стороны

жизни, лишь тех ее сторон, которые обращены к обществу, есть социальная форма удивительной

целесообразности. Она дает человеку схему, которая позволяет ему недвусмысленно обосновывать

свою связь со всеобщим, свое следование нормам, которые даны его временем, сословием, его узким

кругом, и это позволяет ему все больше концентрировать свободу, которую вообще предоставляет

жизнь, в глубине своей сущности.

В душе отдельного человека эти отношения между стремлением к равенству в объединении и к

индивидуальному отличию в известной мере повторяются, антагонизм создаваемых модой тенденций

переходит в совершенно такой же форме на внутренние переживания некоторых индивидов, ничего

общего не имеющих с социальной связанностью. В явлении, которое я здесь имею в виду, проявляется

неоднократно подчеркиваемый параллелизм между взаимоотношениями индивидов и их повторением

между элементами индивидуальной души. С большей или меньшей преднамеренностью индивид

создает свою манеру поведения, стиль, который ритмом своего возникновения, утверждения и

исчезновения характеризуется как мода. Молодые люди, в частности, проявляют иногда неожиданные

странности в манере себя вести, у них возникает неожиданный, объективно необоснованный интерес,

который начинает господствовать над всей сферой их сознания, а затем столь же иррационально

исчезает. Это можно определить как личную моду, являющуюся пограничным случаем социальной

моды. Она, с одной стороны, основывается на индивидуальной потребности в различии и

свидетельствует тем самым о том же влечении, которое присуще моде социальной. Потребность же в

подражании, однородности, растворении единичного во всеобщем внутренне удовлетворяется в данном

случае посредством концентрации собственного сознания на одной форме или одном содер

==285

жании, посредством единообразной окраски, которую благодаря этому получает собственная сущность,

посредством подражания самому себе, заменяющего здесь подражание другим. В некоторых узких

кругах осуществляется своего рода промежуточная стадия между индивидуальной модой и модой

социальной. Банальные люди часто перенимают какое-либо выражение — причем обычно многие

члены одного круга одно и то же, — которое они при каждом удобном случае применяют к

подходящему и неподходящему для этого объекту. Это, с одной стороны, мода группы, но с другой — и

индивидуальная мода, ибо смысл состоит именно в том, что отдельный человек подчиняет всю

совокупность представлений своего круга этой формуле. Тем самым совершается грубое насилие по

отношению к индивидуальности вещей, все нюансы стираются своеобразным превосходством этой

одной категории определения; так происходит, например, когда по поводу всех нравящихся вещей

говорят — это «шик» или «ловко», тогда как эти вещи ничего общего не имеют с областями, к которым

относятся применяемые выражения. Таким образом внутренний мир индивида подчиняется моде и

повторяет форму подчиненной моде группы. Причем происходит это также при фактической

бессмысленности подобных индивидуальных мод, в которых проявляется власть формального

унифицирующего момента над объективно разумным, — именно так, как для многих людей и кругов

требуется только, чтобы они вообще подчинялись единому господству, а вопрос, насколько

квалифицированно или ценно такое господство, играет для них второстепенную роль. Нельзя отрицать,

что, насильственно подчиняя вещи посредством таких модных обозначений, подводя их под избранную

для них категорию, индивид осуществляет власть над ними, обретает индивидуальное чувство силы,

подчеркивает свое Я по отношению к ним.

Явление, которое здесь выступает как карикатура, в меньшей мере заметно в отношении человека к

объектам вообще. Лишь люди очень высокого уровня видят глубину и силу своего Я именно в том, что

уважают индивидуальность вещей. Из враждебности, которую душа ощущает к превосходящей силе,

автономности, безразличию космоса, проистекают, наряду с самым возвышенным и ценным

использованием человечеством своей силы, и попытки как бы внешнего насилия над вещами; Я

противостоит им, не вбирая в себя и формируя их силы, не признавая вначале их индивидуальность,

чтобы затем заставить их служить себе, а внешне подчиняя их какой-либо субъективной схеме,

вследствие чего Я в конечном счете обретает господство не над вещами, а лишь над собственным

фантастически искаженным их образом. Но чув

==286

ство власти, возникающее таким образом, очень быстро проявляет свою необоснованность, свою

иллюзорность в той быстроте, с которой подобные модные выражения исчезают.

Мы видим, что в моде своеобразно соединяются различные измерения жизни, что мода является

сложным образованием, в котором присутствуют все основные, противоположные друг другу

направленности души. Из этого становится понятным, что общий ритм, в котором живут индивиды и

группы, определяет и их отношение к моде, что различные слои группы, независимо от различного

содержания их жизни и внешних возможностей, уже оттого будут по-разному относиться к моде, что

содержание их жизни развивается в консервативной или быстро меняющейся форме. С одной стороны,

массы низших слоев труднее приходят в движение и медленнее развиваются. С другой стороны, именно

высшие сословия, как известно, консервативны, даже часто архаичны; часто они боятся всякого

движения и изменения, и не потому, что их содержания им антипатичны или вредны, а потому, что это

вообще есть изменение, что каждая модификация целого, которое дает им в его данном устройстве

преимущественное положение, для них подозрительна и опасна; изменение не может дать им

увеличения власти, они могут опасаться каждого изменения, но не могут связывать с ним какие-либо

надежды. Подлинное изменение исторической жизни связано поэтому со средним сословием, и

социальное и культурное движение стало идти в совсем ином темпе с той поры как его возглавило tiers

etat*. С этого времени и мода, форма изменения и противоположности жизни, стала быстрее

распространяться и меняться; но частое изменение моды ведет к невероятному порабощению индивида

и тем самым является одним из дополнений к увеличившейся общественной и политической свободе.

Именно для той формы жизни, для содержаний которой момент достигнутой высоты есть одновременно

и момент падения, соответственным является сословие, значительно более изменчивое и неспокойное

по ритму своей сущности, чем низшие сословия с их глухим неосознанным консерватизмом и высшие

слои, сознательно его желающие. Классы и индивиды, стремящиеся к постоянному изменению, так как

только быстрота их развития дает им преимущество перед другими, находят в моде темп собственных

душевных движений. В этой связи достаточно указать на сочетание бесчисленных исторических и

социальнопсихологических моментов, посредством которых большие города в отличие от всех

остальных видов среды становятся пита

*

Третье сословие (фр.)

==287

тельной почвой для моды; указать на неоправданное изменение в отношениях и впечатлениях, на

нивелирование и одновременное акцентирование индивидуальности, на сплоченность и вызванные

этим сдержанность и дистанцированность. Прежде всего быстрому изменению моды должен

содействовать экономический подъем низших слоев в том темпе, в котором он происходит в больших

городах, так как это изменение позволяет стоящим ниже подражать высшим слоям общества, и тем

самым характеризованный выше процесс, в котором высшие слои отказываются от принятой моды в тот

момент, когда она распространяется в низших, обретает неведомые ранее широту и живость. На

содержание моды это оказывает большое влияние. Прежде всего этот факт приводит к тому, что мода

не может быть связана с такими расходами и быть столь экстравагантной, как раньше, когда стоимость

первоначального приобретения или трудность преобразования поведения и вкуса компенсировались ее

длительным господством. Чем быстрее меняется мода на какой-либо предмет, тем сильнее потребность

в дешевых продуктах такого рода. Не только потому, что широкие массы, обладающие меньшим

доходом, имеют достаточную покупательную силу, чтобы определить стоимость данного предмета по

своим возможностям, и требуют предметы, хотя бы внешне соответствующие моде, но и потому, что

даже высшие слои общества не могли бы следовать быстроте моды, навязанной им натиском низших

слоев, если бы ее объекты не были относительно дешевы. Здесь, следовательно, возникает

своеобразный круг: чем быстрее меняется мода, тем дешевле должны становиться вещи; а чем дешевле

они становятся, тем к более быстрому изменению моды они приглашают потребителей и принуждают

производителей. Темп развития подлинных предметов моды имеет такое значение, что на них не

распространяется даже прогресс экономики, достигнутый в других областях. В частности; в более

старых отраслях современной промышленности заметили, что фактор спекуляции постепенно перестает

играть решающую роль. Движения рынка точнее учитываются, потребности вернее исчисляются и

производство лучше регулируется, чем раньше; таким образом, рационализация производства получает

все большее значение по сравнению со случайностью конъюнктуры, неплановым колебанием спроса и

предложения. Из этого исключены только подлинные предметы моды. Полярные колебания, с

которыми современная экономика в значительной степени научилась бороться и от которых она

стремится к совершенно новым устройствам и образованиям, в областях, непосредственно

подчиненных моде, все еще господствуют. Форма лихорадочного из

==288

менения здесь настолько существенна, что оказывается в логическом противоречии с тенденциями

развития современной экономики.

При этом мода проявляет удивительное свойство: каждая мода выглядит так, будто она будет

существовать вечно. Тот, кто сегодня покупает мебель, рассчитанную на четверть века, будет еще

бесчисленное количество раз покупать мебель самой последней моды, а ту, которая считалась

подходящей два года тому назад, он вообще уже не принимает во внимание. И все-таки через несколько

лет данный предмет потеряет под действием моды свою привлекательность, которую уже потерял

прежний, а нравится или не нравится форма того или другого, будет решаться уже по совсем иным

критериям. Вариация этого мотива проявляется особым образом в отдельных содержаниях моды. Для

моды важно, правда, только изменение; однако ей, как и каждому образованию, свойственна тенденция

к сохранению сил, она стремится по возможности полностью достигнуть своих целей, но с

относительно скромными средствами. Именно поэтому она — что особенно заметно в моде на женскую

одежду — все время возвращается к прежним формам, так что ее путь можно прямо сравнить с

круговоротом. Как только прежняя мода несколько забыта, нет никаких причин, препятствующих тому,

чтобы вновь оживить ее и, быть может, заставить почувствовать привлекательность ее отличия от того

содержания, которое в свое время извлекло эту привлекательность из своей противоположности

прежней и теперь вновь возвращенной к жизни моде. Впрочем, власть формы движения, которая

придает жизнь моде, не доходит до того, чтобы совершенно равномерно подчинить моде все

содержания. Даже там, где мода господствует, не все образования одинаково способны стать модой. В

некоторых случаях ее своеобразная природа оказывает какому-нибудь из них сопротивление. Это

можно сравнить с неодинаковым отношением предметов внешнего созерцания к возможности быть

сформированными в произведения искусства. Очень соблазнительно, но отнюдь не глубоко и не

непререкаемо мнение, будто каждый объект действительности одинаково способен стать объектом

художественного произведения. Формы искусства, сложившиеся исторически, определенные тысячью

случайностей, во многих отношениях односторонние, связанные с техническим совершенством и

несовершенством, отнюдь не возвышаются беспристрастно над всеми содержаниями действительности;

напротив, с одними они более тесно связаны, чем с другими, одни входят в них легко, будто природа

предобразовала их для этих форм искусства, другие как бы упрямо противятся пре

10—2067

==289

образованию в данные формы искусства, будто природа видела их цель в другом. Суверенитет

искусства над действительностью отнюдь не означает, как полагают сторонники натурализма и многих

идеалистических теорий, способность одинаково вводить в свою область все содержания бытия. Ни

одна из форм, посредством которых человеческий дух подчиняет себе и обрабатывает в своих целях

материал бытия, не является столь всеобщей и нейтральной, чтобы все содержания, будучи

безразличны к собственной структуре, одинаково подчинялись ей. Так и мода, как кажется, и in

abstracto* может взять любое содержание; каждая форма одежды, искусства, поведения, мнений может

стать модой. И все-таки внутренней сущности некоторых форм присуще особое предрасположение

стать модой, тогда как другие оказывают этому внутреннее сопротивление. Так, например, форме моды

относительно далеко и чуждо все то, что можно определить как «классическое», хотя, конечно, иногда и

оно может стать модой. Ибо сущность классического есть концентрация