освобождения и что это
в конце концов, несмотря на возможность все новых ошибок, должно удасться, так как в распоряжении
грешника бесконечное время, — этот мотив достойнее и глубже, чем очищение посредством извне
привнесенных страданий.
Если на вопрос о переходящем от тела к телу, как бы субстанциальном субъекте ответить в категориях
нашей сегодняшней понятийности было невозможно, то, быть может, именно соответственно ей можно
несколько смягчить немыслимость этого учения, заменяя субстанциальный способ представления
закономерно-функциональным. Значение индивидуальности можно мыслить как связанное вообще не с
отдельными, качественно определенными «чертами характера», а с особой формой, в которой элементы
души выступают в каждом отдельном случае: с тем, как один из них становится ведущим; с какой
быстротой меняется это для данного элемента; нивелированы ли по отношению к нему и друг к другу
другие элементы или и среди них наблюдается решительно действующая иерархия; определяется ли
развитие растущим единением или растущей дифференциацией, даже антагонизмом сущностных черт;
в каком ритме меняются концентрации и пустоты в последовательности содержания внутренней жизни;
в какой мере каждый элемент определен по своему значению как бы тенью своего окружения, и
бесчисленно многое другое Все это не может быть открыто в отдельном элементе или отдельной черте
индивида, и не pro rata*, ибо оно отражает только формальное отношение отдельных элементов друг к
другу, которое может быть показано на качественно и динамически различных комплексах содержаний
живых душ. Эти упомянутые отношения, конечно, не более чем необходимые и последующие
дробления единообразно действующего, создающего единое впечатление закона сущности, который
как нечто чисто функциональное, соотносяще
*
Пропорционально (лат.).
==111
еся стоит над всеми содержательными данностями сущности и придает их тотальности ни с чем не
сравнимый оттенок, — это можно уподобить тому, как говорят о стиле, подразумевая некую
ощущаемую общность человеческих действий, по своей конкретной определенности совершенно
несравнимых; или о «habitus»* растений, возникающем, несмотря на все отдельные формы и их
эвентуальное различие как общее впечатление, которое невозможно связать ни с чем единичным в них.
Следовательно, закон сущности — не абстрактность, выведенная из многих индивидов, он присущ
каждому индивиду как его собственность и характерное свойство. При всем том этот закон носит
характер вневременности, так же как закон природы, лишь со своеобразным дополнительным
определением, что он может быть законом или формой только одного индивидуального явления. Он
может как феномен повторяться и в других явлениях, не связанных во времени и пространстве с
упомянутым, но тогда это лишь внешняя случайность, не касающаяся существенности этого закона; по
своему внутреннему смыслу он связан с явлением, которое именно благодаря этому
индивидуализируется. Ибо именно отдельные, именуемые по своему содержанию элементы
индивидуальной души — интеллектуальность или ограниченность, заинтересованность или тупость,
доброта или злобность, религиозная или светская настроенность и т.д. — обладают общей природой,
именно они могут быть постигнуты как общие понятия, которые, будучи реализованы как относительно
равные, распределены в человечестве в бесконечно разнообразных комбинациях. Глубже в точку
единственности индивида ведет лишь характер функционального взаимоотношения отдельных
элементов; он и есть общее данного индивида, закон его сущности, который он — в отличие от
отдельных элементов — также не может разделять с другими, как не может иметь с ними общую жизнь.
И, быть может, вневременность этого закона, идеальная форма индивидуальной реальности, позволяет
— спекулятивно — такой поворот в понимании перевоплощения душ: отнюдь не эта реальность, а
только ее форма, закон сущности ее функционирования, ее внутренних связей переходит на другое в
содержательном отношений существо, существование которого, однако, непосредственно примыкает к
первому и может рассматриваться вместе с ним как один индивид, проходящий в этой жизни
бесконечную длину времени, так как каждый последующий,
*
Свойствах, облике (лат.).
==112
характеризованный той же формой функционирования и строго индивидуализированный в своей
единственности индивид есть продолжение предыдущего, в глубочайшем смысле «единый» с ним.
Продолжает жить после смерти тогда не душа в ее историко-реальной субстанциальности, а
безвременная форма сущности, которая предстает то в одном, то в другом комплексе действительности;
ее особое назначение состоит только в том, что эти комплексы образуют один, проходящий во времени
ряд, расчленяемый смертью отдельных реальностей на периоды, подобно тому как процесс нашего
мира в целом обладает индивидуальностью-(по своей обусловленности пространством, причинностью,
понятийным построением и т.д.), которая осуществляется только в одном прохождении времени одного
ряда. Пусть эта мысль не менее фантастична, чем другие модальности перевоплощения душ, но такая
непрерывность сменяющих друг друга индивидов, соединенных проходящим через них всех,
независимым от условий времени законом сущности, который один индивид передает другому,
представляется мне более глубокой и свободной от противоречий. Теперь через совершенно различные
тела проходит не одна и та же остающаяся неизменной «душа», а совокупности сущностей, каждая из
которых вводит все свои элементы во взаимодействия, демонстрирует общую, независимую от всех
условий времени форму именно этих взаимодействий, для себя ощутимый «habitus» своих витальных
функций; таким образом они образуют неограниченного во времени и несравненного в своей
единичности индивида, чьи отрезки жизни отмечены рождением и смертью отдельных индивидов с их
неограниченной ареной отклонений для содержаний жизни, способностей, качеств.
Здесь возникает значительно более реалистическая по своему характеру аналогия, которая, правда, не
лишает мысль о перевоплощении душ ее невероятности, но все-же несколько смягчает ее удивляющую
нас нелепость. Индивид, единство которого состоит в одинаковом законе сущности бесконечно
разнообразных, примыкающих друг к другу индивидов, находит свое подобие в жизненном процессе
каждого из них. Душа каждого человека проходит на своем пути от рождения до смерти через
неизмеримое число судеб, настроений, крайне противоположных эпох, которые с точки зрения их
содержаний представляют собой совершенно чуждые друг другу явления. И всетаки индивидуальность
субъекта создает из них единый образ: так же, как голос человека остается неизменным, какие бы
различные слова он ни произносил, и основная окраска, основной
==113
ритм, основное отношение всего пережитого им в этой жизни остается как бы априорным законом
формы его действий и страданий, который переживает окончание каждого отдельного содержания и в
качестве индивидуальности целого переходит на следующее.
Поэтому проходящая через многие тела и жизни душа не что иное, как Душа единой жизни «с большой
буквы»; перевоплощение душ — не что иное, как гротескное распространение, радикальное и
абсолютное становление известных опытов каждодневной, релятивистской жизни. Если мы уясним себе
различия, которые создаются в нас прохождением этой жизни между рождением и смертью, то
дистанция между ними покажется нам подчас не меньшей, чем та, которая существует между
некоторыми человеческими и животными существованиями. Каждой полной движения жизни подчас
свойственно чувство, что полюсы ее деятельности коснулись границ не только человеческого, но и
вообще мыслимого бытия, что она включает в себя не только противоречия — в противоречии стороны
еще коррелятивно связаны друг с другом, — а отдаленные, недоступные прикосновению безразличия,
которые в конечном итоге охватываются лишь чисто формальным единством жизни, быть может,
непосредственно не доступным постижению законом сущности, и тем фактом, что эти содержания
примыкают друг к другу в непрерывном течении, во временном постоянстве жизненного процесса.
Прежде всего это обнаруживается в отдельных отрезках типичного развития: лепечущий ребенок,
мужчина на вершине своей деятельности, дряхлый старик — как же можно видеть в этих явлениях
единство, если не исходить из того, что через них протекает один поток жизни, который, однако,
неспособен дать их содержаниям единство и сравнимость; если допустить, что переселение душ
существует как факт, то этот поток жизни без большого, во всяком случае без фундаментально иначе
направленного напряжения может вобрать в свою формальную непрерывность несколько более
отдаленные содержания одного человека и другого, даже человеческого и животного начала. Между
рождением и смертью мы бесчисленное число раз ощущаем себя «ставшим другим» — физически,
душевно, судьбоносно — и при этом чувствуем одну и ту же «душу», которая проходит через все это,
не меняя ничего в своей структуре как душа; иначе было бы непонятно, каким образом она назавтра
привносит в туже душевную жизнь нечто, прямо противоположное единичное. Нечто пребывает в нас
неизменным, когда мы являем себя мудрецами, затем глуп
==114
цами животными, затем святыми, блаженными, а затем отчаявшимися. (При этом пребывать — плохое,
застывшее выражение, принятое за неимением другого для обозначения поведения живого существа;
оно не исчерпывается нашей неизбежной понятийной альтернативой — пребывание и становление
другим, а есть некое единое третье по ту ее сторону, которое может быть только пережито, но не
определено.) Механически определенное образование становится иным, как только меняется одно из
его определений; ибо в нем нет реального внутреннего единства, которое связывало бы воедино эти
определения; даже если тогда, когда его определения более не вполне идентичны прежним, оно
определяется из понятийно-технических оснований как «одно», то в действительности оно уже не это
одно, а другое. Но с живым, в точном смысле слова с одушевленным существом дело обстоит иначе.
Мы представляем себе, что оно могло бы действовать, определяться иначе, даже быть иным, не теряя
своей идентичности, так как носителем всего этого является пребывающее, стоящее по ту сторону его
отдельных определений и действий Я. Поэтому только о человеке можно, вероятно, сказать, что он мог
бы быть иным, чем он есть, тогда как любое другое существо уже не было бы в этом случае «оно». В
этом пункте заключена, очевидно, связь мысли о свободе с мыслью о Я, благодаря ей становится
понятно, каким образом полярность и чуждость многообразных настроенностей и судеб, решений и
чувств суть расходящиеся колебания маятника, который висит на одной неподвижной точке.
Если обратиться от этой картины нашей действительности к перевоплощению душ, то она будет
выглядеть в нем только как в увеличительном стекле. Основной таинственный факт жизни, особенно
концентрированный в душе, — то, что существо всегда иное и все-таки остается одним, в учении о
воплощении душ лишь растягивается на большее расстояние отдельных моментов, или с точки зрения
учения о перевоплощении душ отдельная жизнь — лишь аббревиатура растягивающегося на
неизмеримые времена и формы существования души, подобно тому как индивидуальную жизнь можно
толковать как краткое изображение жизни рода или как один день с его множеством звучаний радости и
страдания, с его вибрациями между ощущениями силы и слабости, с наполненностью и пустотой часов,
сменой созидания и восприятия — как миниатюрное изображение всей жизни. Различные тела, через
которые проходит душа, суть только как бы материализации и фиксации различных состояний, которые
душа, просто как душа, создает и ощу
==115
щает в себе Судьба души между отдельным рождением и отдельной смертью и между первым
рождением и последней смертью, как описывает ее учение о перевоплощении душ, суть символы друг
друга — мотив релятивизма жизни и смерти, посредством которого в начале этой работы была
устранена абсолютность их противоположности, ведет этим толкованием мифа к свободно
конструированной вершине.
00.htm — glava05
Глава IV
К
огда мы определяем объект как «действительный», мы этим приписываем его содержанию
устойчивость, своего рода абсолютность, которая сама по себе противостоит всем другим способам
представления того же содержания, — фантастическому или чисто понятийному, устанавливающему
степень ценности или художественному, в качестве субъективных производных его действительности.
При пристальном рассмотрении, однако, особое преимущественное положение стоящего под
категорией действительности объекта означает только, что мы обычно воспринимаем его как
хронологически первый и вследствие практических соображений как наиболее важный и убедительный.
Мы должны сначала как бы пройти через вещи в форме действительности, взять у них содержание,
которое они в ней
