заменяется другим по форме
конфликтом, содержание которого тем не менее остается прежним: жизнь стремится выразить себя в
культуре, культура, объективируясь, становится тормозом на пути выражения жизненных импульсов,
новое содержание которых вновь развертывает тот же самый конфликт. Это схема традиционного
развития культуры. Конфликт же современной культуры обрел, по Зиммелю, уникальное содержание:
своеобразной чертой нашей культуры, пишет он, стало то, что жизнь в своей чистой
непосредственности стремится воплотить себя в явлениях и обнаруживает вследствие их
несовершенства основной мотив — борьбу против всякой формы вообще, т.е. борьбу против культуры.
Не только дух его теоретической концепции, но и анализ содержательных аспектов духовного развития
эпохи показали ему, что крушение современной культуры будет грандиозным и несопоставимым по
своим масштабам со всем, что происходило в предшествующие периоды истории.
9

Г. Зиммель приходит к понятию абсолюта. И приводит его к этому необходимость констатировать
наличие тенденции «более фундаментального процесса», определенной направленности в бесконечной
смене культурных форм. Эта тенденция, этот фундаментальный процесс собственно и есть искомый
абсолют. Абсолют — это история.

==516

00.htm — glava35
Проблема исторического времени
Поскольку предметом истории как теоретического построения является прошлое — отделенное от
настоящего и будущего — то время, во всяком случае, принадлежит к важнейшим ее понятиям. Уже в
силу его отношения к другим составным частям этого построения время обретает особое значение. Оно
действенно именно в истории, а потому, как мне кажется, желательным является его возможно полное
прояснение.
Содержание действительности является историческим в том случае, если мы можем прикрепить его к
какому-то месту в рамках нашей системы времени, причем с определенностью, которая может иметь
самые различные степени точности. Эта тривиальная и кажущаяся само собой разумеющейся
констатация имеет большее значение, чем по видимости глубокие и широкие определения
исторического.
Прежде всего им исключается отнесение к историческим действительного содержания просто потому,
что оно вообще имело место в какое-то время. Предположим, что где-нибудь в Азии открыли
засыпанное, полное всяких интересных вещей городское поселение, которое, однако, ни по своему
стилю, ни по прямым или косвенным свидетельствам никак не указывает на время своего
существования. В таком случае этот остаток прошлого будет во многих отношениях ценным и важным,
но историческим источником он от этого не становится. Пока он находится во времени вообще, а не в
каком-то определенном времени, то исторически он остается в пустом пространстве. Даже если б мы по
некоему откровению узнали (правда, пример такого откровения нелегко привести), что речь идет о
реликвии уже известного нам народа, но не могли бы указать на какое-то конкретное место во времени
его развития, историческим документом это все равно не будет.

==517

Из своеобразия структурных отношений проистекает также неспособность понимания наделить какоелибо содержание действительности историческим характером. Без сомнения, понимание представляет
собой conditio sine qua поп» для признания какого-то содержания историческим. Если, например,
сообщение о действии известного нам по характеру человека кажется нам «непонятным» (хотя само по
себе оно вполне возможно), то мы колеблемся в признании его историческим фактом. Уже простое
наименование какого-нибудь события или происшествия требует известного понимания для его пока
что потенциальной историчности; без понимания оно было бы неквалифицируемым, неразличимым X.
Понимание принципиально предполагается при всяком обозначении, когда мы говорим о происшествии
вроде сражения или строительства канала, о деянии вроде господства или производства, даже когда мы
обозначаем это нечто как непонятное.
Поначалу это кажется парадоксом: как раз это понимание не имеет ничего общего с исторической
действительностью как таковой, но есть нечто совершенно вневременное. Акт, посредством которого я
«понимаю» характер апостола Павла или Морица Саксонского, в принципе неотличим от того, которым
я понимаю характер Отелло или Вильгельма Мейстера. Понимание, т.е. вчувствование в какое-то
единство, относится исключительно к идеальному содержанию этого единства, причем понимание
протекает с равным успехом, составляют ли это содержание категории действительности или фантазии
настоящего или прошлого. Я понимаю Павла не в его исторической реальности, но, наоборот, из этой
реальности я понимаю лишь отдельное и отделимое от нее содержание. Дествительность как таковая
претерпевается, но никогда не понимается. А так как историческое время является формой
действительного, то понимание протекает в полной от него независимости. Там, где мы выводим из
такой идеальной связи содержаний реальность некоторого содержания, там мы просто осуществляем
перенос установленного об одном действительном (установленное иным образом) на другое.
Такому познанию не препятствует то, что понимание часто включает в себя временные отношения,
когда, например, одно явление обусловлено и проистекает из другого. Группа таких явлений образует
тогда понимаемое единство, и временное отношение (порядок и длительность) само становится
• Обязательное условие (лат.)

==518

понимаемым содержанием. Но подобное понимание, направленное на отношение между элементами,
очевидным образом независимо от того, какое место вся эта группа занимает в нашем летоисчислении.
Группа явлений понимается не потому, что у нее есть определенное место во времени, но потому, что в
ней взаимообусловливаются содержания. Это имманентное понимаемой группе фактов время не
является историческим временем — оно равноценно тому времени, которое замеряется в
естественнонаучном эксперименте и не имеет ничего общего с той календарной датой, когда
проводился эксперимент.
Часто это не понимается и слышатся эмпирические возражения: ведь некое явление понятно только
потому, что занимает определенное место в хронологии; распространение христианства постижимо
лишь из душевных состояний античного мира, возникших к тому, а не какому-то иному времени;
пришествие барокко стало возможным только в эпоху, когда Возрождение исчерпало свои силы, и т.д.
Все это верно. В этих случаях предшествующие условия понимаемого факта принадлежат к
понимаемому комплексу фактов. Если мы понимали содержание барокко из самого себя, причем это
понимание оставалось неизменным при любом перемещении комплекса барокко во времени, то теперь
мы расширяем проблему и подключаем Возрождение. Понимание теперь играет не только элементами
барокко, но ими и элементами Возрождения, образуется новое единство понимания. В своей
внутренней, предметной связности оно опять не зависит от места в историческом времени. Если затем

Возрождение покажется понятным только из предшествующих состояний средних веков, то
самодостаточная группа содержаний распространяется и на них. Но и в этом случае новая большая по
объему группа понимается исключительно по своим содержаниям — она ни в малейшей мере не
изменилась бы от того, что эмпирическая ее реализация произошла тысячелетием раньше. Это не
улучшает и не ухудшает понимания, а опровергает то, что предметы понимания (эти, а не иные
содержания) следует дислоцировать во времени.
Каждый объясняемый момент не является последним, и понимание всякий раз требует
предшествующего. Единство понимания тем самым простирается в бесконечность, вплоть до самого
раннего известного нам содержания. Если принять то, что события истории связаны рядами причинных
связей, то лишь с достижением тотальности всего происходившего образуется группа, в которой
пониманию доступна любая частность.

==519

Но в то самое мгновение, когда имманентное понимание приходит к такой группе — как к
действительному или гипотетическому достоянию духа — переворачивается предполагавшееся до сих
пор временное отношение между единствами понимания. Любое единичное, считавшееся понимаемым
в своей обособленности, могло быть помещено в любое место во временном ряду без изменения своего
характера. Теперь, когда тотальность охватывает целое всех известных нам содержаний, это уже
невозможно. Перед ней и после нее — для нас — оказывается теперь пустое время, в котором
невозможна никакая перемена мест, поскольку ни одно место в пустоте не отличается от другого, так
же как ни одно тело не может иметь «места» в мыслимом абсолютно пустым пространстве. Подобно
тому, как тела взаимоопределяются своими местами, а весь телесный мир не имеет места, поскольку нет
ничего за его пределами, что могло бы «определить» его место, — так и время есть лишь
взаимоотношение содержаний истории, тогда как целое истории свободно от времени.
Только теперь нам понятны смысл и парадоксальность той вспомогательной конструкции, согласно
которой можно передвигать во времени единичный замкнутый исторический комплекс без ущерба для
понимания его содержания. Оказалось, что такое понимание одного через другое в рамках единства
было лишь предварительным и фрагментарным. В полной мере оно появляется только с расширением
такой группы в обоих направлениях времени — ведь мы полностью понимаем событие по его
последствиям. Так что для каждого содержания в этом тотальном ряду неизбежно и однозначно
устанавливается его место. Небольшой самодостаточный комплекс можно как угодно перемещать, если
его элементы прочно сопрягаются друг с другом; теперь эта сопряженность охватывает все прошлое в
целом.
Конечно, понимание и теперь обращается к свободным от времени содержаниям, которые могли бы
реализоваться в любом времени. Но такое понимание остается без применения, поскольку
помещенность каждого содержания в свою частную группу — при логическом развитии такого
определения — приводит к исторической тотальности, а в ней перемещение исключается. Предметное
содержание равнодушно к своему внешнему и абсолютному положению во времени, но его
местоположение относительно других таких содержаний определяется только через установление его
отношения к целостности всех известных содержаний. Поэтому уже по своему идеальному

==520

содержанию определение любого бытия или события зависит от его абсолютного временного
положения. Тем самым все они фиксируются в ряду событий — от самых ранних до самых поздних
известных нам дат.
Таким образом разрешается исходная антиномия. Историческим может считаться лишь то содержание,
которое фиксируется во времени. С другой стороны, оно будет историческим лишь в том случае, если
оно образует вместе с другими понимаемое единство, которое, пока оно определяется исключительно
вневременным содержанием, может перемещаться в любое время без помех для понимания. Это
противоречие преодолевается тем воззрением, что понимание становится полным, вбирая в себя всю
целостность осуществленных содержаний. Но эта упорядоченная для понимания целостность имеет для
каждой своей части только одно место, что налагает запрет на все перемещения в нашей фантазии. То
место, куда мы вознамерились что-либо перемещать, уже занято содержанием, которое нам оттуда
никак не изгнать. Можно сказать, что историческим является событие, когда по предметным,
совершенно безразличным ко времени основаниям оно однозначно фиксируется в одном временном
пункте.
Итак, содержание не делается историческим ни из-за нахождения во времени, ни из-за того, что оно
понимается. Только с их соединением, когда содержание делается временным по причине
вневременного понимания, оно является историческим. Но это происходит только там, где понимание
объемлет целостность содержаний, поскольку единичное действительно постижимо лишь в связи
абсолютного целого. Отсюда следует, что «овременение» содержания может означать только фиксацию
его в определенном месте времени. Вследствие этого событийного целого каждое событие может иметь
только одно место, которое нельзя поменять ни с одним другим. С другой стороны, понимание
способно указывать только на относительную определенность во времени, а не помещенность во время
вообще — это было бы равноценно простому утверждению о действительности события, а как раз этого
не дает понимание.
Только вместе с таким определением историчности содержания через его фиксированность в
определенном месте правильно устанавливается характер индивидуализированности исторического
познания, по которому его уже с давних времен отличают от естественнонаучноного познания. Эту
индивидуализированность все время искали в неповторимости события; естествознание, напротив,
сводит индивидуальное к

==521

всеобщему закону, для которого безразлично, неповторимое оно или повторяющееся. Мне это не
кажется имеющим решающее значение. Располагай мы группой событий, понятных в своей
относительной замкнутости, то их можно было бы перемещать куда угодно без ущерба для понимания.
По своему содержанию эта группа могла бы быть неповторимой, но из этого еще не следовало бы
признание ее историчности — пока она не поменяла бы свою передвигаемость во времени на
однозначное место в целостном потоке событий.
Признание события историческим