определенной в смысле содержания.
Глубочайшая же эволюция — сколь бы противоречива и вечно далека от цели она ни была — по-моему,
имеет тенденцию растворять религиозные образы в религиозной жизни, в религиозности, как чисто
функциональной настроенности того внутреннего жизненного процесса, из которого они возникли и
продолжают возникать. До сих пор развитие религиозной культуры шло путями, нами выше
освещенными, а именно: кристаллизация религиозной жизни, первоначально вполне ответствовавшая
ее силам и сущности, постепенно застывает в чисто внешнем и вытесняется новой формой, в которой
непосредственно обитает динамика и современное направление религиозного импульса. Это значит, что
еще теперь религия
==510
продолжает создавать известные образы, известные нормы исповедания на место себя изживших.
Ныне из психики многих людей раз навсегда исторгнуты потусторонние объекты религиозной веры, и
тем не менее их религиозная вера не заглохла. Но в жизни религиозной, до того проявлявшейся в
создании новых адекватных догматов веры, отношение верующего субъекта к объекту его веры не
получает больше подходящего выражения. В том конечном состоянии, куда, по-видимому, ведет эта
внутренняя перестройка, религия будет осуществляться как непосредственное творчество жизненных
форм, не как отдельная мелодия в многозвучной жизненной симфонии, а как основная тональность, в
которой она развертывается в целом. Все пространство жизни наполнится земным содержанием,
мыслями и чувствами, действиями и судьбами, и все они будут проникнуты тем своеобразным,
внутренним единством смирения и гордости, напряжения и мирного покоя, активности и созерцания,
которое мы можем назвать только религиозным. И жизнь с таким содержанием будет иметь
абсолютную ценность, раньше, казалось, принадлежавшую только отдельным ее образованиям,
отдельным исповеданиям, в которые она кристаллизовалась. Предчувствие этого нового состояния,
транспонированное в одну из последних, наверное, форм мистики, мы видим в стихах Ангелуса
Силезиуса, освобождающих религиозную ценность от связанности с чем-либо специфическим и
усматривающих ее в переживании самой жизни: Святой, когда он пьет, Не меньше Богу угождает, Чем
когда псалмы поет.
Речь идет не о так называемой «посюсторонней религии». Ведь и она связывает себя с известным
религиозным содержанием, но только оно эмпирично, а не трансцендентно, и заключает религиозную
жизнь в определенные формы красоты и величия, возвышенности и лирической взволнованности — в
сущности, она живет лишь продолжающими замаскированно действовать остатками трансцендентной
религиозности, она есть непросветленное промежуточное состояние. Однако здесь ставится вопрос о
религиозности как непосредственном, включающем в себя каждое биение пульса жизненном процессе,
о бытии, а не об обладании, о набожности, которая, когда она обращается на известные предметы,
называется верой и
==511
является разновидностью того, как сама жизнь себя осуществляет; это не удовлетворение потребностей
— подобно тому, как художник-экспрессионист удовлетворяет свою художественную потребность не
посредством воспроизведения внешнего предмета — она ищет непрерывную жизнь, извлекая ее из
глубины, в которой эта жизнь еще не разложена на потребность и осуществление и, следовательно, не
нуждается в «предмете», который предписывал бы ей определенную форму.
Эта направленность религиозных душ, зачастую проявляющаяся в смутных попытках неясной для
самой себя, чисто отрицательной критики, наталкивается на следующую глубочайшую трудность:
жизнь, в определенный момент проявляя свою духовную сущность, может это сделать только в
определенных формах и тем достигнуть свободы, хотя тем же самым актом она эту свободу
ограничивает. Действительно, набожность или вера — это состояние души, данное в самой ее жизни,
которое несомненно придавало бы жизни известную окраску ив том случае, если бы оно никогда не
имело определенного религиозного объекта, подобно эротической натуре, которая всегда сохраняла бы
и проявляла свой характер как таковой, даже если бы никогда не встретила индивидуума, достойного ее
любви. Все же для меня сомнительно, нуждается ли неизбежно в известном объекте воля,
проявляющаяся в религиозной жизни, и не есть ли ее чисто функциональный характер, ее бесформенная
сама по себе динамика, только и придающая окраску жизненной стихии и ныне представляющаяся
последним смыслом стольких религиозных течений, не есть ли она случайная, в сущности говоря,
идеальная игра, выражение того состояния, в котором существующие религиозные формы были
опрокинуты и опровергнуты внутренней религиозной жизнью, без того чтобы последняя оказалась в
состоянии заменить их новыми, причем здесь, как и в прочих сферах, возникает впечатление, будто эта
религиозная жизнь способна вообще обойтись безо всяких форм, которые претендовали бы на
собственную объективную значимость, — одним лишь только простым исторжением изнутри нее
бьющей силы. Невозможность сохранить долее традиционные церковные религии при существовании
религиозных инстинктов вопреки всякому «просвещению» (так как последнее похищает у религии
только ее платье, но не ее жизнь) принадлежит к труднейшим проблемам современного человечества.
Усиление этой жизни до полного самоудовлетворения, превращение веры как душевной энергии,
имеющей определенную направленность, в энергию, на определенные
==512
предметы не направленную, — заманчивый путь, который в конце концов приведет к не меньшему
внутреннему противоречию.
Так во всех этих и многих других явлениях обнаруживается конфликт, неизбежный для жизни,
культурной в широком смысле слова, т.е. активно творящей или пассивно воспринимающей. Жизнь
должна или создавать формы, или развиваться в определенных формах. Мы — сами жизнь, и с этим
связано неописуемое чувство бытия, силы и известной ориентации, но мы ощущаем это лишь в
определенной форме. Эта форма в момент своего проявления относится к совершенно иному порядку и
требует для себя самостоятельных прав и значения, тем самым обращаясь в какое-то сверхжизненное
состояние. Таким образом возникает противоречие с самым существом жизни, динамикой ее вечного
движения, ее судьбами и неудержимой дифференциацией каждого отдельного ее момента. Жизнь как
бы обречена вечно воплощаться в формах, ей противоположных, вернее в одной форме. Это
противоречие обостряется по мере того, как весь тот внутренний микрокосм, который мы можем
назвать только жизнью’, проявляет себя с неформальной силой, а с другой стороны, самая форма в
своем застывшем состоянии, со своими требованиями вечных прав, заявляет себя истинным смыслом и
ценностью нашего бытия в той же мере, в какой растет сама культура.
Жизнь, следовательно, желает того, что совершенно недостижимо для нее, она стремится полностью
проявить себя в своей непосредственности вне всяких форм, однако все познание, воление, творчество
может только заменять одну форму другой, но никогда самую форму жизни, чем-то потусторонним
Поскольку жизнь являет собой некую противоположность форме и поскольку описанию в понятиях
поддается лишь нечто, в большей или меньшей степени приобретшее форму, оформившееся, то
выражение «жизнь» в подразумевающемся здесь совершенно фундаментальном смысле не может быть
до конца очищено от некоторой понятийной расплывчатости и логической нечеткости. Ибо стоило бы
нам попытаться дать ей строгое понятийное определение, как тем самым была бы отброшена сама
сущность жизни, находящаяся до или вне того ее состояния, когда она облекается в ту ли иную форму.
Жизни как таковой, т.е. жизни сознательной, дано только одно — находясь в непрестанном движении,
осознавать лишь самое себя, не двигаясь окольным путем познания через понятийный слой,
совпадающий с царством форм. То, что суть дела до такой степени ограничивает наши возможности
самовыражения, никак не умаляет значимости и прозрачной определенности намеченного выше
принципиального мировоззренческого антагонизма.
==513
для формы вообще. Все страстные приступы или спокойно подготовляемые нападения против форм
нашей культуры, направляемые против нее силами жизни только как жизни и исключительно по той
причине, что она есть жизнь, — откровение глубочайших внутренних противоречий духа,
поднявшегося до известной степени культуры, т.е. проявившегося в известной форме. И мне кажется,
что из всех исторических эпох, в которых этот хронический конфликт принимал острый характер,
стремясь охватить весь объем жизни8, ни одна не обнаруживала его в виде основного мотива и в такой
мере, как наша.
Одни только филистеры могут полагать, что конфликты и проблемы существуют для того, чтобы быть
разрешенными. И те и другие имеют в обиходе и истории жизни еще другие задачи, выполняемые ими
независимо от своего собственного разрешения. И ни один конфликт не существовал напрасно, даже
если время не разрешит его, а просто заменит его по форме и содержанию другим. Правда, все
указанные нами проблематические явления засталяют нас лучше осознать то обстоятельство, сколь
невообразимо противоречиво наше настоящее, чтобы слишком надолго останавливать на нем наше
внимание; оно, это настоящее, в определенной степени указывает также на несомненное нарастание
более фундаментального процесса, имеющего иные цели, чем одно только вытеснение существующей
формы вновь образуемой. Ибо едва ли когда-либо еще мост между предыдущим и последующим
культурных форм был столь основательно разрушен, как теперь, когда осталась одна бесформенная
сама по себе жизнь, стремящаяся заполнить образовавшийся пробел. Столь же несомненно она имеет
своей целью создание новых форм, более соответствующих силам настоящего — быть может,
сознательно задерживая наступление открытой борьбы, — и заменяющих лишь старую проблему
новой, один конфликт другим. Так выполняется подлинное предназначение жизни, которая есть борьба
в абсолютном смысле, охватывающая относительное противопоставление борьбы и мира. Абсолютный
же мир, который, быть может, точно так же включает в себя это противоречие, остается божественной
тайной9.
==514
Примечания
‘ Культура здесь противопоставляется не только чисто животной витальности, но и духовности,
воплощенной в человеческих эмоциональных движениях и находящей наиболее полное выражение в
процессах творчества. Жизнь иррациональна и самодостаточна; она объективна и в объективности
своего существования внеценностна. Факты жизни становятся ценностями лишь тогда, когда они
превосходят рамки своего природного в себе существования и, рассмотренные с точки зрения
определенных идеалов, помещаются в культурный контекст.
2
Примеров тому множество: астрономия, первоначально служившая потребностям земледелия и
мореплавания, начинает развиваться «ради себя самой»; социальные роли, лишаясь своего
практического содержания, превращаются в театральные роли; политическая и экономическая борьба
становится игрой и спортом; любовь, оторванная от непосредственных жизненных импульсов,
принимает форму кокетства, и т.д. Все это — примеры «чистой формы». Именно в зиммелевской
философии культуры и раскрывается полный смысл этого понятия.
3
Г. Зиммель не называет имени первооткрывателя, но воспроизводимая им картина ясно показывает,
что именно Марксова схема развития социально-экономических формаций послужила источником
культурфилософского вдохновения Г. Зиммеля.
4
Центральной точкой всей «системы мира» Г. Зиммель назвал такую идею, которая воплощала в себе
наиболее полно дух эпохи и в которой совмещались характерные для той или иной эпохи бытие и
долженствование.
5
Такая трактовка общества и индивида была свойственна многим концепциям натуралистической
социологии конца XIX — начала XX в. См.: История буржуазной социологии XIX — начала XX в. М.:
Наука, 1979. Гл. 4, 5. Отдал ей дань и Г. Зиммель.
6
Философия культуры Г. Зиммеля вобрала в себя традицию философии жизни от Шопенгауэра и
Ницше до Бергсона и Дильтея; ее источником стал, кроме того, гегелевский идеализм с его
диалектикой. В учении о бесконечной смене культурных форм и возвращении жизни к самой себе
воплотилась ницшеанская идея «вечного возвращения»; в трактовке жизни как постоянного
самовыражения, осуществляющегося в творчестве новых форм, — бергсоновский elan vital; наконец, от
Дильтея Зиммель воспринял культурфилософскую ориентацию философии жизни в целом.
7
Г. Зиммель чутко подметил тотальный характер надвигающихся изменений: борьба, смутно
видевшаяся ему как борьба жизни против всякой формы вообще, борьба жизни за возможность
адекватного самовыражения вне форм и рамок, в действительности была борьбой за кардинальное
изменение существующего мира.
8
Хронический конфликт — это конфликт культуры и жизни. В «Философии денег» (Simmel G.
Philosophic des Geldes. MOnchen; Leipzig, 1922), опубликованной в 1900 г., Зиммель указал основные
стороны конфликта современной культуры, но не сделал никаких выводов относительно перспектив его
развития. Но в работах «Понятие и
==515
трагедия культуры», «Конфликт современной культуры» он уже отчетливо представляет себе
специфику этого конфликта. Согласно его принципиальной культурфилософской схеме, конфликт
жизни и культуры, достигнув определенной степени остроты, снимается и
