единства без элементов, которые им или в него формируются, во всяком случае не

существует в границах познаваемого мира. Субстанциальная «простота» субстанции души в качестве

метафизического носителя представляемой жизни так же не имеет ничего общего с единством внутри

этой жизни, как характер оболочки с характером ее содержания. Я самосознания живет только в мире,

принимающем его форму, подобно тому как Бог пантеизма живет в мире, в котором он изливает себя

как его смысл и подлинное бытие и вне которого он также не есть что-либо, как мир вне его. Я,

схваченное обособленно, вне его функции, осуществляемой на материале чувственного мира,

оказывается просто общим чувством существования, как представление — схемой, из которой, правда,

нечто другое может извлечь свое

==46

определение, но которое само есть лишь нечто совсем неопределенное и пустое. Одним словом. Я,

отражением и продуктом которого оказалось единство, характер объектов, познаваемость вещей, — это

Я — не что иное, как функция для создания всего этого. У функции, которая несет на себе наш

познаваемый мир, нет своего носителя, Я растворяется в своем действии, оно не более чем

деятельность; оно и мир, в котором оно живет, так же, как мир в нем, не имеет бытия в смысле

стабильной субстанции, а есть лишь становление, беспрерывное образование, преобразование, развитие.

Как мир нашего познания открылся нам в качестве процесса, в котором чувственная данность входит в

форму как объект, как связь, как суждение, так Я, предоставляющее ей эту форму, растворяется в ней; Я

— не сторона по отношению к этой данности, а лишь ее формирование; вне ее оно может иметь лишь

идеальную значимость чистого, абсолютного, полностью гармоничного единства, к которому мир,

развиваясь, стремится в нашем познании.

В этом обнаруживается достойная упоминания эволюция основных философских мотивов. С

пояснения, что факт мыслящего Я есть единственно совершенно несомненный, началась философия

Нового времени; в несколько более свободном определении: самосознание явило собой единственно

непосредственную и безусловно значимую реальность. Вводя объективный мир в самосознание — ибо

он объективен лишь постольку, поскольку самосознание дает ему его форму, — Кант предоставил

объективному миру величайшую действительность, которой располагает в определенный момент

мышление. Однако то, что Я растворяется в содержаниях мира, что оно есть просто форма и функция,

благодаря которой эти содержания связываются в познаваемый, единственно реальный космос, —

означает, что леса снимают, когда строение закончено. Решающая мысль, что объективность

существует в единстве, которое представления получают от структуры их арены, Я, — устраняет

сомнение Декарта в объективно-действительном; но вследствие этого Я теряет свое особое положение,

свою выходящую за пределы мира единичных познаваемостей значимость; оно — в гносеологическом

понимании — теперь не выше мира. Таким образом, в этом духовно-историческом развитии мир

должен был сначала утратить всю свою реальность, передав ее Я, чтобы оно принесло себя ему в

жертву и тем самым вернуло ему его реальность на более высокой ступени.

Тем самым вновь становится ясной нелепость или непонимание утверждения, будто Кант

субъективировал мир.

==47

Значительно правильнее было бы обратное: что Кант объективировал Я, полностью растворив его в

мире, который в качестве познаваемого есть его деяние. Если же, следуя обыденному восприятию,

понимать субъект как душевную сущность, обладающую существованием и значением для себя по эту

сторону ее функции применительно к материалу бытия, а объект как действительность по ту сторону

познаваемости и ее форм, в которые действительность лишь впоследствии вводится, — то Кант вообще

стоит над всей этой противоположностью. Для него, поскольку речь идет о познании, существует

только один мир, а не его посюсторонность и потусторонность. Для метафизики, которая кристаллизует

внутренние движения мира опыта в особые существа в качестве носителей и оснований этих движений,

единство мира находится, с одной стороны, в абсолютном Я, с другой — в абсолютном бытии, которое

само по себе не входит в множественность и особенность мира опыта. Но смысл метафизики в

потребностях, находящихся вне познания. Для познания же, для которого закрыто абсолютное — не как

следствие недостатка и резиньяции, а как абсолютное выражение его сущности, — единство может

означать только взаимодействие частей существования, динамическое отношение, посредством

которого элементы мира становятся суждениями, предметами, причинами и действиями,

осмысленными связями. Так, мир есть система взаимно несущих факторов, Я — деятельность, которая

приводит чувственные элементы к этим противоположным действиям, т.е. к их единству, но не выходит

из них; Я есть жизненность мирового процесса, который состоит в связи этих элементов, — понятной,

образующей объекты, формирующей хаос чувственности.

Если это сближение субъекта и объекта правильно толкует ядро кантовского идеализма, то оно

представляет собой один из величайших синтезов двух расходящихся по обе стороны путей духовного

развития Нового времени. Ибо