развития, постоянно
расходующего силы субъекта, постоянно увлекающего субъекта за собой, однако без какого-либо его
подъема на более высокий уровень: развитие субъекта не может больше двигаться по пути, избранному
объектом; следуя же последнему, он оказывается в тупике или перед лицом опустошенности своей
собственной наиболее внутренней жизни.
Но с еще большей определенностью культурное развитие вообще выводит субъекта за свои рамки, что
происходит посредством уже обозначенных бесформенности и безграничности, характерных для
объективного духа вследствие численной неограниченности его произведений. Всякий может внести
свой вклад в банк объективированных культурных содержаний, нисколько не принимая во внимание
прочих вкладчиков. В отдельные культурные эпохи для хранилища этого характерна определенная
окраска, так что изнутри намеченной для нее оказывается качественная граница, но не граница
количественная. Ведь у этого хранилища нет совершенно никаких оснований для того, чтобы не
умножаться до бесконечности, не ставить рядом с книгой другую книгу, с произведением искусства —
другое произведение, с изобретением —другое изобретение: форма объективности как таковая обладает
возможностью безграничного наполнения. Однако в силу этой способности, так сказать,
неорганического накопления форма объективности становится глубочайшим образом несоизмеримой с
формой личностной жизни. Ибо способность этой последней к восприятию ограничена не только в силе
и продолжительности жизни, но и определенным единством и замкнутостью ее формы, по причине чего
она производит выборку в определенных пределах среди тех содержаний, которые предлагают себя в
качестве средств ее индивидуального развития. Возможно, несоизмеримость эта так и не стала бы
предметом практических забот индивидуума, поскольку он просто оставляет в стороне то, что не может
быть ассимилировано его собственным развитием. Однако осуществить это не так просто.
Вырастающее до необозримых размеров скопление плодов объективированного духа предъявляет
претензии на субъекта, пробуждает в нем безвольные желания, ошеломляет его ощущениями
недоступности и собственной беспомощности, завлекает в отношения, от всей совокупности которых
он не в состоянии избавиться, не преодолев их отдельные содержания. Так возникает типичная для

==470

современного человека двусмысленность положения: чувство того, что он окружен бесчисленным
количеством культурных элементов, не вовсе для него лишенных значения, однако, по большому счету,
этим значением и не наполненных. Между тем в массе своей они производят гнетущее впечатление,
потому что субъект не в состоянии внутренним образом ассимилировать каждое из них по отдельности,
но и не в состоянии просто от них отказаться, поскольку они, так сказать, потенциально принадлежат к
сфере его культурного развития. Данную ситуации —можно охарактеризовать при помощи
переиначивания в обратном смысле того положения, которым описывались первые францисканцы с их
блаженной нищетой, с их абсолютной освобожденностью от всех тех вещей, которые каким-то обрззои

желали увлечь к себе душу человека, сделать ее путь непрямым: Nihil habentes, omnia possidentes’.
Вместо этого люД1^ roi раздо более богатых и перегруженных культур — omnia habentes, nihil
possidentes».
То, что здесь сказано, могло быть выражено в многоразличной форме'»; о чем идет речь здесь — так это
глубокая укорененность всего этого в центре понятия культуры. Все богатстве, реализуемое этим
понятием, основано на том, что объективные образования, не лишаясь своей объективности,
вовлекаются в процесс совершенствования субъекта в качестве пут» или средства такого
совершенствования. Вопрос о том, достмгается ли таким образом, с точки зрения субъекта, более
высокая степень его совершенства, остается открытым, для метафизической же точки зрения,
стремящейся к тому, чтобы привести к единству принцип субъекта как такового и объекта ка1 такового,
здесь заложена высшая гарантия против того. чтобв оказаться принужденной признать себя иллюзией.
Таким о6?8′ зом метафизический вопрос обретает исторически обусловленный ответ. В культурных
построениях дух достигает такой объективности, которая делает его независимым от всех случайностей
субъективного воспроизведения и в то же время став^ hi службу центральной цели субъективного
совершенствования В то время как метафизические ответы на этот вопрос должнь были фактически его
редуцировать, поскольку показывали не которую безосновательность субъект-объектного противостоя
Ничего не имеющие, всем обладающие (лат.) Все имеющие, ничем не обладающие (лат.)
В моей «Философии денег» приведено большое количество примеров этого из исторически конкретных
областей,

==471

ния, культура прочно стоит на позиции полной противопоставленное™ сторон, сверхсубъективной
логики оформленных духом вещей, на которых субъект возвышается над самим собой, приходя таким
образом к себе самому. Основная способность духа отделяться от самого себя, противостоять самому
себе как чему-то третьему, преобразуя, познавая и оценивая и лишь в такой вот форме обретая сознание
самого себя, эта способность достигает в культуре своего наиболее дальнего предела, поскольку она
наиболее энергичным образом противопоставляет объект субъекту, чтобы вновь привести его к нему.
Однако именно об эту логику объекта, от которого субъект вновь эмансипируется как нечто само по
себе независимое и в то же время более совершенное в сравнении с самим собой, раскалывается
взаимодополнительность сторон. То, что было уже ранее выделено в этих заметках, а именно, что
творец должен помышлять не о культурной ценности своего произведения, но лишь о его конкретной
значимости, приводит по укатанной дороге, через незаметные переходы чисто предметной логики
развития, к карикатурности: к укупоренной от жизни специализации, к самонаслаждению техники,
неспособной найти обратный путь к субъекту. Именно эта объективность делает возможным разделение
труда, собирающее в одном отдельно взятом продукте энергии целого коллектива личностей,
совершенно не заботясь о том, окажется ли субъект в состоянии вновь извлечь вложенные сюда затраты
духа и жизни с целью собственного прогресса или же при этом окажется удовлетворенной некая в
высшей степени периферическая потребность. Тут заложено глубинное основание идеала, видевшегося
Рёскину, а именно замены всего фабричного труда на художественный труд индивидуумов. Разделение
труда совершенно отделяет продукт как таковой от каждого отдельного участвующего в его
производстве человека, он предстает в своей совершенно независимой объективности, делающей его,
правда, способным на то, чтобы оказаться включенным в порядок вещей или же служить конкретно
определенной единичной цели. Однако при этом продукт лишается той внутренней одухотворенности,
которую может сообщить только целостный человек целостному же произведению и которую несет его
включение в душевную центральную сферу других субъектов. По этой-то причине, как недоступное для
какого бы то ни было разделения труда, произведение искусства и является такой неохватываемой

культурной ценностью: потому что здесь (по крайней мере в том смысле, который имеет значение в
данном случае, отвлекаясь от

==472

метаэстетических толкований) в том, что создано, оказывается наиболее глубинным образом
запечатленным творец. То в Рёскине, что представало как ненависть к культуре, было на самом деле
страстью к ней: страсть эта направлена на поворот в обратном направлении разделения труда,
делающего культурное содержание внесубъектным, придающего ему обездушенную объективность,
через которую содержание это оказывается выпавшим из культурного процесса. Здесь дали о себе
знать, причем на сколь угодно великом числе содержаний объективного духа, трагические следствия,
связывающие культуру с объективностью ее содержаний: сами эти содержания в конце концов, по
причине именно их объективности, предают их собственной логике, выводя таким образом из
культурной ассимиляции со стороны субъекта. Поскольку культура не обладает конкретным единством
формы в отношении своих содержаний, всякий же творец, со своей стороны, ставит собственное
произведение рядом с произведениями предшественников, как бы находясь в неограниченном
пространстве, возникает эта массовость предметов, каждый из которых в некотором смысле имеет
право претендовать на культурную ценность и вызывает в нас желание именно в таком качестве его и
оценивать. Бесформенность объективированного духа как цельности допускает достижение им такой
скорости развития, что разрыв между ним и развитием субъективного духа стремительно растет.
Однако сам субъективный дух не в состоянии сохранить в неприкосновенности замкнутость своей
формы в отношении соприкосновений, искушений, искривлений со стороны всех этих «вещей»;
господство объекта над субъектом, осуществляемое, вообще говоря, всем ходом вещей в мире, а внутри
культуры возвышающееся до блаженного между ними равновесия, вновь ощущается теперь внутри нее
же вследствие безграничности объективного духа. То, на что принято ныне сетовать как на чрезмерную
заставленность и перегруженность нашей жизни тысячами излишеств, от которых мы тем не менее не в
состоянии избавиться, как на постоянную «возбужденность» культурного человека, которого все это
побуждает вовсе не к собственному творчеству, но только к простому познанию и наслаждению
тысячью вещей, которые не в состоянии освоить наше собственное развитие и которые остаются в нем
лежать в качестве балласта, — все эти часто отмечаемые специфические культурные недуги есть не что
иное, как проявления эмансипации объективированного духа. А то, что такая эмансипация имеет место,
означает как раз, что в конечном счете культурные содержания

==473

следуют своей, независимой от их культурной цели и даже все далее от нее уводящей логике, причем
без какого-либо облегчения для самого субъекта со стороны этого всего, что получило
непропорциональное количественное и качественное развитие. Напротив, поскольку этот путь в
качестве именно культурного обусловлен обретением независимости и объективацией душевных
содержаний, возникает та трагическая ситуация, что по существу уже в самом моменте своего бытия
культура скрывает ту самую форму своего содержания, которой предопределено, как бы по
имманентной неизбежности, увести в сторону, исказить, сделать беспомощной и расколотой самую ее
сущность: путь души от самой себя как несовершенной к самой же себе как совершенной.
‘ Великое предприятие духа: преодоление объекта как такового посредством того, что он создает самого
себя в виде объекта и, будучи обогащен через этот акт творчества, возвращается к самому себе, удается

бесчисленное число раз. Однако ему приходится оплатить это самосовершенствование трагическим
риском того, что в обусловливающей это совершенствование собственной закономерности созданного
им же самим мира ему придется столкнуться с возникновением такой логики и динамики, которые со
все большей быстротой будут уводить содержания культуры прочь от целей культуры.

==474

00.htm — glava31
О сущности культуры
Все ряды событий, происходящих из человеческой активности, могут рассматриваться как природа, т.е.
как причинно обусловленное развитие, где каждая настоящая стадия понимается из комбинаций и
движущих сил предшествующих состояний. В этом смысле нет различия между природой и историей
— пока под историей подразумевается просто поток событий, входящий в природную взаимосвязь
мировых процессов и в его причинность. Только после того, как любое содержание этого ряда
подводится под понятие культуры, происходит смещение понятия природы, получающего более узкое,
так сказать, локальное значение. Дойдя до какого-то пункта, ряд «природного» развития сменяется
развитием культурным.
Дикая груша приносит деревянистые и горькие плоды. Тут завершается ее развитие в условиях дикости.
В этот момент вмешиваются человеческие воля и интеллект, они приводят различными воздействиями
к тому, что дерево производит съедобные груши. Эти воздействия «культивируют» дерево. Точно так
же развитие человеческого рода в его психофизической организации, через наследственность и
приспособление, пришло к неким формам и содержаниям, с которых начинается телеологический
процесс, чтобы довести эти преднайденные энергии до высот, на которые они неспособны подняться со
своими предшествующими возможностями развития. Тот пункт, где происходит смена сил развития,
обозначает границу между природным и культурным состояниями.
Поскольку культурное состояние также причинно направляется «естественными» условиями своего
возникновения, то может показаться, во-первых, что природа и культура представляют собой лишь два
различных способа рассмотрения одного и того же события, а во-вторых, что природа, со своей
стороны,

==475

выступает в двух различных значениях, будучи как всеобъемлющим комплексом причинно связанных и
следующих друг за другом явлений, так и периодом развития субъекта. А именно, того периода, когда в
нем развертываются исключительно уже заложенные в него движущие силы, и который заканчивается,
когда разумная, господствующая над своими средствами воля перенимает эти силы, а тем самым ведет
субъекта к состояниям, коих он, будучи предоставленным самому себе, никогда