ничем не обязано тому, что содержание по своему характеру
единично. Оно остается историческим даже в том случае, если повторяется тысячу раз, не меняя своей
качественной идентичности. На одну часть мирового процесса здесь неправомерно переносится общий
для этого процесса в целом характер неповторимости: всякое повторение —даже вечное возвращение—
уже обусловлено этой неповторимостью. Поскольку безгранично большое число фактов может не
менять своего содержания в потоке перемен, то смысл неповторимости и индивидуальности относится
вообще не к их содержанию, но к тому, что содержание принадлежит этому месту во времени, каковое
неповторимо уже по определению понятия времени.
Историческое содержание обретает свой характер вместе с установлением пункта во времени — между
всем предшествовавшим и всем последующим. Только так оно участвует в единственной известной нам
неповторимости, а именно, в тотальности мирового процесса (при всей своей несовершенности, наше
познание всегда соотносится с этой тотальностью). В ней историческое содержание получает
определенное место, которое также может быть только единичным — будь оно с качественной стороны
индивидуальным или повторяющимся. Не вневременность сама по себе лишает характера исторической
индивидуальности — для этого достаточно изъятия из «определенного» места времени. Только он
является носителем исторической неповторимости, только им недвусмысленно определяется
однозначная индивидуальность содержания.
Просто временность события еще не делает его историческим, пока оно не получает четко
установленного пункта во времени. Временные отношения царствуют и в мире физических и
химических процессов. Когда в лаборатории измеряется длительность колебаний, химических
процессов, психофизических реакций, то и здесь устанавливаются начало и конец, промежуточные
стадии, расположенные на какой-то временной шкале.
==522
Правда, это вещественно-временное единство не находится в какой бы то ни было связи с
происходившим ранее или с последующим. Такое познание не касается этой связи уже по самой
постановке проблемы. Вопрос о том, когда случилось это событие, т.е. в каком отношении оно
находится к до и к после, для такого познания не существен. Именно поэтому событие не является
историческим. Но как только речь заходит об осуществленном каким-то ученым первом эксперименте
такого рода, имевшем новаторское значение для развития данной науки, то существенным оказывается
его положение во всеобъемлющем потоке времени. Тут фиксируется его отношение к предшествующим
и последующим стадиям развития науки. Иначе говоря, то же самое природное событие в
эксперименте было одновременно историческим. В зависимости от способа рассмотрения оно либо
обладает неисторической временностью, либо обозначает пункт во времени, который значим по
отношению к до и после, — он вообще фиксируется в целостности мирового процесса и лишь поэтому
делается историческим.
Такая фиксация кажется чем-то само собой разумеющимся, ею всегда пользовались, но в
действительности она содействует не столь уж очевидному прояснению исторических категорий. В
первую очередь, способствует прояснению понятия длительности. Временная длительность какогонибудь состояния не совпадает с логическим и физическим понятием постоянства. Если применять
понятие длительности в смысле постоянства, то при такой протяженности было бы исторически все
равно, сохраняется ли то или иное состояние год или десятилетие. Для этого понятия длительности
один момент индивидуального, общественного, культурного периода неотличим от другого, это одно
состояние, в котором начало и конец эпохи качественно полностью совпадают. Тогда вообще непонятен
интерес ко всем «короче» или «длиннее». Поскольку в этом состоянии каждый момент содержательно
равен другому, то ни один его момент не соотносится с другими, бывшими раньше или позже, а тем
самым ни один момент такой длительности не будет историческим.
Когда для нас важна длительность правления, существования конституции, формы хозяйства, то нами
подразумевается множество единичных, следующих друг за другом событий. Подразумевается, что к
концу этого периода состояние настолько изменилось, что лишь из воспоследовавшего мы способны
понять то, что не было ясно по начальному состоянию этого периода. Если из в остальном темной для
нас эпохи мы
==523
получили сведения, что некий король правил тридцать лет, то исторически это говорит нам ничуть не
больше, чем известие о десяти годах правления. Это дает лишь возможность будущих открытий,
которые поставят эту простую длительность в совокупность дифференцированных единичных событий,
имевших место раньше или позже данного. Когда мы знаем, что начатая в 1756 г. Фридрихом Великим
война длилась семь лет, то это число сказало бы нам не больше, чем любое другое, если бы она не была
заполнена следующими друг за другом понятными событиями, либо, если нам не были бы известны те
трансформации европейской политики, которые были вызваны этой войной.
Значимое для нас как неразложимый элемент истории событие предполагает, что его части не могут
быть заменены другими из внешних ему рядов. Временная протяженность события не так уж важна для
истории: длина, для которой не существенны ее размеры, — это, практически, уже и не длина. Такое
событие является историческим атомом и свое историческое значение получает исключительно
благодаря тому, что оно происходит после другого, предшествует третьему. То, что событие падает на
какой-то пункт времени, является подходящим символом: в отношениях «раньше-позже» растворяется
исторический смысл длительности, а для каждого элемента оказывается достаточной точечность его
простого существования вообще, т.е. его бытия-на-этом-месте. Логически или интуитивно, физически,
физиологически или психологически нам нужно понимать обусловленность события другими или
какуюнибудь еще связь с ними. Мы помещаем событие в объективно протекающее время не для того,
чтобы оно соучаствовало в его протяженности, но для того, чтобы каждое событие получило
соотносимое с другими местоположение.
Однако здесь мы сталкиваемся с труднейшими антиномиями. Всякий исторический атом (время
царствования или войны, сама битва или ее эпизод — в зависимости оттого, что мы знаем или хотим
знать) последовательно заполняет какой-то отрезок времени. Время правления обладает объективной
длительностью даже в том случае, если оно не заполнено никаким известным нам содержанием. В этом
случае оно оказывается исторически ничтожным, поскольку дает истории только точку во времени,
пусть даже соотнесенную с
==524
другими точками до и после нее. При этом многочисленные внутренние стороны правления подводятся
под другие единства понятия. Такое расхождение простирается на всю историю в целом. Оно
существует в силу соединения описываемых событий с содержаниями, которые обозначаются
единичными понятиями; но действительно переживаемое событие не имеет этой формы, оно
безостановочно протекает в непрерывности, которая словно спаяна без единого шва с самим временем.
Здесь хорошо виден глубокий разрыв медлу событием и «историей». Историческая картина, именуемая
нами Семилетней войной, не содержит в себе пустот, она тянется с августа 1756 г. по февраль 1763 г.
Но в действительности непрерывны только события, которые длились в этих временных границах, а
также в локализируемых войной пространственных границах. «История» этого времени никоим
образом не является непрерывной. In abstracto мы убеждены в непрерывности реальных событий: на
марше или бивуаке войска готовятся к битве, движутся отдельные солдаты, они сражаются, бегут, их
преследуют и, наконец, наступает затишье. Но историческая картина, которой мы действительно
располагаем на основе исследований и фантазии, состоит из прерывных отдельных картин, вроде
указанных нами. Возле каждой такой понятийной кристаллизации наши методы построения истории
собирают некоторое число единичных процессов, а их целое, а именно все «это событие», отделяется от
смежных с ним происшествий.
Мы можем сказать, например, что в 1758 г. Фридрих выиграл битву при Цорндорфе, что затем он хотел
двинуться в Саксонию на помощь своему брату Генриху, понес значительные потери под Хохкирхом,
но затем с помощью умелой стратегии сумел с Генрихом соединиться. Тут перед нами четыре момента,
каждый из которых представляет собой понятийное единство. Они образуют некий ряд, где одно
следует из другого, но особенность каждого понятийного синтеза указывает на прерывность. Любое из
них, скорее, тесно увязывает свои составные части, чем соединяется с другими. Всякий признает, что
произошедшее в 1758 г. было непрерывным, что лишь привнесенные понятия — сражение, победа,
поражение, соединение войск — разбивают это событие на части. Но швы между частями тут попрежнему сохраняются, хотя они и менее заметны, чем на другом уровне.
Возникает довольно странное положение: соответствующее реальности, т.е. непрерывное,
представляется только в форме абстрактной мысли, оторвавшейся от конкретного
==525
исторического содержания, тогда как картины этого содержания представляют его в чуждой
действительности форме «событий». «Сражение под Цорндорфом» есть коллективное понятие,
образованное из бесчисленно многих единичных событий. Вместе с познанием этих частностей военной
историей — о каждой атаке, укреплении, эпизоде, перемещении войск и т.д. — она все ближе
приближается к тому, что «действительно было». Но ровно настолько же атомизируется и теряет
непрерывность понятие этого сражения. Непрерывность передается только плавающим над этими
атомами априорным знанием, проводящим идеальную линию сквозь все эти атомы. В данном случае
такую линию дает понятие «сражение» — этим словом мы его и обозначаем. Пока мы подводим
каждый атом под определенное дифференцированное понятие, само оно изолируется от
предшествующих и последующих. Мы познаем все более короткие отрезки, а между ними возникает
незаполненное пространство, ценность которого для исторического знания практически равна нулю.
Только подведенные под понятия и значимые как единства исторические содержания имеют форму
жизни, переживаемой действительности — форму непрерывности. Стоит нам установить и обозначить
единичные, отходящие друг от друга во времени составные части такого единства, и намеченные
понятиями частицы сами делаются единствами.
Так, «правление Фридриха Великого» образует единство с обозримыми началом и концом. Но как
только историческое сознание обращается к обозначаемому этим понятием — к его войнам,
хозяйственной политике в Пруссии, к его отношению к французскому духу и к прусскому земельному
праву — как тут же каждый из этих элементов сгущается, начинает тяготеть к собственному центру.
Непрерывность его связей с другими элементами сохраняется только за счет своего рода интерполяции,
с помощью которой идея живого непрерывного процесса заполняет пустоты. Но полученная таким
образом картина жизни лежит на другом, более абстрактном теоретико-познавательном уровне, чем
единичные элементы, которые еще должны быть подняты из своей описательной конкретности.
Этот процесс идет все дальше, и Семилетняя война распадается из единства на сражения, походы,
переговоры; каждое сражение, в свою очередь, растворяется в своих этапах и т.д. Процесс должен был
бы дойти до атомарной структуры происходившего: тогда мы получим как бы моментальные снимки,
каждый из которых близко прилегает к другому. Однако всегда остается интервал, который не удается
до конца заполнить.
==526
Такое постоянное наполнение лишило бы индивида обусловливающей его определенность образности
— он утратил бы роль единичного элемента истории. Живую, в точности спаянную с потоком времени
непрерывность так же трудно получить, как невозможно заменить непрерывную линию бесконечным
умножением отдельных точек.
Решающим является не то, что мы «недостаточно много» знаем, чтобы без разрывов ввести в
историческое познание весь поток живой действительности. У исторического познания вообще нет
формы, которая могла бы скопировать непрерывность переживания, и мы тем менее этого достигаем,
чем больше «знаем», т.е. чем больше у нас конкретных картин, описанных как понятийные единства.
Поскольку непрерывность происходящего переживается непосредственно и несказуемо как форма
нашего собственного существования, то мы все же способны погружаться в исторические события. Но
ровно настолько, насколько мы применяем к каждому такому единству все более специализированные,
все более точные познавательные функции. Они раскалывают единство на прерывные образования,
каждое из которых поначалу мыслится непрерывной длительностью — пока дальнейшее познание не
расколет ее точно таким же образом и не лишит жизненности. Это может зайти так далеко, что
невозможным становится собирание атомов в общий поток, чтобы они стали историческими. Они
обладают слишком малым квантом смысла, чтобы можно было понятийно соединить их содержание со
всеми остальными.
Изолированные как атомы, сражения Семилетней войны
