нет и следа целесообразности. Модным подчас становится столь уродливое и

отвратительное, будто мода хочет проявить свою власть именно в том, что мы готовы принять по ее

воле самое несуразное; именно случайность, с которой она предписывает то целесообразное, то

бессмысленное, то безразличное, свидетельствует о ее индифферентости к объективным нормам жизни

и указывает на другую ее мотивацию, а именно на типично социальную как единственно остающуюся

вероятной. Эта абстрактность моды, основанная на ее сущности и придающая модному в качестве

известной «отчуж

==269

денности от реальности» известный эстетический оттенок часто в совершенно неэстетических областях,

присутствует и в истории. Нам известно, как в далекие времена каприз или особая потребность

отдельных лиц создавали моду — средневековая обувь с длинным, узким носком возникла вследствие

желания знатного господина ввести форму обуви, скрывающую нарост на его ноге, юбки на обручах —

по желанию задающей тон дамы скрыть свою беременность и т.д. В противоположность такому

происхождению моды по чисто личным мотивам, мода в настоящем все больше связывается с

объективным характером трудовой деятельности в сфере хозяйства. Не только где-нибудь возникает

предмет, который затем становится модой, но предметы специально создаются для того, чтобы стать

модой. В определенные периоды новая мода требуется a priori*, и тогда находятся изобретатели и

предприятия, занятые исключительно в этой сфере. Связь между абстрактностью вообще и объективной

общественной организацией проявляется в безразличии моды как формы к каждому значению ее

особых содержаний — и в ее все более решительном переходе к социально продуктивным

хозяйственным образованиям. Тот факт, что сверхиндивидуальность ее внутренней сущности

охватывает и ее содержание, находит свое выражение в том, что деятельность в области моды является

оплачиваемой профессией, занимающей на больших предприятиях «положение», которое настолько

дифференцировалось от личности, как дифференцируется объективная должность от занимающего ее

субъекта. Мода может, конечно, иногда получать объективно обоснованные содержания, однако

оказывать действие как мода она может лишь тогда, когда ее независимость от всякой другой

мотивации становится позитивно ощущаемой, подобно тому как наши соответствующие долгу действия

лишь тогда становятся вполне нравственными, когда нас обязывают к этому не их внешнее содержание

и цель, а только тот факт, что это долг. Поэтому господство моды особенно невыносимо в тех областях,

где значимость должны иметь лишь объективные решения; правда, религия, научные интересы, даже

социализм и индивидуализм были вопросом моды, но мотивы, по которым эти содержания жизни

следовало принимать, находятся в абсолютной противоположности к полной необъективности в

развитии моды, а также к той эстетической привлекательности, которую придает моде дистанция от

содержательных значений

*

Априорно, изначально (лат.)

==270

вещей и которая в качестве момента подобных решений в последней инстанции совершенно

неприемлема и придает вещам оттенок фривольности.

Общественные формы, одежда, эстетические суждения, весь стиль человека находятся в постоянном

изменении под действием моды, но мода, т.е. новая мода, находит себе применение лишь в высших

сословиях. Как только ее начинают перенимать низшие сословия, тем самым переходя поставленную

высшими сословиями границу, прорывают единство их символизированной таким образом

сопричастности друг другу, высшие сословия сразу же отказываются от данной моды и принимают

новую, которая позволяет им вновь дифференцироваться от широких масс, и игра начинается вновь.

Ведь низшие сословия взирают и стремятся вверх, и это удается им более всего в тех областях, где

господствует мода, ибо они наиболее доступны внешнему подражанию. Этот же процесс идет между

различными слоями высших сословий. Часто можно заметить, — чем ближе различные круги подходят

друг к другу, тем безумнее становится внизу стремление к подражанию, а наверху бегство к новому;

всепроникающее денежное хозяйство заметно ускоряет этот процесс и делает его зримым, ибо

предметы моды, как внешняя сторона жизни, в первую очередь доступны при наличии денег, поэтому в

обладании ими легче установить равенство с высшим слоем, чем в других областях, требующих

индивидуального, не покупаемого за деньги подтверждения.

В какой степени этот момент различения — наряду с моментом подражания — составляет сущность

моды, показывают ее проявления там, где в общественной структуре отсутствуют находящиеся друг над

другом слои; тогда процесс, связанный с модой, охватывает близко друг от друга расположенные слои.

О нескольких примитивных народах сообщают, что близко расположенные и живущие в совершенно

одинаковых условиях группы часто следуют совершенно различным модам, посредством которых

каждая группа выражает свое единение внутри и дифференциацию вовне. Вместе с тем мода охотно

привозится извне, и внутри данного круга ее ценят особенно высоко, если она возникла не в нем; уже

пророк Софония неодобрительно говорит о знатных, носящих одежду иноплеменников. В самом деле,

создается впечатление, что экзотическое происхождение моды особенно способствует сплочению круга,

где она принята; именно то, что она приходит извне, создает ту особую и значимую форму

социализации, которая устанавли

==271

вается посредством общего отношения к находящемуся вовне пункту. Иногда кажется, что социальные

элементы, подобно осям глаз, лучше всего сходятся в точке, не слишком близко расположенной. Так,

роль денег, следовательно, предмета наибольшего общего интереса, у примитивных народов часто

играют завезенные извне предметы; в ряде областей (на Соломоновых островах, в Ибо на Нигере)

развилась своего рода промышленность по изготовлению из раковин или других предметов денежных

знаков, которые затем курсируют не в месте их изготовления, а в соседних областях, куда их

экспортируют — совершенно так же, как в Париже часто создаются вещи с тем, чтобы они стали модой

где-нибудь в другом месте. В самом Париже мода отличается наибольшей напряженностью и

примирением ее дуалистических элементов; индивидуализм, внимание к тому, что к лицу, играет там

значительно большую роль, чем в Германии; однако при этом известные широкие рамки общего стиля

актуальной моды строго сохраняются, вследствие чего отдельное явление никогда не выпадает из

общего, а может только подниматься над ним.

Там, где одна из обеих социальных тенденций, необходимых для установления моды, — а именно,

потребности в единении, с одной стороны, и в обособлении — с другой, отсутствует, мода не будет

установлена, ее царство кончится. Поэтому в низших сословиях мода редко бывает разнообразной или

специфичной, поэтому моды у примитивных народов значительно стабильнее наших. Опасность

смешения и стирания различий, которая заставляет классы культурных народов прибегать к

дифференцированию в одежде, поведении, вкусах и т.д., часто отсутствует в примитивных социальных

структурах, которые, с одной стороны, более близки коммунизму, с другой — более твердо и

решительно держатся за существующие различия. Именно посредством дифференциаций держатся

вместе части группы, заинтересованные в обособлении: походка, темп, ритм жестов несомненно в

значительной степени определяются одеждой, одинаково одетые люди ведут себя сравнительно

одинаково. В этом есть еще один момент. Человек, который может и хочет следовать моде, часто

надевает новую одежду. Новая же одежда больше определяет нашу манеру поведения, чем старая,

которая в конце концов меняется в сторону наших индивидуальных жестов, следует каждому из них и

часто передает мельчайшие особенности наших иннерваций. То, что мы в старой одежде чувствуем себя

«уютнее», чем в новой, означает только, что новая одежда заставляет нас принять закон ее

==272

формы, который при длительной носке постепенно переходит в закон наших движений. Поэтому новая

одежда придает известную надиндивидуальную равномерность в поведении; прерогатива, которой

одежда в зависимости от того, насколько она нова, обладает над тем, кто ее носит, ведет к тому, что

люди, строго следующие моде, иногда кажутся относительно стандартными. Для жизни Нового

времени с ее индивидуалистическим расщеплением этот унифицирующий момент моды особенно

значителен. У примитивных народов мода менее многообразна, т.е. более стабильна, также и потому,

что их потребность в новых впечатлениях и формах жизни, оставляя полностью в стороне социальное

воздействие этой потребности, значительно меньше. Изменение моды свидетельствует о некоторой

утрате нервами остроты раздражаемости; чем более нервна эпоха, тем быстрее меняются ее моды, ибо

потребность в изменении раздражения — один из существенных компонентов моды, тесно связанный с

возбуждением нервной энергии. Уже это служит причиной того, что мода устанавливается в высших

сословиях. Что касается социальной обусловленности моды, то в качестве примера ее цели соединения

и обособления могут служить два живущих по соседству примитивных народа. Кафры обладают очень

расчлененной социальной иерархией, и у них мода, хотя одежда и украшения регулируются и

ограничиваются законами, достаточно быстро меняется; напротив, у бушменов, у которых вообще еще

нет классов, мода вообще отсутствует, т.е. отсутствует интерес к изменению одежды и украшений.

Именно эти отрицательные причины иногда препятствовали в высоких культурах образованию моды, и

совершалось это вполне сознательно. Так, во Флоренции около 1390 г. в мужской одежде, по-видимому,

вообще отсутствовала мода, так как каждый старался одеваться особым образом. Здесь, следовательно,

отсутствует один момент, потребность в соединении, без которого моды быть не может. С другой

стороны, у венецианских нобилей, как сообщается, не было моды потому, что все они по

определенному закону должны были одеваться в черное, чтобы их незначительное число не было

замечено массами. Здесь, таким образом, моды не было потому, что отсутствовал ее другой

конститутивный момент, — высший слой намеренно избегал отличия от низших слоев. Кроме этого

направленного вовне негативного момента, одинаковость в одежде — чем, очевидно, можно было

символизировать внутреннюю демократию этой аристократической корпорации: внутри нее также не

должна возникать мода, которая могла бы служить кор

==273

релятом для образования среди нобилей в какой-то степени различных слоев. Траур, особенно у

женщин, также относится к тем явлениям в моде, которые имеют негативное значение. Изоляция или

отличие и соединение или равенство, правда, имеют место и здесь. Символика черной одежды как бы

выделяет скорбящих из числа пестрой массы других людей, будто они вследствие своей связи с

умершим принадлежат в известной мере царству ушедших из жизни. Поскольку это по своей идее для

всех скорбящих одинаково, они в таком отъединении от мира как бы полностью живых образуют

идеальное сообщество. Однако поскольку это объединение по своей природе не социально — это

только равенство, а не единство — то здесь также отсутствует возможность моды. Социальный характер

моды подчеркивает то обстоятельство, что даже там, где в одежде выражены ее моменты обособления и

соединения, отсутствие социального намерения в этом акте ведет к ее полной противоположности, а

именно, к принципиальной неизменности траурного одеяния.

Сущность моды состоит в том, что ей следует всегда лишь часть группы, группа же в целом находится

только на пути к ней. Как только мода полностью принята, т.е. как только то, что первоначально делали

только некоторые, теперь действительно совершается всеми без исключения, что и произошло с

некоторыми элементами одежды и форм общения, это больше не называют модой. Каждое дальнейшее

распространение моды ведет к ее концу, так как уничтожает различение. Тем самым она относится к

явлениям того типа, стремление которых направлено на все большее распространение, все большую

реализацию, — но достижение этой абсолютной цели привело бы их к внутреннему противоречию и

уничтожению. Так, цель нравственных стремлений состоит в святости и несовратимости, тогда как

подлинная заслуга нравственности состоит, вероятно, только в усилиях для достижения этой цели и в

борьбе со все еще ощущаемым соблазном; так, труд часто рассматривается лишь как средство

достигнуть наслаждения длительным покоем и отдыхом, однако при полном достижении этого пустота

и однообразие жизни уничтожают весь смысл движения к этой цели; по поводу социализирующих

тенденций общественного устройства часто говорят: они обладают ценностью, пока они

распространяются в индивидуалистическом по своему характеру обществе, но при полном проведении

требований социализма привели бы