одной из них именно с тем (то есть позволяет ей
достигнуть культурности исключительно таким образом), что вторая сторона включает ее в себя, т.е.
предполагает их параллелизм или взаимную подогнанность друг к другу. Метафизический дуализм
субъекта и объекта, принципиально преодоленный этой структурой культуры, продолжает
существовать в качестве несоответствия отдельных эмпирических содержаний субъективного и
объективного развития.
Быть может, разрыв начинает зиять еще сильней, когда по обе его стороны высятся не
противоположным образом ориентированные содержания, но когда объективная сторона оказывается
лишенной своей значимости для субъекта в силу формальных своих моментов — независимости и
массовости. Ведь

==464

именно в том и состояла формула культуры, чтобы субъективно-душевные энергии получали
объективные, впредь уже независимые от творческого жизненного процесса формы, а эти последние в
свою очередь вновь таким образом вовлекались в субъективные жизненные процессы, что приводили
бы своих носителей к завершенному совершенству их стержневого бытия. Это перетекание субъекта
через объект вновь в субъект, в котором метафизическое взаимоотношение между субъектом и
объектом приобретает историческую действительность, может, однако, утратить свою непрерывность:
объект может в более принципиальной форме, нежели это имело место до тех пор, порвать со своим
посредствующим значением и тем самым обрушить мосты, по которым пролегал его связанный с
окультуриванием путь. Такие изоляция и отчуждение возникают поначалу в отношении занятых
созиданием субъектов вследствие разделения труда. Предметы, изготовленные на основе кооперации
многих людей, располагаются по шкале в зависимости от степени, в которой единство их восходит к
единому, разумному намерению индивидуума, или же возникает само по себе, в отсутствие такого
сознательного первоначала, просто из частных вкладов сотрудничающих индивидуумов. Одной из
крайних залегающих здесь возможностей, упомянутой последней, является, например, город,
построенный без какого-либо заранее существовавшего плана, но соразмерно потребностям и
склонностям отдельных людей, который тем не менее представляет собой целостность осмысленного,
наглядно замкнутого, органически с самим собой тесно связанного образования. В качестве другого
полюса можно было бы, пожалуй, привести продукцию фабрики, над которой трудились двадцать
рабочих, каждый из которых не имел понятия о частичных функциях других рабочих, так же как знаний
относительно сочетания этих функций друг с другом, да и интереса к этому, в то время как все дело в
целом направляется чьей-то персональной центральной волей и интеллектом. Между той и другой
крайностью может быть поставлена, например, газета: по крайней мере внешнее единство в отношении
ее вида и значения каким-то образом восходит к личности руководителя, в значительной же степени
вырастает из случайных друг в отношении друга разнохарактерных вкладов самых разнообразных,
совершенно друг другу чуждых личностей. Если выразить это явление в его абсолютной форме, то по
типу оно может быть отнесено к следующему: через деятельность различных личностей возникает
культурный объект, который в качестве целого,

==465

существующего и специфическим образом воздействующего единства не имеет никакого
производителя, произошел не из соответствующего единства наделенного душой субъекта. Отдельные
элементы соединились вместе как бы согласно присущим им самим по себе как объективным фактам
действительности логике и намерению в отношении формообразования, которыми их не наделили их
создатели. Объективность духовного содержания, делающая его независимым от какого бы то ни было
приятия или неприятия, приходится здесь на сторону процесса его создания: независимо от того, чего
желал или не желал каждый отдельный участник, уже готовое образование, будучи реализовано в чисто
телесном виде, не будучи вскормлено никаким духовным началом на предмет действенности своего
значения, тем не менее этим значением обладает и способно дальше его передавать в ходе культурного
процесса. Несколько утрируя ситуацию, мы можем сказать, что это все равно как если бы играющий с
буквами ребенок вдруг по случайности сложил их в нечто осмысленное. Этот смысл присутствует здесь
в своей духовной объективности и конкретности, независимо от того, из какого полного неведения он
возник. Однако, если всмотреться попристальнее, окажется, что это есть всего только крайний случай
чрезвычайно распространенной, перекрывающей также и случаи разделения труда судьбы человеческой
духовности. Большинство произведений нашего духовного творчества содержат внутри своего значения
некоторую часть, которая не/была нами создана. Я говорю здесь не о неоригинальности,
унаследованных ценностях или зависимости от образцов, ибо, несмотря ни на что, произведение со
всем своим содержанием могло бы производиться исключительно из нашего сознания, даже если бы
сознание лишь передавало дальше то, что было им как таковое воспринято. Речь скорее идет о том, что
в куда более распространенных случаях наших объективно данных достижений заключен некоторый
момент смысла, который может быть извлечен отсюда другими субъектами, между тем как мы его сюда

не вкладывали. Разумеется, поговорка: «Что он ткет — сам ткач не знает», обладает если не
абсолютной, то относительной истинностью. Уже готовое произведение в своей чисто предметной
наполненное™ содержит акценты, отношения, ценности, независимо от того, сознавал ли сам творец,
что в этом будет заключаться удача его творчества. Это — исполненный таинственности и в то же
время несомненный факт: с материальным образованием может быть связан духовный смысл,
объективно и для всякого сознания

==466

воспроизводимый, который, однако, не был туда вложен никаким сознанием, а сопряжен с чисто
конкретной фактичностью этой формы. В отношении природы тот же самый случай не представляет
никакой загадки: никакая художественная воля не сообщала южным горам стилевую чистоту их
очертаний или бушующему морю — его потрясающую символику. Однако чисто природный момент
постольку, поскольку он наделен такими возможностями значения, участвует во всех творениях духа
или же может в них участвовать. Возможность извлечь отсюда -субъективно-духовное содержание
вложена в них как не поддающееся дальнейшему описанию оформление, целиком преодолевшее свое
собственное происхождение. Вот крайний пример этого. Скажем, поэт написал загадку с каким-то
вполне определенным решением. Однако в том случае, если окажется найдено другое решение той же
загадки, которое будет столь же подходящим, столь же осмысленным, столь же неожиданным, как и
первое, оно будет совершенно таким же «правильным» и, не имея абсолютно ничего общего с
процессом творчества, будет заложено в произведении точно так же в качестве идеального
объективного момента, как и то первоначальное слово, на которое писалась загадка.
Эти возможности и пределы самостоятельности объективного духа должны лишь ясно показать, что
также и там, где он порождается из сознания субъективного духа, после своей объективации он
обладает уже отделенной от субъективного духа значимостью и независимой возможностью повторной
субъективации. Причем эта возможность также мало нуждается в своей реализации, как второе словоключ к загадке существует в вышеприведенном примере на полных правах в своей объективной
духовности также и прежде, чем оно будет обнаружено, и даже если это никогда не произойдет. Это
своеобразное свойство содержаний культуры (которое до сих пор распространялось лишь на отдельные,
изолированные содержания) образует метафизическое основание чреватой тяжкими последствиями
самостоятельности, с которой все продолжает и продолжает расти мир произведений культуры, как
будто внутренняя логическая необходимость выводит на свет один его член за другим, зачастую вне
какого-либо отношения к воле и личности производителя, и стоя как бы совершенно вне вопроса
относительно того, сколькими вообще субъектами и с какой глубиной и полнотой все это будет
воспринято в своем культурном значении. «Фетишизированный характер», приписываемый Марксом
экономическим объектам в эпоху товарного

==467

производства, является только особым образом модифицированным случаем этой всеобщей судьбы
наших культурных содержаний. Эти содержания оказываются в поистине парадоксальном положении,
причем парадоксальность еще-усиливается с подъемом «культуры». Именно эти культурные
образования созданы субъектами и предназначены также для субъектов, однако в промежуточной
форме объективности, принимаемой ими после одной и перед другой из этих инстанций, они следуют
имманентной логике развития и отчуждаются таким образом как от своего происхождения, так и от

своей цели. Речь идет здесь не о физической необходимости, а только лишь о культурной, которая,
разумеется, не в состоянии перешагнуть через необходимость физическую. Однако то, что заставляет
возникать произведения духа как бы одно из другого, есть культурная логика объекта, но никак не
естественнонаучная. Здесь залегает зловещий внутренний вынужденный порыв всякой «техники», как
только ее развитие делает ее недосягаемой для непосредственного использования. Так, например,
промышленное производство многих товаров может провоцировать производство многих побочных
продуктов, в которых на самом деле не имеется никакой нужды: к этому побуждает лишь железная
необходимость полностью завершить использование уже созданных устройств. Техническая
последовательность как таковая требует своего дополнения в виде членов, в которых на самом деле не
испытывает потребности душевная, действительно все определяющая последовательность — и так
возникает предложение товаров, которые, собственно, и пробуждают искусственные и, с точки зрения
культуры субъекта, бессмысленные потребности. Аналогична ситуация во многих областях науки. Так,
например, филологическая техника, с одной стороны, достигла непревзойденной тонкости и
методического совершенства, с другой же — предметы, подобная переработка которых является
объектом подлинного интереса со стороны духовной культуры, появляются гораздо реже, в результате
чего усилия филологических наук превращаются зачастую в какую-то ловлю блох, педантизм и
обработку абсолютно несущественного, как бы лишенное содержания шествие метода, продвижение
вперед конкретной нормы, самостоятельный путь которой более не совпадает с дорогой культуры как
жизненным совершенствованием. С тем же самым формальным моментом мы имеем дело и в том
случае, когда в ходе развития искусства технические навыки становятся достаточно значительными для
того, чтобы эмансипироваться от общих культурных целей искусства.

==468

Теперь, согласуясь исключительно с собственной предметной логикой, художественная техника занята
нагромождением новых утонченностей на прежние, при том что они оказываются лишь собственными
усовершенствованиями, но не усовершенствованиями культурного смысла искусства. Всякая
чрезмерная специализация, составляющая предмет жалоб во всех областях трудовой деятельности, и
которая тем не менее как бы с демонической неумолимостью продолжает подчинять своему закону их
дальнейшее развитие, представляет собой лишь одну из особых форм этого всеобщего тяготеющего над
моментами культуры проклятия: того, что объекты обладают собственной логикой своего развития,
логикой внесмысловой и внеприродной, логикой развития в качестве культурных человеческих
произведений, в силу которой они отклоняются от того направления, на котором могли оказаться
интегрированными в персональное развитие человеческих душ.
По этой причине данное несоответствие ни в коей мере не совпадает с тем, которое зачастую
подчеркивается, а именно с вырастанием средств до ценности конечных целей, примеры чего то и дело
предлагаются нам со стороны развитых культур. Ибо это последнее есть чисто психологическое
явление: акцентирование отдельных моментов на основе случайных душевных особенностей или
заложенных в душе необходимостей, вне всякой прочной связи с конкретными взаимозависимостями
вещей. В нашем же случае речь идет именно об этом, об имманентной логике культурно-вещественных
формообразований: человек становится здесь лишь носителем того принуждения, с которым эта логика
овладевает развитием и ведет его как бы по касательной того пути, на котором оно возвратится вновь к
культурному развитию живого человека, подобно тому, как логика категорий нашего мышления
приводит часто к теоретическим следствиям, лежащим чрезвычайно далеко от изначального намерения
данного мыслителя. В этом состоит действительная трагедия культуры. Ибо под трагическим
проклятием (в отличие от вызывающего сочувствие или же разрушаемого извне) мы понимаем
следующее: то, что направленные против данного существа силы разрушения возникают из глубин
именно этого же самого существа; что с его уничтожением осуществляется судьба, заложенная в нем
самом, и, так сказать, логическое его развитие именно и является той структурой, на которой существо

выстраивало свою собственную положительную сторону. Понятие всякой культуры состоит в том, что
дух творит нечто независимо-объективное, через что и пролегает

==469

путь развития субъекта от себя к себе же самому. Однако именно поэтому в этот интегрирующий,
культурно-обусловленный момент заложена предпосылка для его собственного