и доныне принудительной альтернативы.
Нигде с такой остротой и ясностью не выступает недостаточность наших средств духовного выражения
жизненных содержаний, как в этом отказе прежде логически значимых альтернатив служить при
настоятельной необходимости какого-то еще неформулируемого третьего. То, что мы хотели бы
выразить, уже не помещается в эти формы, но взрывает их и стремится к новым: они остаются пока
лишь догадками или расплывчатой фактичностью, возвещаемой потребностью или поисками наугад
своего таинственного настоящего.

==488

00.htm — glava33
Кризис культуры
Каждый, кто говорит о культуре, должен ограничить для своих целей многозначность этого понятия. Я
понимаю под культурой то совершенство души, которого она достигает не непосредственно сама, как
это происходит в религиозном чувстве, в нравственной чистоте, в творчестве, а обходным путем через
образования духовно-исторической деятельности рода: путь субъективного духа в культуру идет через

науку и формы жизни, через искусство и государство, профессию и знание мира, путь, на котором он
возвращается к самому себе, но достигшим большей высоты совершенства.
Поэтому наши действия, которые должны дать нам культуру, связаны с формой целей и средств.
Однако этот образ действий расщеплен на бесчисленные отдельные направления. Жизнь составляется
из действий и созиданий, общность направленности которых существует, но может быть познана лишь
в небольшой степени.
Связанные с этим разорванность и сомнительность достигают своей высшей точки из-за того
обстоятельства, что ряд средств для наших конечных целей, «техника» в широком смысле, беспрерывно
удлиняется и уплотняется. Эта конечная необозримость рядов целей и средств создает имеющее
громадное значение явление, вследствие которого некоторые промежуточные звенья в этих рядах
превращаются для нашего сознания в конечные цели: неисчислимо многое представляется нам, пока мы
к нему стремимся, и многое, даже после того, как мы его достигли, окончательным удовлетворением
нашей воли, тогда как фактически оно является лишь промежуточным пунктом и средством для
достижения наших действительных целей. Нам необходимо это акцентирование внутри наших
устремлений, ибо при их пространности и переплетенности мы полностью лишились бы духа, если бы
импульсом нам

==489

служила Бог весть сколь далекая от нас подлинная конечная цель. Огромный, интенсивный и
экстенсивный, рост нашей техники, которая отнюдь не есть только техника в материальной области,
втягивает нас в сеть средств и средств этих средств, которая все больше отдаляет нас от наших
подлинных конечных целей. В этом состоит громадная внутренняя опасность всех высокоразвитых
культур, т.е. эпох, в которых вся сфера жизни покрыта максимумом надстроенных друг над другом
средств. Возвышение ряда таких средств до конечных целей как будто делает это положение
психологически выносимым, но в действительности придает ему еще большую бессмысленность.
На той же основе развивается другое внутреннее противоречие культуры. Объективные образования, в
которых нашла свое выражение творческая жизнь и которые затем вновь воспринимаются душами и
привносят в них культуру, обретают самостоятельное, определяемое каждый раз их фактическими
условиями развитие. В содержание и темп развития промышленности и науки, искусства и организаций
втягиваются субъекты, безразличные или находящиеся в противоречии к требованиям, которые они
должны были бы ставить ради своего собственного совершенствования, т.е. культуры. Объекты,
несомые культурной жизнью и несущие ее, следуют, чем они утонченнее и в своем роде совершеннее,
тем более имманентной логике, которая отнюдь не всегда настолько соответствует возвращающемуся в
себя развитию субъектов, как того требует смысл всех образований культуры. Нам противостоят
бесчисленные объективации духа, произведения искусства и социальные нормы, институты и познания,
подобно управляемым по собственным законам царствам, притязающие на то, чтобы стать содержанием
и нормой нашего индивидуального существования, которое в сущности не знает, что с ними делать, и
часто воспринимает их как бремя и противостоящие ему силы.
Однако не только эта качественная чуждость стоит между объективной и субъективной сторонами
высоких культур, но между ними стоит и количественная неограниченность, с которой книга следует за
книгой, открытие за открытием, художественное произведение за художественным произведением, —
своего рода формальная неограниченность, предстающая перед индивидом с притязанием быть
воспринятой им. Он же, будучи определен в своей форме и ограничен в своей способности восприятия,
может удовлетворить этому во все менее полной мере, хотя все это его как-то касается.
Так возникает типично проблематичное положение

==490

современного человека — чувство, что его как бы подавляет это количество элементов культуры,
поскольку он не может ни внутренне их ассимилировать, ни просто отклонить их, так как они
потенциально принадлежат к сфере его культуры. В результате то, что можно назвать культурой вещей,
предоставленное своему собственному ходу развития, получает громадную сферу распространения,
вследствие чего интересы и надежды все больше обращаются в эту сторону, оттесняя как будто
значительно более узкую, значительно более конечную задачу приобщения индивидуальных субъектов
к культуре.
Таковы, следовательно, две серьезнейшие опасности зрелых и перезрелых культур. Они, с одной
стороны, состоят в том, что средства жизни превосходят по своему значению ее цели и тем самым
множество средств присваивает себе психологическое достоинство конечных целей; с другой стороны,
объективные образования культуры обретают самостоятельное, повинующееся чисто фактическим
нормам развитие и тем самым становятся не только глубоко чуждыми субъективной культуре, но и
прогрессируют с такой быстротой, что она догнать их не может. К этим двум основным мотивам и их
разветвлениям сводятся, как мне представляется, все те явления, с которыми уже в течение известного
времени связывается чувство близящегося кризиса нашей культуры. Вся гонка, ненасытность и жажда
наслаждений нашего времени — лишь следствия и проявления реакции, вызванные тем, что личных
ценностей ищут в той сфере, в которой их вообще не бывает: то, что успехи в технике прямо
оцениваются как успехи в области культуры, что в области духа методы часто рассматриваются как
нечто священное и считаются более важными, чем содержания и их результаты, что жажда денег
значительно превосходит жажду вещей, способом приобретения которых они являются, — все это
свидетельствует о постепенном вытеснении целей средствами и путями…
Я не осмеливаюсь уверенно утверждать, что в первой группе явлений в этой’патологи и культуры — в
отставании совершенствования людей от усовершенствования вещей — наблюдаются признаки
возможного исцеления. В этом состоит, вероятно, трагедия культуры, неразрывно связанная с ее
сущностью; ибо поскольку она означает, что развитие субъектов идет через развитие мира объектов,
поскольку последний способен к безграничному совершенствованию, ускорению и распространению,
тогда как способность субъектов неизбежно остается односторонней и ограниченной, я не вижу в
принципе

==491

возможности предотвратить возникновение бессвязности, одновременно неудовлетворенности и
пресыщения…
Эти приведенные здесь опасности соединяются как в общем симптоме в том, что все названные области
культуры развивались во взаимной независимости и чуждости, пока в последние годы не стали вновь
заметны общие единые течения. В этом причина часто подчеркиваемого отсутствия стиля в наше
время. Ибо стиль — это всегда следование общей форме, которая придает ряду различных по своему
содержанию созиданий общий характер. Чем больше дух народа — ради краткости я пользуюсь этим
сомнительным выражением — окрашивает в характерном для него единстве все проявления своего

времени, тем более мы видим в нем определенный стиль. Поэтому предшествующие века, которые еще
не были столь обременены полнотой гетерогенных, ведущих в разные стороны традиций и
возможностей, обладали большим стилем, чем современность, когда во множестве случаев отдельная
деятельность осуществляется как бы в оторванности от любой другой. В этом, впрочем, в последнее
время, быть может, после Ницше, появляются признаки некоторого изменения. Создается впечатление,
будто понятие жизни проникает в самые разнообразные области и начинает придавать единый ритм
биению их пульса…
На большее же мы перед лицом последних парадоксов нашей культурной жизни вообще надеяться не
можем. Они носят такой характер, будто ведут нас к кризису, а тем самым к беспредельной
разорванности и мраку. Что средства получают значимость конечных целей, а это полностью нарушает
порядок внутреннего и практического бытия; что объективная культура развивается в такой степени и в
таком темпе, когда она все больше обгоняет развитие субъективной культуры, в которой только и
состоит смысл совершенствования всех объектов; что отдельные разветвления культуры направляются
во взаимном отчуждении в разные стороны, что их всех ждет, собственно говоря, судьба вавилонской
башни, а их глубочайшей ценности, состоящей именно в связи отдельных частей, грозит уничтожение,
— все это противоречия, которые неотделимы от развития культуры как таковой. При их полной
последовательности они привели бы это развитие к точке крушения, если бы позитивная, смысловая
сторона культуры не противопоставляла им противоположные импульсы, если бы с совершенно
неожиданных сторон не приходили останавливающие их действие силы, которые — часто дорогой
ценой — на время восстанавливают уходящую в ничтожество и распадающуюся жизнь культуры…

==492

Можно, конечно, как было сказано, определить как принципиальную, возвышающуюся над всеми
единичными содержаниями формулу, устанавливающую судьбу достигшей большой высоты культуры,
то, что культура — это постоянно сдерживаемый кризис. Это означало бы, что она стремится
превратить жизнь, из которой она возникает и для служения которой она предназначена, в нечто
бессмысленное и противоречивое, против чего все время восстает фундаментальное, динамическое
единство жизни, заставляя чуждую жизни, уводящую жизнь от нее самой, объективность вновь
подчиниться источнику самой жизни. Мы стоим в этой эпохе на вершине истории потому, что распад и
отклонение культурного существования достигли известного максимума, против чего жизнь восстает в
этой войне с ее унифицирующей, упрощающей, концентрирующейся на определенном смысле силой.
Пусть это даже не больше, чем волна в необозримом потоке человеческой жизни, — до такой высоты,
такой широты трение ее сил эту жизнь еще не возносило. Потрясенные, мы стоим перед такими
измерениями, которые бесконечно далеко уводят этот кризис от взора отдельного человека, делая его
вместе с тем близким и понятным нам; ибо в каждом из нас этот кризис, сознаем ли мы это или нет,
является кризисом собственной души.

==493

00.htm — glava34
Конфликт современной культуры

Как только жизнь возвысилась над чисто животным состоянием до некоторой духовности, а дух, в свою
очередь, поднялся до состояния культуры, в ней обнаружился внутренний конфликт, нарастание и
разрешение которого есть путь обновления всей культуры1. О культуре мы можем говорить только
тогда, когда творческая стихия жизни создаст известные явления, находя в них формы своего
воплощения; явления эти принимают в себя набегающие волны жизненной стихии, придавая им
содержание и форму, порядок и предоставляя им известный простор. Таковы общественное устройство,
художественные произведения, религии, научные познания, техника, гражданские законы и многое
другое. Но все эти порождения жизненных процессов имеют ту особенность, что уже в момент их
возникновения они обретают некую устойчивость в беспокойном ритме жизни, ее приливах и отливах,
ее постоянном обновлении, неизменном расщеплении и воссоединении и начинают существовать сами
по себе, независимо от нее. Они лишь оболочка, скорлупа для творческой стихии жизни и для ее
набегающих потоков. Но жизнь быстро выходит из этих поставленных ей пределов, не находя в них
достаточного простора. Явления, о которых идет здесь речь, имеют свою особую логику и
закономерность, особый смысл и способность сопротивления в своей разобщенности и
самостоятельности по отношению к духовной динамике, их создавшей. В момент своего возникновения
они, быть может, соответствуют жизни, но по мере раскрытия последней постепенно застывают,
становятся ей чуждыми и даже враждебными2.
В этом и заключается, в сущности говоря, конечная причина того, что культура имеет свою историю.
Если одухотворенная жизнь беспрерывно порождает подобные явления, законченные в самих себе и
претендующие на длительность, более того, на вневременность, то их можно назвать формами, в
которые

==494

облекается жизнь, неким необходимым способом ее самовыявления, без которого не может быть
духовной