культуры» — на скрещении многообразных старых и новых
переплетающихся идей и тенденций. Именно как выразитель этих, зачастую болезненных и
трагических, кризисных черт и вошел Зиммель в историю мысли.
Биограф Зиммеля П.Хонигсхейм перечисляет целых восемь социально-культурных групп, идеология
которых воздействовала в той или иной мере на становление Зиммеля и отразилась в его трудах6.
Первая из них — это старое пруссачество — феодальные землевладельцы, составлявшие, говоря
современным языком, ядро истеблишмента, доминировавшие в армии, в государственном аппарате, в
протестантских церковных кругах. Большинство из них принадлежало к консервативной партии. Ими
использовался в политических целях антисемитизм, сыгравший важную (негативную) роль в
академической карьере Зиммеля.
Далее, сословие торговцев и ремесленников, стремившееся возродить традиционную «гильдийную»
хозяйственную структуру. Капиталистическое денежное хозяйство рассматривалось ими как
величайшее зло. Националисты по убеждению, они в то же время держались антисоциалистических
взглядов, а «еврейство» считали источником и символом плутократии.
Новые промышленные и торговые круги, представители которых в образе жизни стремились подражать
старому феодальному дворянству и, хотя и были лишены серьезных религиозных убеждений, прибегали
к религии, как к средству «приручения» масс. В политике они поддерживали национал-либералов,
выдвинувших в свое время Бисмарка.
==552
Левые либералы, хотя и не имели влияния в общенациональном масштабе, оказывали весомое
воздействие на муниципальную политику. Религией они не интересовались, а если интересовались, то
лишь либеральным, библиокритическим протестантизмом. Они, однако, живо воспринимали
философию в ее «натуралистическом» и «реалистическом», т.е. в позитивистских, вариантах, а также
естествознание, литературу, искусство вообще, что сближало их с социалистами.
Социалисты — большинство из них к 90-м годам под нажимом правительства и в результате
бюрократизации профсоюзов и рабочих кооперативов порвали с марксистским радикализмом и
перешли на реформистские позиции, в результате чего их мировоззрение стало мало чем отличаться от
«натуралистического» и «реалистического» мировоззрения левых либералов.
Берлинский университет — это был совершенно особый культурный круг, принадлежность к которому,
даже в неоплачиваемой должности приват-доцента и внештатного профессора, как это было с
Зиммелем, считалась весьма почетной. В университете в тот период, наряду с названными выше
историками, философами, политэкономами, работали социолог Макс Вебер, психологи Вундт и
Штумпф и другие знаменитости; имя каждого из них составило эпоху в развитии соответствующих
дисциплин.
Называя имена психологов и социологов, не следует забывать, однако, что ни психология, ни
социология не числились в перечнях, научных специальностей, преподававшихся в германских
университетах в то время. Психология, хотя уже созрел экспериментальный подход в этой науке,
считалась философской дисциплиной. Тем не менее экспериментальные школы Вундта и Штумпфа
процветали. Социология же не преподавалась вообще; проблематика, которая к тому времени начинала
осознаваться как социологическая, шла под рубрикой либо политической экономии, либо философии.
Но дело было не только в бюрократических перечнях и инструкциях, хотя в прусских университетах
гнет министерства образования чувствовался сильнее, чем даже в российских в недавней памяти
советское время. В Берлине дело усугублялось идеологическими различиями. Университет
ФридрихаВильгельма был оплотом классического немецкого идеализма. Поэтому социология,
вылупившаяся из позитивистского «яйца» и ассоциировавшаяся с позитивизмом и неокантианством,
пользовалась особой нелюбовью берлинских философов. Эта
==553
нелюбовь также сыграла определенную негативную роль в биографии Зиммеля; с точки зрения
университетских профессоров, на нем, что называется, клейма ставить было негде: он был не только
еврей, не только позитивист, но еще и подавал себя как социолог. Именно поэтому Зиммель, несмотря
на свой удивительный талант и необыкновенный успех, практически до самого конца жизни не
удостоился профессорского звания и высокого места в табели о рангах. С точки зрения государственной
профессуры он имел талант не к тому, что было нужно, и успех не в тех кругах, где его нужно было
Одним из тех кругов, в которых Зиммель имел успех, была так называемая неофициальная берлинская
культура, течение, основывавшееся на идеях материализма, механицизма, дарвинизма — доктринах в
основном английского происхождения, и представленное крупными учеными, врачами,
естествоиспытателями, такими как Вирхов, Гельмгольц и др. Представители этого направления, так же
как левые либералы и социалисты, были противниками Бисмарка, активно «функционировали» на
общественных началах в школах для рабочих, народных театральных обществах, считали
естествознание «религией нашего времени», зачитывались реалистическими романами и драмами Золя
и Ибсена. Позитивизм в различных его вариантах рассматривался ими как подлинно научная
философия, социологию они приветствовали, связывая с нею возможность разрешения социального
вопроса.
Антирационалистическое течение, выступавшее против урбанизации, рационализма, материализма и
прочих «зол современной цивилизации», стремилось посредством идей Ницше и Шопенгауэра оживить
первоначальный дух немецкого романтизма. Одни из его представителей (Юлиус Лангбен) воспевали
немецкого крестьянина и ремесленника прошлого, с отвращением отвергая свое время, свою среду, ведя
почти отшельнический образ жизни; другие (Стефан Георге) прославляли элиту, иерархию,
дисциплину, также живя уединенно, общаясь в узком кругу посвященных. К этому кругу относился и
Рильке — поэт, весьма любимый Зиммелем.
Неоромантическое движение, отмечает Хонигсхейм, «зарождалось постепенно и в начале своем
осталось почти незамеченным», но первые полтора десятилетия XX в. стали временем его триумфа6.
Зиммель оказался одним из триумфаторов. Начав свой научный и общественный путь в лоне
«неофициальной берлинской культуры», будучи близок к левым либералам и социалистам (даже
публикуясь в социалистических еже
==554
месячниках), он закончил тесным контактом с неоромантическим движением.
Но, повторим, начало его карьеры в конце 80-х— начале 90-х годов было ознаменовано тесным
сотрудничеством с представителями внеуниверситетских ученых кругов. Под воздействием имперской
политики Берлин в этот период все больше проникался духом антисемитизма, что частично обусловило
изоляцию Зиммеля в университете и трудности на педагогической стезе. Но это была не единственная
причина. Важнее, пожалуй, была его неспособность примкнуть к какой-либо из пользующихся
влиянием социально-политических группировок. Его не устраивали в конечном счете ни имперская
программа национал-буржуа с ее акцентом на централизацию и ускоренное индустриальное развитие,
ни консервативные устремления «лендлордов» — прусского юнкерства, ни требования социалистов.
Ближе всего ему оказались идеи либеральных мыслителей — «дарвинистов и прогрессистов»,
развивавшиеся вне стен университета.
Характерными для этого — приват-доцентского — периода творчества Зиммеля оказались две книги:
«Социальная дифференциация»7 и «Введение в науку о морали»8. Обе они имели своим идейным
источником самую раннюю его работу — диссертацию, посвященную анализу атомистической
философии9. От сформулированных в этих книгах идей Зиммель впоследствии отказывался, а
«Введение в науку о морали» вообще даже не хотел включать в собственную библиографию. Однако
кое-что в этих книгах оказалось предвосхитившим и даже определившим последующие этапы его
духовной эволюции.
Здесь нет смысла сосредоточиваться на подробном изложении зиммелевских построений того времени.
Достаточно сказать, что они стали результатом интерпретации социальнофилософских и
социологических понятий с точки зрения фехнеровского спекулятивного атомизма, а проще —
результатом истолкования индивида как социального атома. Прибегая к такой интерпретации, Зиммель
искал решения вполне определенной задачи: он стремился расчленить «социальные молекулы»,
показать, что такие квазиприродные, квазиорганические сущности, как психика нации, народный дух и
т.п., которыми оперируют его университетские учителя и коллеги, на деле представляют собой лишь
продукт гипостазирования функциональных отношений. Точно так же и целое общественной жизни
перестает выглядеть субстанциальным целым, а превращается в функциональное единство — продукт
взаимодействия единичных «атомов».
==555
Показать-то Зиммель это показал, но в предложенном атомистическом решении крылось противоречие,
которое сам он определил как «фундаментальное». Суть его, писал Зиммель позднее, состоит в том, что
«индивид, с одной стороны, является простым элементом и членом социального целого, а с другой —
сам он есть целое, элементы которого образуют некоторое, относительно замкнутое единство. Роль,
которая предназначена ему только как органу, вступает в противоречие с той ролью, которую он может
или хочет исполнить как самостоятельный и целостный организм»10. В результате учение о социальной
дифференциации хотя и освобождало (в теоретическом смысле, разумеется) индивида от давления
гипостазированных квазиобъективных сил, но, освобождая, грозило его уничтожить — разорвать,
расколоть его сознание воздействием противоречивых норм и требований, предъявляемых индивиду
каждым из социальных кругов, в которые он включен. Чем дифференцированнее общество, тем богаче
индивидуальность, а чем богаче индивидуальность, тем больше опасность внутреннего раскола. И
средств спасения в рамках индивидуализма атомистического толка нет: нет объективного духа, нет
«монады» (души), способных служить спасительным якорем.
Эти противоречия мучали Зиммеля всю жизнь. Они воплотились в размышлениях о «конфликте и
трагедии культуры», где он вынужден был вернуться к понятию объективного духа, в учении об
«индивидуальном законе», где он сформулировал метафизическую «монадологию», воплотившую в
себе черты нового, «качественного» индивидуализма (в отличие от атомистического
«количественного»). Так что в идеях «раннего» Зиммеля оказались заложенными те проблемы и
противоречия, из анализа которых развернулись его позднейшие построения.
Главными произведениями «зрелого» Зиммеля (как ни условно это разделение творчества философа на
периоды, предполагающие «прогрессирующее» развитие) стали книги «Философия денег»11,
«Социология. Исследование форм обобществления»12, «Кант»13 и «Философская культура»14. Первые
две книги содержали основные идеи социологии Зиммеля, на чем мы здесь останавливаться не будем.
Из двух других книга о Канте имела достаточно академический характер (хотя цель ее была не
историко-философская, а «чисто философская»: Зиммель стремился «оценить кантовские проблемы и
решения с точки зрения того, что можно назвать жизненными вопросами философии»16), тогда как
«Философская культура» представляла собой достойный внимания образец реакции философа
==556
на самые актуальные проблемы современной жизни и культуры. Чтение очерков «Философской
культуры» позволяет увидеть, насколько чутко ощущал Зиммель пульс времени, насколько быстро он
умел философски откликнуться на новейшие веяния в общественной психологии и морали. А это было
нелегкой задачей — вспомним шпрангеровскую характеристику «разброда и шатаний» в культуре и
идеологии fin de siecle! В потоке новейших «вопросов» и «проблем» Зиммель чувствовал себя как рыба
в воде; и именно актуальность, злободневность его анализов, разрешающихся наглядными и, казалось
бы, самоочевидными выводами, основанными на диалектическом анализе тончайших противоречий
внутри разбираемого предмета, делали его любимцем образованной публики, желанным гостем в
кругах либеральной и художественной интеллигенции, молодежи, мучающейся «проклятыми
вопросами» времени.
Заключительная стадия творчества Зиммеля ознаменовала собой как бы новую ступень его
философского развития — разработку им основных идей философии жизни. Зиммель двинулся путем,
проложенным Карлом Марксом, Шопенгауэром, Ницше, Бергсоном, Дильтеем. Он пишет теперь о
потоке жизненной энергии, определяющей содержание свойственных той или иной эпохе формальных
структур мышления и социальной жизни, постоянно превосходящей, ломающей эти структуры и
требующей нового их категориального и социального оформления.
«Как только жизнь возвысилась над чисто животным состоянием до некоторой духовности, а дух, в
свою очередь, поднялся до состояния культуры, в ней обнаружился внутренний конфликт, нарастание и
разрешение которого есть путь обновления всей культуры», — писал Зиммель в одной из последних и
самых известных своих работ16.
Важно, что культура противопоставлялась здесь не только чисто животной витальности, голой
жизненной силе, но и духовности, воплощенной в человеческих эмоциональных движениях и
находящей наиболее полное выражение в процессах творчества. Творчество — эти не культура, а
жизнь. Жизнь иррациональна и самодостаточна, она объективна и в объективности своего
существования внеценностна. Факты жизни, такие, например, как труд, творчество, становятся
ценностями лишь тогда, когда они превосходят рамки своего природного в себе существования и,
будучи рассмотренными с точки зрения определенных идеалов, помещаются в культурный контекст.
Иными словами, дух, жизнь образуют культуру путем самореф
==557
лексии. Культура есть «утонченная, исполненная разума форма жизни, результат духовной и
практической работы», когда жизненные содержания оказываются рассмотренными в контексте, к
которому они «не принадлежат сами по себе, по своему собственному предметному значению»17.
Внутреннее содержание жизни, природы становится, таким образом, предпосылкой культуры. По
отношению к культуре ценности жизни являются «окультуренной» природой; они представляют собой
развитие той основы, которую мы именуем природой, мощь и идейное содержание которой они
превосходят, превращаясь в культуру.
Таковы основы зиммелевской философии культуры, зиждущиеся на представлениях, характерных для
философии жизни. По Зиммелю,
