где, как казалось большинству его

современников, есть только противоположность социальности, т.е. в споре, вражде, конкуренции. Дело

не в том, что борьба имеет общественное значение (каким-то образом функциональна в большом

социальном контексте, сказали бы мы на языке современной социологии). Дело в том, что она сама есть

обобществление86, причем необходимое, хотя и не могущее существовать безотносительно к другим

формам (как и

==591

последние не могут существовать без корреляции друг с другом, в том числе и с конфликтом): ни общее

поведение по отношению к «третьему», ни любовь, ни дружба, ни разделение труда, ни господство и

подчинение не исчерпывают собой социальности, но составляют ее во взаимосвязи. Антагонизм так или

иначе присутствует в социальных формах. Иногда, правда, он выступает и в чистом виде (когда борьба

мотивирована одной лишь жаждой борьбы), подобно тому как чистое общение мотивировано лишь

общительностью87. «Особенно интересен такой чистый случай борьбы, как спортивное состязание,

борьба-игра, когда «соединяются, чтобы бороться, и борются, соблюдая обоюдно признанное

господство норм и правил»88. Не столь чистой формой, но все-таки общением того же типа, является

правовой спор.

Особый тип конфликта — это конкуренция. «Для социологической сути конкуренции прежде всего

характерно, что борьба здесь неявная. Если противнику нанесен непосредственный ущерб или он

устранен с пути, то конкуренции тут уже больше нет… Поэтому в то время как во многих других видах

борьбы победа над противником не только непосредственно приносит награду, но и сама по себе уже

есть награда, в случае конкуренции выступают две других комбинации: где победа над конкурентом

есть по времени первая необходимость, там эта победа еще сама по себе ничего не значит, но цель всей

акции достигается лишь благодаря тому, что обнаруживается ценность, сама по себе совершенно

независимая от этой борьбы»89.

Исследования Зиммеля по проблемам борьбы, конфликта и конкуренции являются классическими для

целого научного направления, ориентированного в первую очередь на изучение противоречий и

конфликтов в современном обществе, т.е. социологии конфликта и конфликтологии.

Сюда же примыкают рассуждения Зиммеля о «негативных способах поведения». Здесь уже вопрос

состоит не в том, являются ли конфликты обобществлением и как они мотивируются, а в том, как

совместить их наличие, точнее, наличие несолидарного поведения, с тем (говоря современным

социологическим языком) «функциональным единством общества», которое было, в частности,

постулировано в третьем социологическом априори. Зиммель аргументирует это следующим образом:

«Чем более общей, значимой для большего круга является норма, тем меньше следование ей

характеризует индивида и существенно для него; в то время как нарушение может иметь особенно

сильные и серьезные последствия. Теоретическое

==592

согласие, без которого вообще не было бы никакого человеческого общества, покоится на небольшом

числе общепризнанных — хотя, конечно, абстрактно не сознаваемых — норм, которые мы называем

логическими»90. Однако «при массовых акциях мотивы индивидов часто столь различны, что единство

их возможно тем скорее, чем более негативно и даже деструктивно их содержание… Негативный

характер связи (des Bandes), которая смыкает в единство большой круг, выступает прежде всего в его

нормах»91. Итак, мы видим аргументацию, которая затем не раз воспроизводилась в функционалистских

сочинениях (например, у Р.Мертона) и является в своем роде классической.

Любое социальное взаимодействие локализовано в некотором пространстве. Это еще один важный

момент, влияющий на характер обобществления. Зиммель подходит к пространству прежде всего как

философ кантианского толка. Пространство, полагает он, — это «форма» совершения событий в мире,

равно как и время. Часто именно таким формальным условиям приписывают причиняющее действие,

когда, например, говорят о «власти времени» над людьми. Аналогичным образом обстоит дело и с

пространством. Зиммель показывает, что это неверно. Само пространство не есть действующий фактор.

Конечно, царства, империи не могут быть сколь угодно большими, а любое взаиморасположение людей

неизбежно обретает свою пространственную форму. Однако содержания, которые эту форму

наполняют, зависят от других содержаний, а вовсе не от пространства. «Не географический охват в

столько-то квадратных миль образует великое царство (Reich); это совершают те психологические

силы, которые из некоего срединного пункта политически удерживают вместе жителей такой

(географической) области»92. Но в некоторых случаях пространственная форма оказывается особенно

важна для рассмотрения социальных явлений.

Исследователь придает такое значение пространству, если в конституировании «формы совершения

общества» пространственный аспект выступает как первостепенный. Один из примеров этого

прослеживается в так называемой исключительности пространства. Вполне сходные в прочих

отношениях вещи могут различаться именно потому, что занимают разные места в пространстве.

Причем одни социальные образования могут быть так крепко спаяны со своим пространством, что для

других места на том же пространстве уже не остается. Таково государство, исключающее на своей

территории другие государ

==593

ства. Иначе обстоит дело с городом, городской общиной. Влияние — экономическое, политическое или

духовное — распространяется за пределы города, на всю страну, где встречается с влияниями,

исходящими от других городов. Предполагается, что взаимовлияние происходит именно в государстве,

на исключительно ему принадлежащей территории. В то же время на территории, скажем,

средневекового города находятся, в сущности, несколько городских общин. В этой же связи Зиммель

указывает на принципиальное значение проведения границ в пространстве. Пространство, занимаемое

некоторой общественной группой, мы воспринимаем как единство, причем единство пространства

настолько же выражает единство группы, насколько и, напротив, единство группы оказывается

основанием единства пространства. В природе любое проведение границ условно, именно поэтому

такое значение имеют границы политические. «Граница — это не пространственный факт с

социологическим эффектом, но социологический факт, который пространственно оформляется»93.

Зиммель рассматривает и различие в пространственном оформлении фиксированных на определенных

территориях групп и перемещающихся сообществ. Он исследует значение пространственной дистанции

во взаимоотношениях людей (позже это станет одной из тем «социальной экологии», в частности у

Р.Парка).

Рассуждения о негативных социальных связях и пространстве позволяют нам перейти к весьма

характерным для Зиммеля рассуждениям, в которых так или иначе рассматривается «выгороженность»

социальной формы, отторженность от большого контекста обобществления. Внимание, которое уделяет

такого рода формам Зиммель, едва ли не уникально в социологической литературе.

Так, если исходить из того, что отношения между индивидами во взаимодействии не только

эмоциональны, но и являются отношениями знания друг о друге (в современной социологии их назвали

бы когнитивными), то соответственно негативным коррелятом к этому будет отношение незнания,

сокрытия информации (таков предмет исследования о тайне и тайном обществе). Может быть закрыта

не информация, но доступ к членству (закрытый клуб, орден и т.п.) — это «социальное ограничение»,

которому посвящено отдельное небольшое исследование94. Может быть некий статус, который

включает индивида в общество благодаря тому, что ставит как бы вне общества. Так обстоит дело,

например, с бедняком: предполагается, что следует поддерживать бедных, помогать им. Таким образом,

==594

бедняк противопоставляется всему остальному обществу. Но при этом остается его членом,

«органически включается во взаимосвязь целого, к исторической действительности общества, которое

живет в нем и через него, принадлежит — в качестве бедняка — такой же формально социологический

элемент, как и чиновник или налогоплательщик, преподаватель или посредник в каком-либо общении…

Так бедняк поставлен, правда, в известной степени, вне группы, но это «вне» — лишь особый способ

взаимодействия с ней, соединяющего бедняка с целым в этом самом широком смысле»96.

Зиммель уподобляет здесь бедняка чужаку. Но бедняк, так сказать, произведен самим обществом.

Чужак же — это странник, который приходит извне. Он, следовательно, именно пространственно

чужой, поскольку группа идентифицирует себя с определенным пространством, а пространство,

«почву» — с собою. Чужак, говорит Зиммель, — это не тот, кто приходит сегодня, чтобы уйти завтра.

Он приходит сегодня, чтобы остаться назавтра96. Но, оставаясь, он продолжает быть чужаком. Группа и

чужак разнородны, в целом же они образуют некое более широкое единство, в котором необходимо

принимать во внимание обе стороны. В истории чужак выступал как торговец, а торговец — как чужак.

Чужаку свойственна объективность, потому что он не запутан во внутригрупповых интересах. Но

потому он также и свободен, а значит, подозрителен. И часто он не только не может разделить с

группой ее симпатии и антипатии, и поэтому кажется тем, кто хочет разрушить существующий

порядок, но и действительно становится на сторону «прогресса» против господствующих обычаев и

традиций. Многие исследователи считают, что понятие «чужак» является центральным для всей

концепции Зиммеля — ведь социолог и есть тот «чужак-интеллектуал», кто глядит на социальную

жизнь объективно, как бы со стороны. Этот вывод позволяет завершить рассмотрение социологии

социальных форм.

Конечно, предмет отнюдь не исчерпан. Однако принципы рассуждений Зиммеля мы попытались

прояснить. Обратим внимание лишь на еще один важный момент. Вводя любое из определений

социального взаимодействия, Зиммель показывает, в первую очередь, какой набор альтернатив оно

открывает исследователю. Полноценное описание социальности возможно не как единая схема

(например, парсоновская «система координат»), но как набор высказываний «если… то», связанных

единством принадлежности к одной из обозначенных альтернатив (форм) и единством

взаимопринадлежности самих

==595

форм (некое число индивидов взаимодействует в каком-то месте, эмоционально или познавательно,

позитивно или негативно относясь друг к другу и т.д.). Постулируемая фрагментарность на ином уровне

рассмотрения обнаруживает себя как единство. Это весьма многообещающий подход, хотя Зиммелем не

рефлектированный, не развитый.

Зиммелевские формулировки — такая стадия построения науки, когда последующие возможные

дивергенции еще скрыты, сохраняется зыбкий баланс утверждений и контрутверждений, так что

каждый следующий шаг в любом направлении ведет к решительной односторонности. Для нас, вдоволь

насытившихся такой односторонностью, это не обязательно слабость — это еще и неодолимый соблазн.

То, что было изначальным, кажется теперь вожделенной целью теоретической работы.