«обычаем», «что

подобает», к общепринятой и оправдываемой форме

==279

существования. Ибо слабый человек избегает индивидуализации, необходимости опираться в

практической жизни на самого себя, ответственности и необходимости защищаться только

собственными силами. Такому человеку защиту дает только типическая форма жизни, которая

сильному человеку препятствует использовать свои превосходящие других силы. Однако на почве

твердого следования обычаю среднего, общего уровня женщины стремятся к достижимой и при такой

установке относительной индивидуализации и к отличию. Именно эту комбинацию и предоставляет им

мода — с одной стороны, область всеобщего подражания, возможность плыть в широком социальном

фарватере, освобождение индивида от ответственности за его вкус и действия, с другой — отличие,

подчеркивание своей значимости особой индивидуальностью наряда.

Создается впечатление, будто для каждого класса, вероятно, и для каждого индивида, существует

определенное количественное отношение между влечением к индивидуализации и влечением

раствориться в коллективности, так что если в определенной сфере жизни проявление одного из этих

влечений встречает препятствие, индивид ищет другую область, в которой он осуществит требуемую

ему меру. Исторические данные также свидетельствуют о том, что мода служит как бы вентилем,

позволяющим женщинам удовлетворить их потребность в известном отличии и возвышении в тех

случаях, когда в других областях им в этом отказано. В XIV и XV вв. в Германии наблюдалось

чрезвычайно сильное развитие индивидуальности. Свобода личности в значительной степени ломала

коллективистские порядки средних веков. Однако в этом развитии индивидуальности женщины еще не

принимали участия, им еще возбранялись свобода передвижения и развития. Женщины возмещали это

самыми экстравагантными и гипертрофированными модами. Напротив, в Италии в ту же эпоху

женщинам предоставлялась свобода для индивидуального развития. В эпоху Возрождения они

обладали такими возможностями образования, деятельности, дифференциации, которых не имели

впоследствии едва ли не на протяжении столетий; воспитание и свобода передвижения, особенно в

высших сословиях, были почти одинаковы для обоих полов; И у нас нет никаких сведений об

экстравагантных женских модах в Италии этого времени. Потребность утвердить свою

индивидуальность и обрести исключительность отсутствует, ибо проявляющееся в этом влечение

получило достаточное удовлетворение в других областях. В целом же в истории женщин, в их

внутренней и внешней, индивидуальной и общей жизни, проявляется такое единообразие, нивелировка,

рав

==280

номерность, что им, по крайней мере, в области моды, в области изменений как таковой необходима

более живая деятельность, чтобы придать своей жизни — как для собственного чувства, так и для

других — известное очарование. Как между индивидуализацией и коллективизацией, так и между

равномерностью и сменой содержаний жизни существует определенное отношение потребностей,

которое переходит из одной области в другую и пытается уравновесить то, в чем было отказано в одной

из них, удовлетворением в другой. В целом можно сказать, что женщина по сравнению с мужчиной

отличается большей верностью; именно эта верность, которая выражает равномерность и единообразие

душевной жизни, требует для равновесия жизненных тенденций более живого изменения в

находящихся в стороне областях. Напротив, мужчина, который по своей природе не обладает такой

верностью и, вступив в определенное состояние, обычно не стремится с такой обязательностью и

концентрацией всех жизненных интересов сохранить именно это состояние, менее нуждается в формах

внешнего разнообразия. Отказ от изменений во внешних сферах, равнодушие к требованиям моды во

внешнем облике характерны для мужчины — и не потому, что он более единое, а, напротив, потому,

что он в сущности более многообразное существо и поэтому скорее может обходиться без внешнего

разнообразия. Эмансипированная женщина наших дней, которая стремится уподобиться мужской

сущности, ее дифференцированности, индивидуализации, динамичности, подчеркивает свое

равнодушие к моде. Мода представляла собой для женщин в известном смысле также компенсацию их

профессионального положения. Мужчина, вступивший в круг определенной профессии, оказывается

тем самым в сфере относительного нивелирования, внутри этого сословия он равен многим другим, он в

значительной степени лишь экземпляр для понятия этого сословия или этой профессии. С другой

стороны, как бы в компенсацию за это он пользуется всем значением и всей фактической и социальной

силой данного сословия, к его индивидуальной значимости добавляется его принадлежность к этому

сословию, которая часто может скрывать ущербность и недостаточность личного существования.

Именно это совершает по отношению к совершенно иным содержаниям мода, она также восполняет

незначительность личности, ее неспособность самой своими силами индивидуализировать свое

существование, принадлежностью к характеризованному именно модой, поднятому из общей массы,

так или иначе связанному в общественном сознании кругу. Правда, и здесь также личность как таковая

подводится под общую

==281

схему, однако эта схема обладает в социальном аспекте индивидуальной окраской и заменяет таким

образом социальным окольным путем именно то, чего не могла достичь личность на чисто

индивидуальном пути. То обстоятельство, что колею для новой моды пролагает во многих случаях

полусвет, объясняется его лишенной корней своеобразной формой жизни. Существование пария, к

которому его вынуждает общество, возбуждает в нем явную или латентную ненависть против всего

легализованного, прочно существующего, ненависть, которая находит свое еще относительно

безобидное выражение в требовании все новых форм явлений, в постоянном стремлении к новой,

дотоле неслыханной моде; в бесцеремонности, с которой жадно принимается именно мода,

противоположная существующей, заключается эстетическая форма влечения к разрушению,

свойственная, по-видимому, всем существованиям пария, если они внутренне еще не полностью

порабощены.

Если мы теперь попытаемся проследить окрашенные всем этим последние и тонкие движения души, то

обнаружим и в них антагонистическую игру витальных принципов, направленную на то, чтобы

восстанавливать ее все время нарушаемое равновесие посредством все новых пропорций. Правда,

существенным признаком моды является, что она стрижет все индивидуальности под одну гребенку, но

всегда так, что она не охватывает всего человека, и всегда остается для него чем-то внешним, даже в

областях вне моды одежды; ведь форма изменяемости, в которой она ему себя предлагает, является при

всех обстоятельствах противоположностью устойчивости чувства Я; более того, именно в этой

противоположности оно должно осознавать свое относительное постоянство; более того, только на

фоне этого постоянства изменяемость содержаний и может вообще проявлять себя как изменяемость и

обнаруживать свою привлекательность. Но именно поэтому она всегда остается, как было сказано, на

периферии личности, которая ощущает или во всяком случае может ощущать себя по отношению к ней

в случае необходимости как piece de resistance*. Этим значением моды пользуются именно тонкие и

своеобразные люди как своего рода маской. Слепое повиновение общим нормам во всем внешнем

сознательно служит им желанным средством сохранить свои чувства и свой вкус настолько полно лишь

для самих себя, что не хотят сделать их открытыми и доступными другим. Поэтому некоторые люди

прибегают к нивелирующей

*

Самое существенное (фр.)

==282

маскировке, которую представляет мода, из боязливого опасения выдать особенностью своего внешнего

вида особенность своей глубочайшей внутренней сущности. Этим достигается торжество души над

данностью существования, которое, по крайней мере по форме, относится к самым высоким и тонким

проявлениям такого рода, оно заключается в том, что враг превращается в слугу; что добровольно

прибегают именно к грозившему личности насильственным ее подавлением; нивелирующее подавление

таким образом передвигается на слои внешней жизни, чтобы они предоставили покров и защиту

внутренней жизни, становящейся тем самым свободной в своих проявлениях. Борьба между

социальным и индивидуальным теряет здесь свою остроту, ибо слои того и другого обособляются. Это

объясняет тривиальность высказываний и разговоров, за которыми очень тонко чувствующие и

застенчивые люди хотят скрыть свои индивидуальные переживания.

Всякая застенчивость основана на желании человека выделиться. Она возникает, когда подчеркивается

Я, возникает направленность сознания какого-либо круга на личность, которая одновременно

ощущается как несоответствующая ему; поэтому скромные и слабые люди особенно склонны к

застенчивости; как только они оказываются центром всеобщего внимания, внезапно обретают

значимость, они начинают ощущать мучительное колебание между акцентированием чувства Я и его

отступлением на задний план. (В чисто внутренней застенчивости, которая никогда не получает

социального выражения или вообще стоит по ту сторону социологического аспекта этого чувства,

проявляется, что легко может быть обнаружено в мотивировке и символизации, формально та же

основная структура.) Поскольку это отличие от общества в качестве источника чувства стыдливости

совершенно не зависит от особенности содержания, которое его вызывает, люди часто стыдятся именно

самого лучшего и благородного. Если в «обществе» в тесном смысле слова банальность определяет

хороший тон, то представляется бестактным, когда кто-то выступает с индивидуальным своеобразным

изречением, которое не все способны высказать не только из взаимного внимания друг к другу, но и из

страха перед чувством стыда за свою попытку выделиться из одинакового для всех, всем одинаково

доступного тона и поведения. Мода же вследствие ее своеобразной внутренней структуры дозволяет

отличие, всегда воспринимаемое как соответствующее. Сколь ни экстравагантными являются

поведение или высказывание, они защищены, если они являются мод

==283

ными, от тех мучительных переживаний, которые индивид обычно испытывает, становясь предметом

внимания других. Для всех массовых действий характерна утрата чувства стыда. В качестве элемента

массы индивид совершает многое из того, чему бы он решительно воспротивился, если бы ему

предложили сделать что-либо подобное, когда он один. Одно из поразительных социальнопсихологических явлений, в котором находит свое выражение этот характер массового действия,

заключается в том, что некоторые моды требуют бесстыдства, от которого индивид возмущенно

отказался бы, если бы ему подобное предложили, но ч качестве закона моды беспрекословно принимает

такое требование. Чувство стыда в моде, поскольку она массовое действие, так же полностью

отсутствует, как чувство ответственности у участников массового преступления, от которого каждый в

отдельности из них в ужасе бы отказался. Как только индивидуальное выступает сильнее

общественного, требуемого модой, чувство стыда сразу же ощущается; так многие женщины

постеснялись бы появиться у себя дома перед одним мужчиной столь декольтированными, какими они

бывают в обществе, где того требует мода, перед тридцатью или сотней.

Мода — также одна из тех форм, посредством которых люди, жертвующие внешней стороной,

подчиняясь рабству общего, хотят тем полнее спасти внутреннюю свободу. Свобода и связанность

относится к тем противоположным парам, чья постоянно возобновляемая борьба, движение в ту и

другую сторону в самых различных сферах жизни допускают значительно большую привлекательность,

широту и развитие, чем могло бы дать их обретенное тем или иным способом длительное и неизменное

равновесие. Подобно тому как, по Шопенгауэру, каждому человеку отведена известная мера радости и

страдания, которая не должна оставаться пустой, но и не становится переполненной, и во всех

перипетиях и сложностях жизни только меняет свою форму, можно, выражая это значительно менее

мистически, заметить, что во все времена каждому классу, каждому индивиду дана либо действительно

постоянная пропорция связанности и свободы, либо стремление к таковой, нам же предоставляется

только возможность менять области, на которые они распределяются. Задача высокой жизни состоит в

совершении этого распределения таким образом, чтобы остальные содержания ценностей

существования обрели возможность наиболее благоприятного развития. Одно и то же количество

связанности и свободы может в одном случае способствовать росту нравственных, интеллектуальных и

эстетических ценностей, а

==284

в другом при неизменном количестве, будучи лишь распределены по другим сферам, привести к

противоположному результату. В целом можно сказать, что наилучший результат для общего блага

жизни будет получен в том случае, если неизбежная связанность будет все больше отодвигаться на

периферию жизни, на ее внешнюю сторону. Быть может, самым ярким примером действительно

высокой жизни служит Гёте в свои поздние годы, когда он своей снисходительностью ко всему

внешнему, строгим соблюдением формы, готовностью следовать условностям общества, достиг

максимума внутренней свободы, полной незатронутости жизненных центров неизбежным количеством

связанности. В таком понимании мода, поскольку она, подобно праву, касается лишь внешней