прочно связано с так-бытием другого, –
хотя эмпирически ни тело, ни душа не формируются по этому личностному закону, ибо на них мощно и
неравномерно воздействуют внеличностные силы. Он относится в известной степени к тем законам, о
которых Гёте говорит, что в явлении встречаются лишь исключения из них; сделать его отчетливо
ощутимым вне этих исключений, хотя и не формулируемым, важнейшая задача искусства
индивидуализирующего портрета. Этот закон во всяком случае столь же индивидуален, как человек
вообще, и с такой необходимостью соединяет данное тело с данной душой, будто эти внутренневнешние качества в их принадлежности друг другу исчисляемы по значимой для всех случаев формуле.
Понятие индивидуального закона нуждается в решительном установлении того, что вопрос о прежде
всего бросающемся в глаза смысле индивидуальности — бытие другим и особенным, качественная
несравнимость отдельного человека, — здесь не ставится. Речь идет не о единственности, а о
своеобразии, в форме которой проходит каждая органическая и особенно душевная жизнь, о росте из
собственного корня. Что с понятием индивида связано столько ошибочного и несостоятельного,
объясняется именно тем, что содержание этого понятия видят обычно только в специфическом
различии, которым индивид отличается от того общего, что он разделяет с другими индивидами.
Однако это не касается индивида в действительности его сущности; она составляет живое единство, в
которой сравни
==174
мые и несравнимые элементы полностью координированы, сплетаются и совместно действуют без
внутреннего различия в рангах. Индивид есть весь человек, а не то, что остается после того как его
лишили всего того, что имеют и другие Правда, в известном смысле качественную единичность
отрицать нельзя, и именно потому, что каждое отдельное долженствование представляет, как мы знаем,
всю личность, и вся ее жизнь, пусть в ней даже много общего с жизнью других, все-таки ощущает в
себе двойную несравнимость. Во-первых, в глубочайшем пласте своей личности, который каждый
недоказуемо, но неопровержимо ощущает как то, что он ни с кем не может делить и никому не может
сообщить, качественное одиночество личностной жизни, изолированность которой ощущается в
зависимости от степени самосознания И наряду с этой как бы точечной, удалившейся в неэкстенсивность жизни индивидуальностью мы чувствуем также индивидуальность всего нашего
существования в целом- даже если в ряде отдельных его отрезков индивиды совпадают — тотальность
жизненного процесса с действительно всеми внешними и внутренними определениями и событиями
никогда не повторяется. Области сравнимости, содержания которых доступны общим законам
действительности и требованиям, находятся в средних пластах личности; ее внутренне центральное и
феноменально-тотальное начало носит отпечаток несравнимого, лишь единожды существующего. Как
бы то ни было, названной здесь автономии долженствования это не касается, ибо неодинаковость с
другими так же не может ее обусловить, как не может — вопреки утверждению Канта — обусловить ее
одинаковость с другими. То и другое находится в одной плоскости, ибо долженствование,
возвышающееся над индивидуальной жизнью, — или, вернее, как эта жизнь — по своему внутреннему
смыслу находится по ту сторону всякого сравнения, независимо от того, к какому результату оно
приведет Качественная дифференциация этического поведения вообще совсем не настолько
противоположна принципу общего закона, как может показаться. Ведь можно мыслить такой общий
закон, соответственно которому каждый должен вести себя совершенно иным образом, чем другой.
(Такова направленность этики Шлейермахера и этики романтиков вообще.) Однако так как этим
предписывалось бы, хотя и in abstracto* определенное и извне приходящее содержание действования,
это был бы в принципе иной закон, не индивидуальный,
*
Абстрактно (лат.).
==175
который по отношению к содержаниям действий совершенно не предрешен и перед которым стояла бы
вся неизмеримость их тождественности и нетождественности. Разрез должен быть произведен иным
образом, не привычным: он должен проходить не между одинаковостью или общностью и
индивидуальностью в смысле бытия особенным, а между содержанием и индивидуальностью в смысле
жизни. Ибо вопрос состоит в том, должно ли определение нормы исходить из того, откуда приходит
действование, из жизни, или из того, куда действование направлено, из идеальной сферы вне жизни, из
содержания. И третье, об установлении которого здесь идет речь, состоит в следующем: определение,
исходящее из terminus a quo, из жизни, не заключает норму в естественно-реальную причинность, —
сама эта жизнь протекает не только как действительная, но и как идеальная, как долженствование, и не
нуждается в том, чтобы извлекать этическое требование из сферы вне себя (такой bhешней сферой по
отношению к тотальности жизни оказался и «разум»), а включает его в себя как собственный процесс
развития, безразличный по отношению к тому, который проходит как действительность.
Поэтому такой принцип имеет равную значимость как при одинаковости существ, как ее обусловливает
общий закон, так и при их неодинаковости, которая делала его совершенно неприменимым. Поэтому он
полностью исключает мотив, посредством которого индивид так часто пытается, основываясь на
материальном праве или неправе, уклониться от общего закона со следующими оговорками: он ведь не
такой, как другие, он не входит в рамки общей схемы, к его случаю неприменимо tо, что применимо для
всех остальных и т.д. Это больше не может иметь значение; если ты и другой, то это не изымает тебя в
большей степени, чем всех остальных из действия идеально предписанного долженствования, так как
оно следует из твоей собственной жизни, а не из содержания, которое обусловлено возможностью
обобщения, и может поэтому не распространяться на твой случай. Там, где индивидуальность и закон
противостоят друг другу, индивид всегда может сказать: закон мне не подходит, это не мой закон.
Однако исключает возможный здесь произвол именно индивидуальный закон; он полностью основан на
том, что индивидуальность совсем не есть субъективность или произвол: если действительность — одна
форма, в которой живет индивидуальность, — обладает объективностью, то другая форма,
долженствование, обладает ею в не меньшей степени.
==176
Рационалистическая этика могла бы еще попытаться представить оценку действия в качестве
индивидуальной таким образом, что для всей полноты частичных содержаний этого действия, для всех
определенностей, исходящих из его индивидуальной жизни, каждый раз находился бы особый общий
закон; из совместного действия или сведения этих законов воедино составилось бы тогда якобы
определенное установление норм. Именно категорический императив, уровень абстракции которого, по
крайней мере в принципе, возвышается над всеми отдельными априорными установлениями этоса,
вынужденный все-таки, если он хочет быть конкретным, делиться на отдельные максимы, как будто
может мыслиться охватывающим все элементы деяний, не оставляя вне себя ни один из них. Это было
бы точной аналогией теоретической науки, усматривающей в действительном объекте суммирование
или равнодействующую всех тех законов, которые значимы для каждого отдельного определения этого
объекта. Между тем указывалось, что таким образом невозможна всесторонняя детерминация даже
самого простого реального объекта, ибо каждый объект содержит столь необозримое число свойств и
отношений, что ни один составленный нами ряд понятий и законов не может исчерпать его; нам
надлежит удовлетвориться односторонними, частными, бесконечно многое не учитывающими
определениями вещей. Это прежде всего относится к попытке вывести нравственное требование к
моменту жизни во всех его сложностях из общих законов, применимых к каждому отдельному фактору
этого момента. Однако более существенно то, что эта познавательно-критическая мысль не проникает
еще достаточно глубоко. Количество определений реальности может быть действительно таково, что
попытка понятийно-закономерного установления ее полноты окажется несостоятельной; однако в
принципе числу факторов целостности могло бы соответствовать такое же число понятий и законов. Но
между характером действительности и характером наших понятий существует различие, вследствие
которого понятия никогда не могут достигнуть действительности. Определения реальной вещи
обладают непрерывностью, текучей постепенностью перехода друг в друга, которые делают их
совершенно недоступными нашим твердо установленным понятиям и их расширению в законы
природы. Искусственная попытка проложить мост между ними ведет не только к количественной
неполноте, но и к изменению характера и формы. Желая подчинить действительность понятиям, нам
придется (по не исследованному здесь праву) допус
==177
тить превращение скольжения и непрерываемых корреляций в вещах и между ними в резко отделенные
друг от друга множества, непрерывное сделать прерывным, повсюду остановить бесконечный поток
отношений к ближайшему и отдаленнейшему. И очевидно, что такое изменение в наибольшей степени
разъединяет факторы вещей, когда речь идет о подчинении понятиям и познании законов живого
существа. Ибо поскольку его представляют себе как субъект, который остается неизменным при всех
происходящих с ним изменениях, эти изменения обретают совершенно особую непрерывность, и
определения единого в этом смысле существа проявляют полноту и близость отношений, невозможных
в механизме. Это делает вычленение и фиксирование отдельных детерминант формы реального
органического существа и происходящих в нем процессов в высшей степени неадекватным.
Естествознание может брать на себя ответственность за это, исходя из того, что его цель и его
априорности направлены на самодостаточное царство понятий и законов, нуждающееся лишь в
символическом отношении к реальности. Но поскольку этика значительно ближе к жизни в ее
непосредственности, благодаря этой теоретической аналогии становится очевидным, насколько
сущностная форма «общего закона», постулирующего отдельное содержание, чужда сущностной форме
жизни, которой надлежит приблизить к нему свою действительность, насколько любое нагромождение
таких законов не может соответствовать движению и многообразию жизни — не вследствие
количественной недостаточности, а из-за отличия в принципиальной форме того и другого.
Следовательно, объективность прежнего типа и в таком виде не может удовлетворять требованиям,
возникающим при познании долженствования как категориально собственной, тотальной формы
душевной жизни вообще. Однако поскольку эта форма притязает на полную объективность, она
отвергает не только произвол и ненадежность, но и распространенный и догматически главный смысл
практического субъективизма — собственный эвдемонический интерес как последний telos*. Ибо на
субъекта определенная таким образом этическая жизнь вообще не оказывает влияния. Если с давних
пор утверждалось, что подобная жизнь не может вести к собственному счастью, то это правильно уже
потому, что счастье здесь всегда мыслится как цель действий, тогда как фундаментальное этическое
движение вообще определяется не целью, а растущей из собствен
*
Цель (греч.).
==178
ного корня жизнью (даже если ее содержания всегда предстают в форме цели). Если же это правильно
так же и потому, что счастье являет собой отражение действий в субъекте, тогда как этические действия
никогда не идут таким обходным путем, а следуют стремящемуся вперед направлению жизни, то в
исключении эвдемонистического мотива следует видеть лишь часть значительно более
принципиального определения. Исходя из этого определения, было бы неверно формулировать
вырастающее из самой жизни, идеально возвышающееся над ее действительностью, но происходящее
из нее самой требование, которое знает себя как противоположность «общей» легитимации его
отдельного, рассмотренного для себя содержания, — неверно было бы определять это требование как
«совершенствование собственной личности». Ибо хотя это несомненно является объективной
ценностью, и она была бы не только отдельным содержанием долженствования, рядом с которым,
именно потому, что оно отдельное, априорное данное, на той же ступени права стоят и другие, но в
этом заключалась бы та наивная недифференцированность, которую мы порицали выше, — что
исходящее из индивидуальной жизни образование идеала должно своим содержанием возвращаться к
ней. Оно может, не отрицая свой источник и побуждаемое им, входить в социальные, альтруистические,
духовные, художественные образования и видеть в них свою конечную цель; жизнь во многих случаях
завершает свой исконно собственный идеал, питаемый только ее индивидуальным корнем, отдаляясь от
самой себя, отказываясь от самой себя. Если обязательно хотеть называть это совершенствованием
собственной личности, то это может быть только названием, а не этически решающей конечной целью,
